Лариса НАЗАРОВА
Московская область

Стипендиат Главы Одинцовского района – за особые успехи в поэзии. (постановление Главы Одинцовского района от 05.03.2002 № 439). Стипендиат Губернатора Московской области как молодой талантливый автор Московской области (распоряжение Губернатора Московской области от 23.05.2016 № 130-РГ).

МОЁ ПУТЕШЕСТВИЕ В ДОЛИНУ РЕКИ

Начало необыкновенностей
    Одним июньским утром я решил: сегодня будет особенный день. И захотел провести его в долине реки Сетунь. До неё надо было ещё минут тридцать шагать — сначала дворами, а потом через поющий сквер. Он называется поющим потому, что носит имя певицы Анны Герман. Я не боялся устать от получасового пути, поскольку твёрдо знал: меня ждёт необыкновенное.
    На улице солнце уже светило в полную силу. В моё окно оно начинает заглядывать только в начале одиннадцатого. Поэтому, пока я не выйду из дома, кажется, что ещё рано, хотя день давно уже наступил.
    Я пошёл тропинкой между домов, и заметил в траве птиц. Дрозды-рябинники клевали что-то, как я сначала подумал, под дубом: кора толстого дерева была тёмной, в глубоких трещинах. Птицы едят жёлуди? Но все жёлуди должны быть ещё на ветвях, ведь только начало лета. Я посмотрел на крону, чтобы удостовериться в этом, и очень удивился: дерево оказалось старой липой. Дрозды, видимо, собирали семена травы, растущей под стволом.
    Через несколько метров мой взгляд привлекла ещё одна птица. Маленькая, размером с воробья. Ярко-белая полоска на её крыле будто прокричала: «Зяблик!» Я вспомнил дроздов и невольно обернулся. Природа нанесла мазки белой краски на их брови так же, как и на крылья зяблика. Для чего? Может быть, чтобы привлекать внимание? Но зачем? Ведь, наоборот, окраска должна быть похожей на местность, чтобы хищники не смогли заметить. Хотя, какие тут хищники? Ни ястреб, ни сокол не полетит во дворы. Однако, прошлым летом я отчётливо видел в бинокль сокола. Он парил в небе и, как мне тогда подумалось, высматривал голубей. Да и не только хищные птицы — кошки тоже могут поймать. Или не могут? Дрозды вон стайкой пасутся: кто-нибудь из них да заметит, что враг сидит в засаде или подкрадывается, и предупредит остальных. А зяблик слишком шустрый, чтобы попасться. А вот весной для привлечения самок выделяющаяся полоска может весьма пригодиться. Но почему тогда птицы не меняют окраску после того, как весна пройдёт, и уже не нужно бороться за внимание? Вот бы они линяли, как, например, заяц-беляк. Но, опять же, это мешало бы взлетать. Как природа всё хорошо продумала! Только вот, если бы действительно такой контрастный окрас был предназначен для украшения оперения самцов, то белых полосок не было бы у самок. А они есть. Самец зяблика более яркий, красноватый, а самка, ту которую я видел, бледно-коричневая, но белые отметины на крыльях у обоих. А дрозды — те вообще выглядят одинаково. Да и стала бы мудрая природа завлекать такими бровями — нахмуренными? Ими, скорее, можно отвадить. А вдруг такая окраска рябинников для того и предназначена, чтобы устрашать хищников? Но и это вряд ли: чтобы напугать, нужно что-нибудь посерьёзнее. Торчащие иглы, например, или неимоверная вонь.
  Вот и оранжевые ограждения — условный вход в поющий сквер. За рассуждениями я не заметил, как дошёл сюда.
    В этом году тропинка, которая раньше вытаптывалась теми, кто сокращал путь прямо через газон, изменилась. Вместо привычных розовых и жёлто-красных тюльпанов на ней сидели фиолетово-белые анютины глазки. Цветы были заметно ниже травы, и создавалось впечатление, будто по диагонали газона стремительно течёт ручей. Из-за насыщенно-фиолетового цвета анютиных глазок он казался глубоким, а белая окаёмка на лепестках создавала иллюзию пены и бурления.
    Я свернул с асфальтированной дорожки, чтобы пройти тропинкой с краю сквера — под каштанами. Там было приятно-свежо. Трава под густыми кронами почти не росла. Мне представилось, что я вошёл в прохладный дом, окна которого выходят на теневую сторону. Когда я посмотрел сквозь крупные листья на низких ветвях, то представил, что выглядываю на улицу, чтобы полюбопытствовать, какая погода, кто во что одет и чем занят. В этот миг мне захотелось остановиться и действительно начать рассматривать людей, которые гуляли одни или с собаками по круговой дорожке, детей, которые резвились на центральной площадке, и всю природу. Но тут же подумалось: если замедлю шаг хоть немного, каштаны окажутся просто каштанами, а не стенами дома. Я продолжил двигаться в прежнем темпе. А когда проходил под последним каштаном аллеи, он погладил меня по голове большой, словно бы мужской рукой. Шершавой и, как мне показалось, теплой. Дедушка.
  Только теперь я вспомнил, что дедушка приснился мне перед самым пробуждением. Правильно, что сегодня я решил пойти в долину. Дедушка, кроме того, что был для меня самым родным человеком, был ещё и моим единственным и надёжным проводником по лесным тропинкам. И ещё замечательным, правдивым рассказчиком. Всё моё детство, то есть до шести лет, пока я не пошёл в школу и из-за этого не переехал к родителям, мы почти каждый день ходили в Подушкинский лесопарк. И я всякий раз узнавал что-то новое о жизни его животных и растений. Сейчас лесопарк должен быть слева отсюда, на западе, как раз в той стороне, откуда течёт река.
   Принеси мне сегодня, Сетунь, оттуда, из Подмосковья, частичку светлого дошкольного детства — в память о моём дедушке.

