Татьяна ФОМИНОВА                 
г. Ростов-на-Дону

Татьяна Григорьевна Фоминова, член Союза российских писателей с 2001 года, родилась в Хабаровске в 1963 году. В 1986 году окончила Пятигорский фармацевтический институт.  Автор нескольких поэтических сборников: «На ноте “си”», «В ожидании счастья», «Закон несовпадения» и других. Одна из авторов поэтического сборника «Ростовское время» (1991 год). Публиковалась в журналах «Дон» (Ростов-на-Дону), «Ковчег» (Ростов-на-Дону), «Новая Немига литературная» (Беларусь, Минск), «Нана» (Грозный), «Волга ХХI век» (Саратов), «Симбирскъ» (Ульяновск), «Веси» (Екатеринбург), альманахах «Южная звезда» (Ростов-на-Дону), «45-я параллель» (Ставрополь), сетевом журнале «Наша улица» (Москва). Лауреат конкурса «45-й калибр» (2015 год).

 
НА НОТЕ «СИ»

*   *   *
Она стояла на пороге, 
смотрела вдаль из-под руки. 
Там уходящие шаги 
дымились пылью по дороге.
Там были все ее мужчины:
отец, и брат, и муж, и сын. 
Степная пыль стирала спины 
ее единственных мужчин.
Спокойным жестом гордых женщин 
со лба откинув прядь волос,
она смотрела вслед ушедшим 
без пресловутых бабьих слез.
Как будто кто-то изнутри, 
а может даже кто-то свыше 
приговорил ее: Смотри! 
Смотри, пока жива и дышишь.
И вот они уже ушли,
но взгляд все так же сух и светел.
Они растаяли в пыли.
Там только пыль и только ветер.
Но нету силы отвернуться. 
Уже предчувствуя беду, 
конечно знала: не вернутся, 
и свято верила: дойдут.

*   *   *
Одиночества нет — есть закат, уплывающий в море.
В каждом всхлипе весла по мерцающей глади огня
Ощущенье тоски и огромного детского горя
От безмерной потери ушедшего летнего дня

Одиночества нет — есть дождя золотистые блики
В хризантемных лучах прорывающих ночь фонарей.
Одиночества нет — есть хорошие верные книги
Есть чужие шаги и звонки у соседских дверей.

Одиночества нет — есть рассвет на израненных лапах,
Что крадется всю ночь и скулит, словно брошенный пес.
Одиночества нет — есть устойчивый въедливый запах:
Холод лестничной клетки ударит в прокуренный  мозг.

Одиночества нет — есть упрямая вера: так надо!
Есть привычная боль, от которой не больно уже
И запекшийся след, как на чашке губная помада
В неожиданно так опустевшей, остывшей душе.

Одиночества нет — есть окурки на брошенных блюдцах
Неуютность уюта в обломках чужого добра.
Одиночества нет — есть желанье попозже вернуться 
И в раскрытую дверь заходить, словно в черный квадрат.

ВЕТЕР
Скуля по-собачьи и волчьи, 
вишневым цветением светел, 
метался по городу ночью 
отчаянный раненый ветер. 
Он выплеснул боль в поднебесье 
заплаканным тучам на откуп. 
Свою бесшабашную песню 
он пил, как холодную водку. 
Рыдал над поломанной веткой, 
и просьбам пощады не внемля, 
смеялся над рваной газеткой 
и бил ее мордой об землю. 
Он выбросил в речку с откоса 
кораблик из старой тетради. 
Мою расплетенную косу, 
как мальчик застенчивый, гладил. 
Свистел на прохожих нахально, 
отнять сигарету готовый 
и в форточку маминой спальни 
стучался, как сын непутевый. 
Вернулся твой мальчик упрямый, 
вернулся, устал и нечаян. 
Впусти его, добрая мама, 
налей ему водки и чаю.
Он просто иначе не сможет, 
таким уж родился на свете —
не тихий, покладистый дождик, 
а вольный, порывистый ветер.

*   *   * 
Догулялась над быстрой рекой 
до озноба, до горькой беды —
ведь у губ его привкус такой!..
Как у талой весенней воды.
Речка полная — пей, не хочу! — 
с ледоходом до самых краёв.
Поцелует — с обрыва лечу
в непутёвое счастье моё.
Полетели вишнёвые дни 
лепестками в прохладный поток.
Мне бы всю мою жизнь изменить!..
Всю бы реку — на счастья глоток...
А у глаз его отблеск такой!..
Как влекущего, в искрах, огня.
И беду — словно щепку рекой. 
Потому что он любит меня.

*   *   *
Мне рано подводить итоги, но вот он — нынешний итог: 
стою ольхою у дороги на перепутье трех дорог.
По той, которая направо, пройду направо не спеша:
играет зеленью дубрава и тихо молится душа.
Мне дети выбегут навстречу, и в окружении детей
мне будет светел долгий вечер — уютный, добрый, без затей.
По той, которая налево, уйду на пламенный закат,
хозяйка бала, королева, мне Мастер — муж, мне дьявол — брат.
И я пойду по той, что прямо... Под ноги — осени листва.
И мне откроет двери Мама.
Пока она ещё жива...

