Надежда КУСКОВА
г. Мышкин

МАЙСКИЙ ЖУК

От Даши пахло солнцем и радостью: она принесла из школы в спичечном коробке майского жука.
— Это мне Дима подарил. А я ему дала полтора рубля. Тоже в подарок.
Он усмехнулся насмешливо-ласково:
— Дорогой, дочка вышел у тебя жучок-паучок. Ну, неси быстрей свою покупку в комнату, пока мать не разделала нас под орех: деньги она тебе всё-таки на завтраки даёт. В кухне было открыто окно, и вместе с солнцем, в дом проникал запах молодых берёзовых листьев, сочной травы и пропитанной талой водой, разогретой земли.
Даша, сидя за обеденным столом, всё вытягивала тоненькую шейку, глядела на яркие, с блестящими листьями, берёзы у соседнего дома, пытаясь угадать, где прячутся сейчас майские жуки. Дашины тонкие и пушистые волосы на солнце тоже блестели и даже светились, создавая ореол. И он внезапно остро-болезненно пожалел дочурку:
— Майские жуки в сумерках начинают летать. Как-нибудь сходим вечером и наловим сколько твоя душа пожелает.
— Папа, ты лучше всех!
Даша чмокнула его в щёку где-то возле уха и выбежала — тоненькая и светлая, как солнечный лучик, как счастье, которого всю жизнь ждал. Он шёл потихоньку следом — всё-таки целое событие у второклашки, майский жук, поселившийся в спичечном коробке. Надо и отцу посмотреть.
Насельник маленького домика сидел тихо, не подавая признаков жизни.
— Да есть ли там кто? Может, мальчишки пустой коробок подсунули?
— Есть-есть, я его видела, он спит. Дима сказал, что он скоро проснётся.
И она приоткрыла коробок, показывая неподвижную, покрытую хитином тёмную голову и скрюченные лапки. Потом Даша делала уроки и всё прикладывала к розовому, просвечивающему на солнце ушку, коробок: вдруг в недрах его зашуршит? И клонила голову то в одну, то в другую сторону, тугие светлые косички ёрзали по спине. Жук не шуршал. Девочка пригорюнилась, смотрела недоумевающее и серьёзно, как маленькая старушка.
— Давай, дочка, выпустим его на вольную волю. Что же ему в темнице томиться. Ему и воздуха весеннего хочется хлебнуть, и листьев берёзовых поглодать. От них, от берёз-то, не убудет.
Не будешь же объяснять, что майский жук прекратил своё существование на земле ещё до того, как попал в руки к Даше — не поймёт. Впрочем, по-своему она о чём-то, кажется, догадывается.
Они вместе открыли обе створы окна в её узкой и длинной, как пенал, комнате, внизу изящно трепетали на ветру резными листьями два клёна — один побольше, проклюнулся два года назад сам, а второй совсем маленький, принесли вместе с Дашей от соседа через год. Как она серьёзно объяснила по дороге всем встречным: чтобы не скучно было расти клёну-малышу одному.
Даша открыла коробок с жуком, перевернула донцем вверх и для верности тряхнула — маленький жалкий комочек полетел вниз. Его мотало потоком воздуха — вот и весь полёт. И Даша прокричала вслед:

Лети, мой жук, лети!
Нет жалости, прости.
Лети, где облака
Берёзы и река!

— Это ты сама сейчас сочинила? — удивился он. Очень сильно удивился, что даже не спросил, а почему же жалости у Даши нет. Или для рифмы прибавила?

