Альфред СИМОНОВ
г. Ярославль

ПУТИ ГОСПОДНИ

ЧАСТЬ II. ЧЕТЫРЕ ДОРОГИ В ГОДЕНОВО

Первая дорога

    Я шёл по огромному, уходящему за горизонт, полю, абсолютно пустому — ни травинки, ни былинки, ни цветочка не видно нигде и это странно. Начало лета, когда вся земля щедро посыпана золотыми одуванчиками, а зеленеть начинают даже старые сучковатые берёзы, которые, поделившись весенним соком с разными бродягами, передумали становиться дровами и спокойно улечься в поленницах.
    Всё было каким-то не таким! На небе, вместо белых облаков, плавали цветные, как будто радуга разделилась и полоски — и красные и жёлтые и зелёные и все остальные свились вдруг до цветных невесомых небесных странников. Я не успел даже удивиться, как вдруг пошёл дождь. Сначала это были капли воды, а затем вдруг хлынул дождь из цветов — васильков, ромашек, цыганских слёз, колокольчиков и полевой герани. И только кое-где золотым светом сияли крохотное подобие солнца — жёлтые одуванчики.
    — Почему их так мало? — подумал я. Сейчас их время на полях и лугах.
    — Время, время, пора вставать — услышал я голос жены и понял, что замечательный сон, который, видимо, был предназначен какому-нибудь художнику-пейзажисту, по ошибке достался мне. А ему, наверное, привиделся мой: поздняя осень, плохая погода, серое небо, а он всем этим восхищается и восклицает: «Ах, какие великолепные оттенки серого, взгляните, как гармонично распределилась уличная грязь по моим ботинкам!»
    — Да, долго лежать в постели вредно. Как говорит со знанием дела один умный человек — в этот момент ты ещё не подключён к информационному полю земли и в голову лезет всякая глупость. Как будто в другое время она не лезет. Господи, если бы считать мысли, которые одолевают людей на разных важных совещаниях — это была бы настоящая драматическая комедия или комедийная драма. Там-то все подключены. Как утюги в сеть, когда пришла пора гладить бельё.
    Тот же человек, говоря со мной о литературе, утверждал, что все романы уже написаны, вся музыка сочинена, все фильмы сняты, а научные открытия сделаны. Всё уложено в небесных уголках памяти и ждёт своего часа. Вернее, подходящего человека. Подключился писатель, роман ему просто продиктовали, а он его записал. И всё остальное также делают.
    — Может быть у великих так и есть. Это привилегия гениев. А как же остальные? — спросил я. Эти утюги остаются холодными?
    — Ну эти сами мучаются. Сами всё выдумывают. Хотя, может быть, в информационном поле, как в супермаркете: есть дорогой высокосортный продукт, а есть и просроченная заваль. Откуда нам знать?
    Опять меня качнуло в сторону литературы, да ещё и с утра. Это вредно. Я резко встал, быстро оделся, сварил на завтрак яйцо и не стал мучиться, с какого конца его разбить — с острого или тупого. Чашка кофе завершила утренний перекус и я стрелой вылетел из дома. Надо было ещё успеть добраться до места сбора, где всю нашу команду ждал микроавтобус и машина с моим куратором. В этот раз нас было много. Да и путь неблизкий — в Переславль, где я рассчитывал, закончив все дела, съездить на Плещеево озеро. Может быть и есть в России красивее места, но я не видел. Здесь красота в чистом виде, как золото самой высокой пробы. Хоть сейчас мир спасай! По формуле Достоевского. Можно часами любоваться, сидя на Александровской горке, огромной чашей озера, наполненной прозрачной чистой водой, в которой отражается Вечность. И здесь, конечно, волей — неволей думаешь о величии Бога, поскольку Красота — главный аргумент в бессмысленном споре — есть Бог или нет. Конечно, он есть, свидетельствует Плещеево озеро.
    Утро сегодня тёплое и солнечное, созданное, конечно, не для того, чтобы разбираться в юридических тонкостях различных запутанных вопросов. В такое утро хорошо уехать в аэропорт, успеть вовремя, без проволочек и задержек сесть в самолёт и улететь к морю. Лучше всего в Крым. Я говорю так, потому что дома у нас, во времена моего детства, в гостиной висела настоящая картина «Весна в Крыму» с кипарисами, горами и морем цветов. Я на неё часто любовался и мечтал когда—нибудь попасть в этот земной рай. Именно во время первой поездки в Крым и написана была моя вторая рукописная книга «Ялтинские стихи». Мне было семнадцать, и стихи были совсем юные, полностью придуманные. В этом возрасте нет опыта и знания жизни, но есть неограниченное ничем воображение, чтобы всё придумать.