Маленькие хотят стать большими
    Переход по светофору на перекрёстке — и я в долине. Вот он — другой, особенный мир.
   Земля прислушивается к пению птиц тёмно-зелёными лопухами. Они развернулись в сторону реки и ловят каждый живой звук. Как и лопухи, я не обращаю внимания на шум шоссе за спиной, а спешу к необычному, жажду его увидеть и прочувствовать.
    Одуванчики вдоль спускающейся тропинки не растут высокими. То ли оттого, что их тут вытаптывают, то ли потому, что здесь хватает света и нет нужды вытягиваться в соревновании с травой. Маленькие, они хотят стать большими и сильными, как деревья. Представляют себя вечнозелёными. Под елями одуванчиковых листьев темно и сухо. Если бы среди насекомых были похожие на зайцев, они смогли бы заночевать в таком уютном и укромном шалаше. Комары? Но что в них заячьего? Похожие на пару ушей два крыла. Да, это тенистое место для комаров.
    Тысячелистники думают, что деревья — это взрослые, и решают, кем из них станут, когда вырастут. Одни, с густыми листьями, воображают, что будут пушистыми лиственницами, а другие, с бутонами в соцветиях, грезят, что они — рябины в завязях. У рябин действительно сейчас завязи. Но не распустившиеся тысячелистники могут видеть их пока только во сне. Совсем скоро они откроют глаза — зацветут. Однако тогда уже не рябина будет для них ориентиром, а калина в цвету. На её пышные ярко-белые соцветия тысячелистник станет равняться, когда примутся распускаться его мелколепестковые зонтики.
     Вот и мост. Смотрю с него сквозь тихую прозрачную Сетунь на камни и мох, на отражение деревьев, и кажется, что нет границы между водой и воздухом. Перехожу реку, но мост ещё не заканчивается, и я иду по нему на уровне стволов. Кроны укрывают от прямых солнечных лучей, но не создают темноты. Просторно и уютно одновременно. Я ощущаю себя птицей. Не свить ли среди ветвей гнездо?

