Дарья ХРИСТОВСКАЯ
г. Ярославль

Родилась и выросла в Ярославле, физик, инженер. Автор публикаций в журналах «Гвидеон» (2015), «Арион» (2018), Эмигрантская лира (2019).

ШАГАЯ ПО ВОЗДУХУ

*   *   *
птица, снимающаяся с ветки,
камень, срывающийся со рва
точно знают, откуда в темноте под веками
берутся эти слова.
знают об этом и сама качающаяся ветка,
сама расходящаяся вода:
но человек не узнает этого никогда.
как новый младенец, которого мать купает в калине и череде,
слова — субстанция, родственная только ветке или воде.
любая попытка присвоить
их мельтешащее вороньё
сродни греху Иосифа, точно знающего, что нянчит — своё.

СКАЗКА
Лето врывается в парк, никого там не находя,
Только дорожки чернеют после дождя.
Ни голосов, ни потерянной босоножки,
Ни лошади, ни гвоздя.

Остов чёртова колеса прорастает вверх,
Словно огромный глаз, не смыкая век,
Смаргивая неожиданный майский снег.

Мать-лягушка ждёт, пока всё растает.
Парк зарастает.

Зарастают дорожки вдаль, становясь травой,
Гулкие звуки рвутся по долевой,
Ночью поёт соловей, а в сумерках — козодой,
Пахнет тиной, болотным лишайником и водой,
Черникой и резедой.

Парк воскресает, пока ещё бездыхан,
Запах леса овладел им как богдыхан,
Порезы от детских ножиков зарастают юной корой.

Мать-лягушка ждёт,
пока вылупится король

ОЛИМПИЯ
факелоносец бежит, и пламя его дрожит,
и свет на него пролит.
под ступнями его стирается эолит,
наступает палеолит.

Это — тело пангеи, это — литое её бедро,
бедро великана, закручено, как пружина,
вывернуто хитро.
всеми подошвами мы ощущаем его шаги:
это — гуденье локомотива невидимого метро;
каменный командор истории,
вставший не с той ноги.

и ты, наблюдатель, стоя на стремени времени, оглянись
и прислушайся: даже отсюда, с безымянной высокой точки,
откуда мы смотрим вниз, —
даже отсюда он кажется Голиафом, которого не сразит ни один Давид.

камера выхватывает из мрамора мгновения,
и взгляд её ядовит.

вот он играет, и мы глядим на его игру.
если подумать, кем ещё ему быть в миру,
кроме какой-то гвардии унтерштурмлейтенанта:
видишь, зритель, как бьётся синяя жилка на белом поле виска.
видишь, зритель, как туго скручена для броска
вся его figura serpentinata*.

славь человека, тварь на трибуне, хвали его всемогущее естество,
но, охрипнув от осанны и пенья,
помни, что человек есть самое свирепое существо,
злое двуногое, неодетое в перья.

гляди, как светлы его кудри, как взгляд остёр —
«человечество» — и факел летит в костёр,
голиаф победил, иудейский царь улепетывает вприпрыжку.

факелоносец бежит, оставляя следы в песке;
синяя жилка бьётся на безымянном его виске;

история сыто давит отрыжку.

* figura serpentinata (итал.) – «змеевидная фигура» – изображение человека в спиралевидном движении тела.

*   *   *
Своею узкой пятой, неуклюжая,
шагая по воздуху,
по праву рождения неустойчива и вольна,
небесный свод попирая
и сад земной,
показываешь, как на духу,
за что тебя изгнали из рая,
за что сравнили с волной —
потому что всё в тебе плещется,
всё лущится,
на песок слетает платье измятого льна,
и обнажается загадочная вещица:
одновременно женщина
и волна.

*   *   *
плывёт русалка,
и волосы русалкины относит теченьем.
такая тонкая, носить бы её в подоле,
скучать о доме.

любил морских я,
золотоглазых, как дети скифов,
а всё ж речная
милей мне прочих.

солнце носит меня
в дальние-чужие края,
ходит посолонь
от восхода и до Магриба,
а речные русалки — ржавая чешуя,
тина да рыба.

течёт река,
у реки пологие берега,
ищи-свищи её в камыше 

как я любил её,
как под сердцем носил года,
как искал-ласкал,
называл — медуница-ра´дуница.
а русалке всё как с рыбы вода,
плывёт себе, белоглазая,
радуется

*   *   *
как там мой друг?
всё держится пока?
а встретимся — не вымолвит, не ахнет — 
но трещины сползают с потолка
пьянеющими яблоками пахнет

настанет утро, я к нему приду
не ласточкой, не диким лягушонком
но ниткой паутинки на пруду
как парашютным невесомым шёлком

из старой куртки выросло плечо
надень, но не застёгивай
и в зиму
уйди как будто вовсе не при чём
как будто не грустишь невыразимо
о том, что лето кончилось
к утру
и занавески выцвели за лето

и если я когда-нибудь умру
за что-нибудь — то именно за это...

...и детство кончилось

ОСТРОВИТЯНЕ
пока меня на родину не тянет
случайный зов жестокосердный блик
поведай мне что мы островитяне
но остров наш велик

что значит всё
что ничего не значит
что время не вода
рыбак небес сворачивает прячет
сырые невода

мой остров рукотворный неродимый
ни дома ни души
а невода не прячь о нерадивый
сначала просуши

РЫБАЛКА В ЧЕРТЕ ГОРОДА
Деньги решают, насколько вам будет тепло.
Мрамор ступенек блестит как сырое стекло;
жереха ловят на мушку.
Третья неделя как осень и хочется спать.
Пёс на причале проснулся и тычет опять
носом в пустую кормушку.
Утренний свет еле брезжит, дрожит как свечной,
пахнет водой (но морской, а должно бы речной),
старый погрузчик грохочет.
Осенью неподобающе жить в тишине.

Снулая рыба плывёт на большой глубине;
дух обитает где хочет.

РЫБЫ 
(Посвящение Кобо Абэ)

Иногда эти рыбы всплывают — с морского дна ли,
со дна ли памяти, с которого их изгнали,
вытолкнули из пыльной утробы, сонной лощины 
морские псы ли,
морские волки ли.
слишком поздно для рыбной ловли,  —
у рыб из памяти слепые глаза и воловьи 
головы,
они, как белые лодки, плавают в изголовье.
пузыри их содержат не воздух, но сжатый возглас,
залитый воском, забитый, в общем, забытый возраст
и небо, перламутровое и волглое.
и я вдыхаю, чёрт подбери, и вдыхать учась, я
отпускаю в небо, ни в ком ни ища участия,
рыб и собак, за рукав теребя
облака,
в конечном счёте, я отпускаю себя.
и пока багровеет от оплеухи ветра моя щека,
я задаюсь вопросом: а есть ли жизнь за пределом ящика, —  
где тугое море выталкивает медуз, 
а над морем небо в огромном платьище,
и пока идёт дождь на морском побережии, 
пахнущий псиной,
липовой ксивой, мокрой весной, красивой
жизнью и некрасивой смертью, — чего мне желать ещё.

©    Дарья Христовская