*   *   *
День прожит так, как будто спет 
на ноте «си» — легко и звонко,
и голос тоненький ребенка 
закончит бережно куплет. 
Но за мгновенье до того, 
как станет этот день вчерашним, 
мне очень холодно и страшно 
за эту прожитость его. 
Здесь завтра не разбудит свет 
ослепших окон взгляд погасший. 
Мне очень холодно и страшно, 
что больше нот в октаве нет.

*   *   *
Я пишу Вам из города листьев опавших
и спешу сообщить, что последний листок 
у дороги прилег, словно путник уставший,
и нечаянно умер… 
                                 А может не то 
я хочу написать Вам из осени ранней… 
Я хочу рассказать, как в холеных садах 
наливаются яблоки спелым желаньем,
словно девичьи груди желаньем стыда. 
Из избушки лесной, забинтованной снегом,
я пишу Вам о том, как мне плохо без Вас, 
как сейчас я повисла б на шее с разбега, 
целовала и гладила бы целый час 
Ваши мягкие волосы, жесткие руки…  
Я пишу Вам из долгой полярной зимы. 
Я пишу Вам, мой милый, из нашей разлуки. 
Отвечайте из лета, где встретимся мы.

*   *   *
Я не жена, я — бортмеханик.
Я — провожающий в полёт.
Упрямый странник — мой избранник.
Я — та, что молится и ждёт.
Я — та, которая прощает.
Я — санитарка на войне.
Кассандра мечется, вещает...
Я — Ярославна на стене.
Я провожу к аэропорту,
я поцелую на краю.
Пароль «Ни пуха!», отзыв «К чёрту!».
Пока ты виден — я стою!
Я — та, которая — до гроба,
из не умеющих чуть-чуть.
Я — не жена, я — Пенелопа!
О, не забудь обратный путь...

*   *   *
Вот банальная история — бытовая суета…
Повстречала та, которая, ту, которая — не та.
И к суду лихому скорая, закричала на миру:
«Изничтожу ту, которая! В порошок её сотру!»
Обе — складные да спорые, обе любят, хоть убей!.. 
Но, конечно, та, которая, той, которая, слабей… 
Той, которой к бабкам хаживать, воды мутные мутить:
Привороты привораживать — отвороты воротить.
Той, которой — речка с тиною, да любви — на два глотка
С тем, с которым ночка длинная так бывала коротка…

*   *   *
Захлопнул, как прочитанную книжку,
решил: отцеловал — колесовать.
Я накажу несносного мальчишку
за равнодушья полные слова.
Я не возьму на телефоне трубку,
не стану плакать и просить: «Вернись!»
А я такой длины надену юбку,
что он ещё не видел за всю жизнь!
Я там, где надо, подчеркну, что надо,
округлости оставив на виду,
и самою красивою помадой
улыбчивые губы подведу.
И пусть потом разлучница-Наташа
бульдожьей хваткой держит мужика!
А я уйду по улице по нашей
на просто невозможных каблуках...

*   *   *
Из разлуки и тьмы, из погасшего дня
мы придумали МЫ из тебя и меня.
Математик-таксист зря не тратил слова,
наше мы разделил без остатка на два.
Твоё грустное ТЫ в переулок скользнёт,
язычок темноты тебя в щёку лизнёт.
А меня отдают в мой заплаканный дом,
где меня узнают после счастья с трудом.
Вот они говорят обо мне за стеной,
что теперь сотворят с непутёвой со мной;
может, двери запрут, зарешетят окно,
мою радость сотрут темнотой, тишиной.
А когда все уснут в нашей спальне большой,
будет раненой птицей тянуться душой
из решёток, сетей
к твоим светлым краям,
к половинке твоей
половинка моя...

*   *   *
И снова поезд. Дальний путь.
Прощанье скомканное, слёзы.
— Забудь-забудь, забудь-забудь, —
всю ночь выстукивать колёсам.
Не тот — не тот, не тот — не тот —
по нотам правильно, без фальши.
И время в поезде идёт
в двух измереньях: дольше-дальше.
А мне коснуться бы хоть раз
в последний — время не залечит —
к тому, кто в тамбуре сейчас
закурит в поезде навстречу.
Но не вернуться, не вернуть,
не вымолить за ради Бога.
— Забудь-забудь, забудь-забудь, —
твердит железная дорога…

