Кира ОСМАНОВА
г. Санкт-Петербург

Филолог, преподаватель кафедры зарубежной литературы РГПУ им. А. И. Герцена, поэт, эссеист, переводчик. Автор книги стихов «Имя “Оба”» (Скиба К. Имя «Оба». — Санкт-Петербург: «Геликон Плюс», 2011.). Публиковалась в журналах «Семь искусств», «Prosōdia»; альманахе школы литературного мастерства «Хороший текст», альманахе «Уральский книгоход» и др.  Обладательница диплома II степени Второго международного литературного конкурса «Уральский книгоход» (номинация «Поэзия»).

«Как многозначна эта темнота...»

*   *   *
   Внутренний лес узнаётся по рыжим просветам и мокрому запаху;
   Дышишь спокойно, впервые себя измеряешь не только потерями.
Так и стоишь между гладких стволов, голова в восхищении задрана:
       Выше высокого эти деревья, и сам ты — такое же дерево.

Может, какие-то ветки как нужно не выросли, выглядят детскими;
   Может, иные — кривые, тяжёлые, попросту лишними кажутся.
       Я вспоминаю тебя — это правда такое особое действие,
   После которого чувствуешь, будто по телу смола растекается.

   И понимаешь, какими мы стали в сравненье с собою — огромными;
       Непоказными и очень красивыми; теми, кто всё же осмелился.
   Ты исключительно сосредоточен на ярких фрагментах над кронами.
Жизнь — это вверх. И ты занят своей вертикалью. И в этом — бессмертие.

*   *   *
Теперь и вопросы другие: какими твои прорастут семена?
   Не мало ли воздуха, света? Полезен ли старый грунт?
       Пустым это было, смешным несколько лет назад.
Подобная метаморфоза случается, верно, во все времена:
   на первых порах полагаешь, что сад — это всё вокруг;
       потом понимаешь, что ты — это и есть сам сад.

И с ним предстоит обращаться иначе, однако, себе не в укор.
       Вот пни, буреломы, сухие побеги, ручьи без рыб — 
       Следы запустения здесь; медленный, верный спад.
Вот пруд со стоячей водой — неприютное место, давнишняя скорбь.
       Но нет на земле человека без тёмной воды внутри.
           А ты мою, тёмную, пил — этим меня и спас.

И дальше на смену стыду за свою неуместность и страху пропасть — 
       Всему, что сейчас от себя отчуждаешь с таким трудом — 
     Приходит свобода цвести. Пусть — не в привычный срок.
   Становишься чутким к любым шевелениям, и ничего — напоказ.
   Себя ощущаешь безмерным, бессмертным — поскольку добр
           И милостив тот, кто всегда брошенный сад берёг.

   Вовсю разрастается сад в глубине, он уже не напуган ничем.
       Так хочется это запомнить и каждым листом дышать.
     И нет незначительных дней: всякий — со смыслом день;
А смысл, если, в сущности, стоит искать его, он — в обретении черт.
           И я потому разглядела в себе, наконец, ландшафт,
       Что, как бы ни двигалась жизнь, — ты на меня глядел.

*   *   *
Не тяжело, не страшно,
   Так далеко от всех.
Ты — смотровая башня.
   Я прохожу наверх.

Вид предстаёт такой, что
   Еле удержишь вскрик.
  Сердцем, гусиной кожей
Чувствуешь: Бог — открыт.

  Не открывался раньше
  Мне он в иных местах:
  Только у этой башни — 
     Верная высота.

  Это не исступленье,
     Это и не покой.
  Каждое углубленье,
Каждый прекрасный холм,

Светлых полей просторы,
  Дом, где трещал пожар,
   Кладбище, на котором
     Буду потом лежать,

   Умных деревьев кроны,
  Камень, что крепко спит,
 Трубы, мансарды, кровли,
  Посеребрённый шпиль…

Кто-то внизу вдруг скажет:
   «Всё. Визитёров нет».
  Там запирают башню.
     Я остаюсь на ней.

*   *   *
Ты — моя ореховая скорлупа.
Я в тебе сворачиваюсь, чтобы спать,
И меня теперь отсюда извлекать — 
                                          Дело безнадёжное.

Колыбель, тайник, шкатулка, саркофаг,
Нужная ячейка, несказанный фарт;
Так находишь своё место — это факт,
                                     И лежишь, радёшенек.

Ты — моя ореховая скорлупа.
Я в тебе — не злоречива, не груба.
Сбереги, спаси, от лишнего избавь,
                                    От пустого, праздного.

И меня не обокрасть, не испугать.
Только тот по-настоящему богат,
Кому всякая минута дорога — 
                                     И нужды, и радости.

Жизнь проходит, а всё думаешь — прошла;
И оставшееся время — это клад,
И хоть каждый очень тих и очень слаб — 
                                     Вдруг ещё получится.

Я люблю тебя, дурного старика,
Что пойдёт себе укрытие искать.
Я — твоя ореховая скорлупа,
                                  Скорлупа-скорлупочка.

*   *   *
   Как многозначна эта темнота:
 Она одновременно — наказанье
   И дар; немилосердна и добра.
  Вот застаёшь себя внезапно там,
 Где вовсе и не думал оказаться, — 
В особой точке, где нельзя соврать.

   Я озираюсь: пересохший грунт,
 Тоскливая, огромная равнина,
  Куда ни глянь — погасшие костры.
    И смоляная темнота вокруг
Тревожна, но, конечно, не сравнима
 С той темнотой, что у меня внутри.

   С той темнотой, что не щадит тела,
Густой, лиловой, вязкой, как чернила,
     Предельно обостряющей чутьё;
    К чему б она меня ни подвела
 И что б она со мной ни учинила — 
     Я обязуюсь вышептать её.

     Сначала это словоблудье, но
Потом — словопоток, с которым больно
   Справляться, не утрачивая суть;
   Потом — всё чётче русло, и оно,
   Заполненное подлинным тобою,
И есть — единственно возможный путь.

   Шепчи, шепчи чернильные слова:
   Из чрева, через меру, через силу,
    Вычерпывай, части и отчуждай.
    И голос-то пока что — слабоват,
И дышишь-то — неровно, некрасиво,
   И в выдержке-то — вечная нужда,

     Однако, нет опасней ничего,
Чем перестать звучать. Спроси иначе — 
   Что есть определенье тишины?
     Целебное, чудное вещество,
Что возникает между слов, а значит — 
  Слова должны быть произнесены.

    Всё прочее — безмолвие. Его
Непросто изживать, и это вправду — 
  Преодоленье и искусство сметь,
     А с ними очевиднее всего
Сопряжена мучительная радость,
     Которая оспаривает смерть.

©    Кира Османова