— Ты спишь? — раздался у двери резкий отчуждённый голос. Он вздрогнул, очнулся, открыл глаза. У двери Даша с пятилитровым баллоном воды в руке. Не та Даша, которую он только что видел в своих грёзах и остро-болезненно жалел. Взрослая — высокая, тонкая, с распущенными пушистыми волосами. Красавица.
— Да что-то обеспамятовал я. Забыл, что в больнице лежу.
И он с сожалением увидел в больничное окно всё то же мглистое серое небо, голые ветки ивняка и старую шиферную крышу соседней многоэтажки.
— Воды принесла, — так же неприветливо сказала дочь.
— Да, спасибо. Затруднил тебя. Но здешнюю, из-под крана, пить невозможно. Бог знает, чем пахнет.
Даша одна из всей его семьи навещает его в больнице, где он оказался с каким-то непонятным заболеванием: отказали ноги, болели кости, и всё время хотелось спать. С женой давно в разладе, хотя официально и не в разводе.
Да и Даша побудет минуту-другую у его постели — и на выход. Дома её дети ждут. Муж, кажется, четвёртый по счету. Но сегодня дочь задержалась. Посидела молча на стуле возле кровати как-то уж очень непонятно глядя на него. Лицо с правильными чертами, светлое, но неподвижное, без мимики. Глаза непроницаемые, холодные. А маленькая Даша, бывало, очень любила строить забавные и умильные рожицы, и серые глаза успевали рассказать всё до того, как она произносила первое слово.
Не заметил, как Даша ушла. Думал, насовсем. И обрадовался: очень устал, закрыл глаза, чтобы снова грезить о былом. В полусне, в полуяви не так донимает боль… Но дочь вернулась. Оказывается, была в ординаторской, говорила с лечащим врачом, сходила и к главному.
— Завтра тебя в хоспис отправляют, — сообщила, как о деле решённом. — Там и жить, и умирать будешь.
Он молча закрыл глаза, и снова увидел маленькую Дашу, весенний счастливый день, и вспомнил то своё минутное озарение при виде падающего майского жука.
Когда служил в десантных войсках, то на первом году службы случилось несчастье: во время затяжного прыжка не раскрылся парашют у его друга Серёги. И он сверху с надеждой, а потом с ужасом увидел, как Серёга, похожий на маленькую нарисованную фигурку, стремительно приближается к земле, к месту своей катастрофы.

ГОЛОС БРАТА

— Ищи меня! — знакомый голос звучал откуда-то издалека — сверху, с чердака. И Нина, как была, в тапочках на босу ногу, торопливо, с бьющимся лихорадочно сердцем, побежала вверх по узкой с хилыми перилами деревянной лестнице, даже не гадая, как это брат Алексей оказался под самой крышей — наружная дверь задвинута не на один засов: воры последние годы, почти не останавливаемые милицией, обирают всё, что плохо лежит. Бывает и хозяина на тот свет умело, одним ударом отправят: не мешайся под ногами! Но никакого подвоха сейчас не было: это его, Алёшкин голос, только беспредельно тоскливый… И сестра закричала громко и надрывно:
— Иду!
Странно гулко раздался её ответ в пустом доме. На чердаке что-то большое и невидимое шумно вздохнуло и шевельнулось. Или показалось? Но зов-то ей не почудился? Его голос!