ПОДАРОК САМОЙ СЕБЕ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
У каждой женщины своя 
судьба, как музыка у песни, 
все кружит — на круги своя 
замкнет, не вырвешься, хоть тресни.
Мелькают годы, как картинки 
в альбоме, юность всем к лицу.
Иголка кружит по пластинке 
и приближается к концу.
Она пока на серединке... 
Ты помнишь бабушку?
           C трудом…     
Иголка кружит по пластинке,
и мы по музыке идем.
Она размерено бинтует
тугим бинтом небытия
мне кудри белым и диктует:
«У каждой женщины своя 
судьба, как крест…» 
В шампанском льдинка.
Мне двадцать?
                      тридцать?
                                      сорок пять?.. 
Да что мы словно на поминках! 
Пока не кончилась пластинка, 
давайте лучше танцевать…

*   *   *
...всё времени нет —  не прочитана книга.
Закладка торчит, словно в ране кинжал.
Глухая жестокость тупого ножа 
не слышит пронзительность книжного крика.
Опять не хватает каких-то полдня 
чтоб выстирать память и вычистить душу.
А время становится жёстче и суше,
наверно, ему не хватает меня…
Маршрутка летит бесконечною трассой.
Потом объясняй на последнем суде,
что, мол, не хватило какого-то часа 
обнять напоследок любимых людей…

СТАРИКИ
Жизнь в стоптанных тапках по кругу заезженным вальсом кружит.
Вот так и убили б друг друга, но как друг без друга прожить…
Как горькие травы, поникли под тяжестью прожитых лет.
Давно откликаться привыкли на прозвища «бабка» и «дед».
Не выключен свет в туалете, а счетчик как бешеный лось —
Бранятся серьёзно, как дети, за каждую мелочь до слёз.
Всю жизнь ему было вольготней, и нынче — туда ж норовит:
Заныкает с пенсии сотню и тут же пропьёт, паразит!
Вот ведьма! Унюхает сразу! И ну на весь дом голосить.
Досталась такая ж зараза, найдёт ведь за что укусить!
А как же любил её, стерву, считал между письмами дни.
И был, как положено, первым (тогда по-другому — ни-ни!).
А как на вокзале встречала, красивей всех жен и невест.
А как она звонко кричала: «Алёша, Алёша! Я здесь!» —
Чернявая словно цыганка и хрупкая словно цветок.
И с кем-то прощалась славянка, и шли поезда на восток…
А телик тускнеет от мути, и кашляет дед до зари.
И счётчик, как бешеный, крутит, и свет в туалете горит…

*   *   *
…вот образы из памяти далекой, так бережно хранимые душой:
отец читает, выделяя строки отточенным простым карандашом.
Над скатертью из вытертого плюша склонённый профиль строгого лица — 
отец читает… 
                         Не дай бог, нарушить проказами занятие отца.
Он для меня, студентки-малолетки, в газетах, полных всякой лабудой, 
как впереди идущий ставил метки и маячки над мутною водой.
Когда страну кроила перестройка и рушилась Берлинская стена,
отец не верил горлопанам бойким, и для него опять была война.
А для меня, признаться, было ново — не знала, что такой у нас отец,
когда он что-то в речи Горбачёва перечеркнул и написал: «Подлец!!!»
Жаль я тогда не ведала, дурёха, что мне отец простым карандашом
давал уроки: что такое плохо, а также, что такое хорошо.
Ведь я тогда ещё не знала горя — пока был жив, отец меня берёг.
А я рвалась на танцы, в горы, к морю… Куда — не важно,                                                                                                                                             лишь бы за порог!..
Да, я была неблагодарной дочкой — он мне тогда казался чудаком.
А он — с бидоном на рассвете к бочке шёл в очередь за свежим молоком…
И колбаса, и сахар для варенья — в очередях длиною в полстраны.
Не козырял он удостовереньем и льготами Участника Войны,
не надевал по праздникам награды. А мы его тогда не берегли…
А он смотрел усталым светлым взглядом, и взгляд влажнел                                                                                                                                  под песню «Журавли».
С тех пор меня переменило время — та девочка узнается с трудом.
И я давным-давно рассталась с теми, за кем ушла, покинув отчий дом.
В моих часах песочных время тает… Страна — другая, мир совсем другой.
Но как же мне сегодня не хватает твоих отметок, папа дорогой…

МАМА
От страха сердце бешено стучится —
из детских снов нахлынувшая жуть.
Но ничего плохого не случится,
пока я маму за руку держу.
Сомкнулись кроны сказочного леса,
рассерженные молнии слепят.
Не бойся, моя милая принцесса,
я здесь с тобой, я выведу тебя!
Сквозь капельницу тянется по капле
на капельки размеренная жизнь.
Глаза потухли, пальчики обмякли.
Я здесь с тобою, мамочка, держись!..
Нависла боль как жадная волчица.
Спасение подобно миражу.
Но ничего плохого не случится,
пока тебя я за руку держу.
Еще немножко и полегче станет,
мы расколдуем злое волшебство.
Тебя оттуда кто-то сильный тянет.
Но ты мне веришь? Я сильней его!
Не бойся, моя милая принцесса,
держись покрепче. Веря и любя,
я выведу из траурного леса,
как маленькую девочку, тебя.

©    Татьяна Фоминова