Большие вспоминают юность
    На другом берегу Сетуни спортивные и детские площадки. Они привлекает меня меньше, поэтому я не иду по дорожке с лавочками, а сразу спускаюсь по крутому берегу к воде. Под мостом река шумит и пенится, чего я не замечал, пока стоял наверху, потому что не наклонялся над перилами. Узкая тропка вдоль берега, в полушаге от воды, ведёт меня против течения. Внезапно раздаётся близкое повторяющееся хлопанье. Я замираю. Только через несколько секунд понимаю, что это полетели утки. Теперь они садятся на воду у противоположного берега, а до этого беззвучно хоронились у кромки воды рядом с тем местом, где я шёл. Мы с ними не могли видеть друг друга и ненароком напугали.
    Чтобы больше не тревожить утиные семьи, поворачиваю в обратный путь. Но он не будет тем же. От шоссе я шёл правее хорошо известной мне размытой широкой тропы — русла ручья, теперь же пойду по противоположной стороне, чтобы стать свидетелем необыкновенностей, которых ещё не встречал.
  Мост остаётся позади. С реки доносится утиное кряканье. Ворона бежит вприпрыжку по еле заметной тропке среди густой травы.
    Выше, где уже нет сырости, растут молодые осины. Их стволы такие гладкие, будто это не стволы, а ветви. Если представить, что это действительно так, то стволы тогда должны быть ниже — под землёй. Получается, они должны выглядеть, как корни. Жаль, их не увидеть.
    Лис. Рыжий, маленький. Он возникает в нескольких метрах от меня. Отбегает влево, заинтересованно смотрит. Как будто пританцовывая, отбегает вправо, так снова и снова. Играет? Я с оглядкой отхожу подальше от него и продолжаю путь. Но лис всё стоит перед глазами, окрасом напоминает осень. Она, наверное, тоже уже родилась где-то в укромном логове, изучает мир и набирается опыта, совершает пока недальние вылазки в долину. Вот и её следы, которые она неосторожно оставила — в траве под берёзой несколько жёлтых листьев.
    Это старая повислая берёза на самом краю обрыва. Ей открывается отличный вид на реку. Становлюсь рядом, чтобы тоже насладиться им. Сетунь притягивает взгляд едва уловимым течением. Она, как живая, движется, прижимаясь ко дну, словно боится потревожить окружающую жизнь нечаянным журчанием или всплеском. Только травы, которые дотянулись до воды, выдают направление течения. «Туда, туда», — показывают они заострёнными кончиками зелёных пальцев: отвлекают от низенькой вымоины под берегом, где отдыхают утки. По течению не спеша, но быстро плывёт бобр и скоро скрывается за излучиной. Скоро оставленный им на воде след исчезает. Как будто никого и не было. Наверно, эта берёза, которая вместе со мной сейчас смотрит на воду, так же тщетно пытается отыскать в памяти годы своей молодости, как я — признаки недавнего появления бобра.
     Дальше растёт коряжистый, но ещё крепкий дуб, а рядом — видимо, его дитя — мне чуть выше колена. Верхние листья молодого дубка почему-то бордово-красные, и от этого он похож на комнатный цветок — пуансеттию, или, как его ещё называют, рождественскую звезду. Среди зелени маковка сына выделяется заметно. Дуб-отец ласково смотрит на неё, и заветная звезда надежды на продолжение жизни в сыне ярко светит ему.
    Далеко стучит дятел. Я смотрю в ту сторону, откуда доносится звук, и замечаю на одной из ветвей высокого ясеня, у ствола, ушастую сову. Кажется, она смотрит прямо мне в глаза. Только бы не спугнуть. Но сова не боится: она плавно поворачивает голову, а потом и вовсе отворачивается. Когда совиный профиль оказывается уже с другой стороны, я наконец понимаю, что птица сидит ко мне спиной. Как ей это удаётся?

Все хотят на море
     Солнце припекает.
    Дятел сидит на небольшом участочке земли посреди поляны. Из-за травы не разглядеть, что он зажал в лапке и старательно выклёвывает. Может быть, поедает гусеницу или жука и представляет, что трапезничает морским моллюском? Или в мечтах о южном курорте находит в пестрине на концах своих крыльев схожесть с чёрно-белыми полосами в окрасе удода и ощущает себя этой длинноклювой хохлатой птицей.
    Вот молодая ветла на возвышенности, почти у шоссе, ловит тёплый ветерок тонкими свисающими ветвями, воображает, что растёт на горе у моря. Шелестит соседке-облепихе, о том, что они — маслиновые деревья, ведь у обеих почти такие же серебристые листья, предлагает услышать в шуме шин плеск волн.
    В нескольких метрах от них рябина видит себя пальмой. И хотя её листья не такие длинные, а зубчатые листочки на них не настолько вытянутые, это нисколько не мешает ей мечтать. К тому же луговая герань подтверждает: согласно кивает синими цветками. Кому не охота посмотреть на солнце сквозь пальмовые листья! Я тоже присоединяюсь.
    Помнится, если немного пройти вдоль шоссе по ходу движения, то у магазина можно увидеть родственниц кипарисов — вечнозелёные туи. Ах, море, ах, пляж…
    А как же река? Она тоже хочет на юг? Я резко сворачиваю влево и добегаю до крутого склона. Сетунь течёт себе ровно. Наслаждается нежными прикосновениями трав, которые дотягиваются до неё с берегов, чешет бок о повалившееся дерево, тихо играет с солнцем — поблёскивает. Нет, она не мечтает превратиться в море, но, что удивительно, одна она изо всей здешней природы когда-нибудь достигнет его солёных вод и станет их частью.
    Меня вот занесло сюда, в окрестности твоего берега, Сетунь, из Подмосковья. Что, если в будущем мне суждено менять города и жить всегда рядышком с тобой? На берегу Оки, Волги. В чём-то потерять себя, чем-то пополнить. А дедушка? Наверно, он уже стал морем. Каспийским? Но ведь дедушка не переезжал с места на место. Или это мы, его дети, внуки и правнуки, будет совершать плавное и очень медленное по сравнению с течением реки, движение к морю? Нет, почему же к морю? К вечности. А для этого необязательно менять места.