В густом сумраке чердака Нина не заметила старую мебель, больно стукнулась коленкой о торчащие вбок полозья поваленного кресла-каталки. Остановилась, вглядываясь. Вверху, на фоне тёмного рубероида молодо белели стропила. Тянуло знобко октябрьской сыростью: сквозь неплотно закрытый люк, ведущий на крышу, серела узенькая полоска неба. Скучно пахло пылью, старой мебелью.
Алёшкин одинокий голос не повторял свой призыв. И она, установив кресло на полозья, устало присела на сидение из плетёных, местами разодранных прутьев. Задумалась. Жил брат недалеко от Нининой деревни — на железнодорожной станции. Сорок минут езды на автобусе. Но навещал редко и на короткий срок. Да и в это время говорили мало, не бередили друг другу душу расспросами. В последние годы брат держал дистанцию, не желал при встречах рассказывать о личном, об обидах и горестях. А побед не было. Не было их в последнее десятилетие. И поэтому Лешка больше слушал, улыбаясь одними губами. И у Нины щемило сердце — подсказывало, что более несчастных людей на свете не так уж и много…
Жена Алексея несколько лет назад уехала в соседний город нянчиться с первым долгожданным внуком, бросила одного, напоследок, обронив:
— Я выходила замуж за председателя крупного преуспевающего колхоза, а не за охранника частного предприятия.
Через неделю подогнала к дому машину с грузчиками, и так же, не разжимая губ, объявила:
— Телевизор и холодильник забираю.
Выгребла всё, что можно было увезти. И кресла для отдыха на маленьких колёсиках, и стол кухонный. Постояла в раздумье у шкафа-купе. Но он, здоровый, накрепко был прикручен к стене… Отошла нехотя, опираясь на палку. Несмотря на физическую немощь — маленькая, решительная, злая…
Алексей слова не сказал в ответ. Он понял давно, что его переживания и мысли мало интересуют жену Алю — из наивной девушки с круглым лицом и пухлыми губами в начале их совместной жизни, она как-то очень уж быстро превратилась в ухватистую и оборотистую бабёнку без возраста, ко всему равнодушную, кроме своих нужд. Его молчание хорошо бы поняла сестра Нина, тоже молчуха, повторяющая в критических ситуациях довольно неказистую, но не лишённую смысла фразу:
— Если нужно что-то объяснять, то не нужно ничего объяснять.
Алексей стоял в прихожей, скрестив руки на груди, смотрел, как жена разоряет их гнездо, лицо её теперь было почему-то не круглым, а вытянутым вперёд, как у маленького хищного зверька, и улыбался. Старался — насмешливо и презрительно. Но и жалость, если бы жена вгляделась — тоже увидела в ясных глазах мужа.
…Ах, Нина хорошо сейчас представила эту картину, хотя не видела Алин наезд, и печальную истину установила по рассказам Алёшкиной соседки, да по нечаянным обмолвкам брата.
И снова не с крыши, а откуда-то из дальней дали, прерывая её раздумья, слабо, еле слышно позвал братишка младший:
— Ищи меня!
Нина легко вскочила, заметалась по чердаку, в углах, у крыши, скопилась тьма, и что-то большое, как ей показалось, снова вздохнуло и поворочалось, позыбилось, пугая.
— Вот ещё, бояться в своём доме — только этого не хватало, — сердито взбодрила она себя.
А ноги, предательски подрагивая в коленках, несли уже по лестнице вниз. На спуске, торопясь, перелетела сразу через две ступеньки, и чуть не упала, но ухватилась за перила, устояла. Только ногу в лодыжке подвернула. Прихрамывая и морщась от боли, подошла к окну.
В тусклом свете уличного фонаря грузной мышью проскочила соседка, завхозиха из детского садика. Как всегда, с неподъёмными сумками, в недрах которых покоились «остатки продуктов», не попавшие ребятишкам на стол. Глаза бы не глядели!
Нина бежала с чердака, конечно, не затем, чтобы, любоваться из окна на разъевшуюся соседку, или греться в кровати под невесомым одеялом из лебяжьего пуха. Но что делать, тоже ещё не знала, даже натягивая на себя джинсы, накидывая куртку на плечи, запирая входную дверь…
Сейчас ей братишка представлялся не высоким внушительным мужчиной, перевалившим на вторую половину жизни, а маленьким мальчиком, укушенным в переносицу разъярённой пчелой. Глаза опухли, заплыли. И — было такое в детстве — Нина водила терпеливого, не плачущего, ослепшего малыша два дня за руку, очень жалея… Но набил-таки Алешка за это время себе синяков и шишек!