            А где-то грохочут вулканы, вулканы,
            У ночи прося тишины.
            А ночь поразлита по тонким стаканам
            И окна большие душны.

            Их стёкла как кожу царапает тополь
            И просится в комнату, к нам!
            Плетётся за поездом Мелитополь
            И плюнув, идёт к тополям.

            А где-то в Москве у нескучного сада
            Потеряно солнце опять!
            И нету с тоской человечьего сладу
            И листья летят и летят…

            И как пятерни у огромного клёна,
            Валяются листья в пыли.
            Здесь руки ломали, здесь били поклоны
            Осенние месяцы шли.

    Стихотворение было длинное да и забыто наполовину. Почему в солнечной радостной Ялте я писал об осени? Предчувствия? Да, никогда не думал что в XXI веке Мелитополь, замелькает в сводках настоящих боёв. В шестидесятые годы мир казался очень уютным и безопасным. И не было сомнений, что это навсегда. Все вокруг СССР вели себя сравнительно тихо. Раздавалось ворчание по поводу нарушений прав человека и отсутствия свободы слова, но обычных людей это не задевало. Ну а захотелось информации с перчиком — сквозь глушилки можно было послушать «Голос Америки» или Би-би-си. Недаром кто-то сочинил в те годы частушку:

            Есть привычка на Руси,
            Ночью слушать Би-би-си!