Я проголодался
    Перехожу через шоссе и снова оказываюсь в сквере. Здесь рябинам ещё далеко до завязей. Их буйный цвет напоминает мне цветную капусту: округлые желтовато-белые соцветия настолько скучены, что кажутся капустными зонтиками, которые аккуратно отделили друг от друга. И уже приготовили. Они так и просятся в рот! Делаю над собой усилие, чтобы отвести взгляд.
     Из шарообразных крон каштанов, которые растут в конце сквера, чуть торчат белые свечи, словно рисинки из котлет-«ёжиков». Положить бы сейчас парочку мясных лепёшек на тарелку! Но какого же размера должна быть посудина под такие огромные котлеты! А вот же она — стоит на скатерти асфальтированного пятачка. На её приподнятых краях — римские цифры. А посередине даже поставлена конусом салфетка — по всем правилам этикета. Это стрелка. Она отбрасывает тень-указатель на солнечные часы.
    Похоже, я здорово проголодался. Сейчас не отказался бы даже вот от этого вымахавшего до размеров с трёхэтажный дом укропа. Ах, это же лиственница! Её пушистые нежно-зелёные ветви колышет едва ощутимый ветерок.
    Сейчас нарву мелких спелых яблок — перекушу. Наверное, ранетка. Но нет: всего лишь розовато-красные шишки той же лиственницы.
    Я сажусь на скамейку и закрываю глаза. На детской площадке сквера скрипят качели, собаки лают вдалеке, самокаты, падают — стучат по асфальту, визжат дети. Проходят мимо меня — шаркают и хрипло разговаривают — старушки. Прямо у ног воркуют голуби. За спиной чирикают воробьи.
    Я немного отдохнул и теперь как будто просыпаюсь. На секунду мне даже успевает показаться, что сейчас утро.
    Выхожу из сквера и шагаю двором, на который падает тень от дома. Здесь зелень уже не бушует, а выживает. Вот каким-то иероглифом растёт дерево. Что заставило его так кардинально изменять направление во время роста? Скольжу взглядом по голому высокому стволу и только по виду немногочисленных листьев на вершине узнаю ясень.
    Бедняга шиповник запомнил, что его в середине лета подстригают. Поэтому в этом году предвидел свою участь и распустил цветы внутри куста в надежде сохранить их. Мне становится не по себе от вопросительного взгляда этих глубоко посаженных невинно-розовых глаз.
   Лишь озеро сочной светло-зелёной травы, которая будто по волшебству выросла посреди сухого газона, вселяет надежду на то, что природа отвоюет себе местечко даже в сплошной тени бетонных стен.
  Вот ворона ощущает себя полноправной хозяйкой города: старательно пытается отделить от крыши автомобиля антенну. Видимо, для починки гнезда. Сначала тщательно подклёвывает у основания, потом берёт клювом и резко дёргает. Ну как и правда оторвёт? Я не хочу становиться свидетелем преступления и ускоряю шаг.
    Дышится. Как хорошо, что я сегодня намерился провести особенный день! И просто здорово, что сходил в долину реки Сетунь — в самую настоящую долину чудес, которая притаилась за необычайной аурой поющего сквера! Уверен: чары долины не отпустят меня до самой ночи. И во сне я снова увижу то место, где маленькие хотят стать большими, большие вспоминают юность, все хотят побывать на море и счастливы, что живут на родной земле.
    Спасибо тебе, дедушка! Снись мне почаще.

©    Лариса Назарова