Старенькие «Жигули» девятой модели будто её ждали, стояли во дворе, не загнанные в гараж. Включила зажигание, выехала на шоссе. Руль был послушен рукам, а дорога пустынна. На секунду Нине стало весело и бесшабашно, как в юности. Какая-то большая тяжёлая птица низко перелетела над дорогой, едва не ударившись о лобовое стекло. Блестел мокрый асфальт, свет фар выхватывал тёмные, тонкие ветки берёз, с всблескивающими дождевыми капельками. За берёзами угадывался глухой лес, сменившийся частым мелколесьем на месте бывшего колхозного поля. Сбоку мелькнул размытый туманом силуэт церкви без купола и колокольни…
Нина приспустила боковое стекло — ворвался влажный запах прелой листвы, осенней свежести, тумана, съедающего очертания дальнего поворота. За ним темнело в сером едва наступающем рассвете большое село с двумя огоньками. Глянула на часы, скоро восемь… Это когда же деревня так долго спала? Не доезжая до домов, свернула на неровную дорожку из железобетонных плит и притормозила у длинного полуразрушенного здания.
Нина удивлялась себе — что тут смотреть в старой разрушенной ферме для коров? И всё же потянула за железную скобу тяжёлые ворота, отметив: крыши местами нет, а ворота, как новенькие. Никому, значит, оказались не нужны. Раздался характерный скрежет заржавевших петель, Помедлив, шагнула внутрь, и тут же снизу раздался злобный писк. Она чуть было не закричала от страха и омерзения — из-под ног шурша выскочила огромная крыса.
Бежать! Но ноги к месту приросли. В неясном свете, как рябь на воде, шевелилось на полу полчище крыс — целая крысоферма. Какие-то жуткие звуки — похрюкивания, тяжелого дыхания, шелеста, скрежета говорили о том, что здесь кипит другая жизнь, опасная для человека и мерзостная. Дрожащей рукой потянулась к скобке, и наткнулась на что-то шерстнатое, и даже, ей показалось — в ладонь сквозь перчатку вонзилось острые зубы…
«Леша, спаси!», — в отчаянии позвала Нина брата. И выскочила на волю. Как в кошмарном сне увидела и на крыше своих «Жигулей» ещё несколько больших серых тварей. Самая крупная крыса, показалось Нине, внимательно смотрела на неё, чуть приподнимая верхнюю губу и скаля мелкие зубы в отвратительной улыбке.
И тут на Нину накатило бешенство, придавшее силы. Схватила палку с дороги и с воинственным диким криком, который сам рвался из груди, пошла на врагов. Крысы тяжело запрыгали в стороны. Краешком сознания отметила, что угрожавщая ей тварь, самая разъевшаяся, широкозадая — спрыгнула последней, И всё оглядывалась на человека, нехотя убегала.
Успокаиваясь, Нина села в машину, и тут только заметила над домами огромный столб огня, прикинула: там немного на отшибе, должна стоять колхозная контора. Час от часу не легче! Вырулила на дорогу, въехала в туманное безлюдное село.
Она не ошиблась, горела контора, и никто не тушил пожар. Только два человека, по виду местные, в резиновых сапогах и защитного цвета телогрейках, мужчина и женщина стояли в отдалении и смотрели на огонь. Женщина недовольно и подозрительно взглянула на Нину, когда та выскочила из машины.
— Почему нет пожарных? — спросила Нина первое, что напрашивалось.
— А ты откуда взялась такая? — вопросом на вопрос ответила местная.
— Я сестра того председателя, при котором строили и ферму, и контору, и мастерские, и ещё много чего.
— А…— зевнула равнодушно местная. — Тот председатель давно отсюда уехал, да и колхоза-то нет уже, земля продана.
— И документы горят, — в тон ей отозвалась Нина. — Чужой дядя скупил за бесценок паи земельные у простаков, а теперь — концы в огонь! — Лицо её казалось бескровным в сером свете утра, и только всполохи пожара бросали на него розовые отсветы.
Ответила машинально, а попала в точку, одним прыжком объёмистая тётка подскочила к маленькой Нине:
— Поезжай, подобру-поздорову, — пискнула она тоненьким от злобы голосом. — Без тебя справимся! И пожарных вызовем, и понятых!
Нина с омерзением и страхом увидела, что лицо её визави, искаженное злобой, начинает вытягиваться вперёд, подозрительно становясь похожим на морду твари, недавно ей угрожавшей. Сколько их развелось — шагу не ступить!
Отъехала Нина недалеко, стала за селом, позвонила в пожарную часть, потом ждала на пустынной дороге, сама не зная зачем: если и потушат пожар —ничего уже не спасёшь. Но ждала… И всё звучал внутри её печальный зов:
—Ищи меня!
…Умер братишка три дня назад, ему бы ещё жить да жить. И работать! Где же ей, как не здесь, искать его следы на земле?