А ночью не из-за конспирации, а потому, что помех меньше. Но большинство людей, конечно, ничего этого не слушало. Вставать на работу рано, не до Би-би-сикалок. Они пытались продать свою злобу на нашем рынке. Товар не очень ходовой.
    Я взглянул в небо. Так, облака нормальные, белые, дождь из цветов на меня не пролился. Сон не сбылся. А жаль. Букетик бы не помешал. Зато с машиной повезло. Всю команду, включая трёх юристов, доктора медицины и известного поэта, который намеревался встретиться со священником-поэтом, отцом Дионисием, я поместил в микроавтобус, а сам, как руководитель, был приглашён в представительскую машину главного федерального инспектора. Ранее так именовался представитель Президента. Мы с ним были старыми приятелями, ещё с лейтенантских лет. Он и попросил меня когда-то создать и возглавить общественную приёмную полпреда Президента России в нашей области. Я тогда уже снял погоны и работал на успешном предприятии, его генеральный директор, очень много сделавший для восстановления храмов Ярославля, замечательный организатор В. Ю. Орлов, не возражал, тем более, что по мою душу ему звонил сам губернатор, и я согласился. Приемная мыслилась как общественная структура и денег там не платили. И не обещали в будущем. Это и я, и те специалисты, которых удалось привлечь к этой работе, воспринимали нормально. Надолго я там задержаться не планировал. Думал, что за год мне удастся создать действующую общественную структуру, после чего я и уйду со спокойной совестью, займусь творчеством. Но совесть всё никак не успокаивалась и всё затянулось. На целых семнадцать лет. Конечно, любого человека, перешагнувшего определенный возрастной рубеж, страшит завершение активной фазы жизни, и он инстинктивно стремится её продлить. Кто-то, наплевав на статус, идёт на малозначительную работу, лишь бы оставаться на людях, кто-то начинает писать картины, либо мебель мастерить — большинство пытаются из своих дач сделать райский сад — в общем, каждый выживает, насколько у него хватает фантазии и здоровья. Когда-то я выдал бетонный афоризм: 50 лет — это приговор, 60 лет — исполнение приговора с небольшой отсрочкой. Вот этой-то отсрочкой, отпущенной нам Богом, мы и дорожим больше всего. И потратить её большинству людей хочется с пользой, раз уж нельзя с удовольствием.
    Наш караван двинулся в путь. Когда долго дружишь с человеком всегда чувствуешь, когда у того есть настроение пообщаться. Но мы ещё не вполне проснулись. И ни у него ни у меня желания чем-то поделиться и что-то обсудить не возникло. А опытный человек всегда знает, чем заняться в дороге, когда устанет от долгого молчания и однообразного пейзажа, мелькающего за окном. Он вздремнёт. Что я и сделал. День впереди хлопотный. И слава Богу, как у меня повелось, без спиртного. Других это не касается. Остальным, за обедом предложим по стопочке. После того, что нам предстоит выслушать, приняв на себя все грехи и местной, и центральной власти перед «прихожанами» стресс надо снять. Ну а мне придется приводить в порядок свои нервы беседой на литературные и богословские темы с отцом Дионисием, заведующим библиотекой Троице-Сергиевой лавры. У нас возникли некие совместные литературные интересы, а здесь случай удобный их обсудить. Для этого с нами едет и известный поэт и издатель Чеканов. Но традицию говорить о литературе за рюмочкой мне придётся нарушить. Так сложилось.
    Когда я почувствовал себя немного посвободнее, ближе к середине между приговором и его исполнением, времени свободного у меня заметно прибавилось, а добровольные и вынужденные ограничения потихонечку стали отплывать от меня, как пароход от пристани, после того, как чалку сбросили. Завертела жизнь, как карусель, у которой испортился механизм остановки — застолья, банкеты, баня с друзьями и всё это с изрядной долей спиртного. А поскольку в моём окружении люди все были с положением, то и употребляли мы, в основном, коньяк. Правда, некоторые, продвинутые коллеги, учитывая особенности времени, перешли на виски. Я в то время проявил верность армянскому коньяку.
    Моя помощница Наталья, славный добрый человек, несколько раз мне говорила: Что то вы разошлись. Алкоголь — не конь, в молодость вас не вернёт. А здоровье убьёт! Я только отшучивался, поскольку чувствовал себя неплохо, да и дружеские застолья заменяли нам всем визит к психотерапевту. Где ещё можно выговориться? Только среди своих.
    Однажды, в конце декабря, помощница, вернувшись из церкви, куда она зашла перед работой, сказала, что хочет мне сделать подарок — и протянула маленькую икону Богородицы — Неупиваемая чаша.
    — Намёк понял — сказал я с улыбкой. Ты права, пора остановиться. Зачастил что-то. Рассматривая маленькую икону карманного формата, я подумал, что подарили мне её не случайно. Дело в том; что за несколько дней до этого случая, а может и месяцев, уже не помню, я по обыкновению зашёл в Казанский собор — подать поминальные записки да свечи поставил перед святыми иконами. Храм этот был для меня не чужой. Когда то, в студенческие годы, в этом храме, как это было принято в советское время, располагалось государственное учреждение — архив Ярославской области. Мне, тогда студенту-историку довелось там поработать с документами и старыми газетами времён Февральской революции.  В то время я писал научную работу по теме: «Февральская революция в Ярославской губернии». Тема считалась второстепенной, поскольку на переднем плане стояла Октябрьская революция. 
    Читая старые газеты, полностью погружаясь в ту эпоху, начинаешь понимать, как ломалась привычная жизнь у тысяч людей, как шёл планомерный и неизбежный развал государственной машины, без которой начинался хаос, а значит голод, бандитизм. Чьё-то единоличное мнение, которое навязывалось всем, стало выдаваться за высшее проявление свободы слова и попробуй, возрази. Тогда я понял: не приди к власти большевики — российское государство растащили бы на части.
    В девяностые годы я часто вспоминал свою научную работу. Аналогии были прямые. Жаль, что сама работа утеряна. О ней напоминает мне только диплом Всероссийского конкурса научных работ, который я получил за неё. Вручали мне этот диплом в Смольном, в том самом штабе, который и низвёл Февральскую революцию до второстепенного уровня. Такие вот зигзаги истории.
    В тот день, зайдя в храм, я, купив свечи, пошёл в зал и начал их ставить перед образами. Когда я израсходовал все пять свечей, что купил, то заметил в стороне небольшую икону Богоматери, около которой не теплился ни один огонёк. Мне показалось, что это несправедливо. Я вернулся в киоск, приобрёл ещё одну свечу и поставил её перед иконой Богоматери. Это и была икона «Неупиваемая чаша». Она немного отличалась от других изображений Богоматери, выглядела более молодой, или мне так показалось? Я немного постоял — и ушёл. И в душе моей, как в весеннем лесу, птицы запели, так мне стало хорошо. Что-то меня растрогало во всей этой ситуации. Всё-таки мы больше всего ценим справедливость. Может в этом дело. Я почитал потом пояснения к этой иконе и понял в каких случаях к ней следует обращаться. Но я не обращался. Не видел необходимости. Но всегда подходил к ней, когда заглядывал в храм. А тут получается, она сама ко мне пришла. Пожалела меня.
    — Ладно, будем заканчивать. — повторил я помощнице. Сказал это я больше для проформы и недооценил событие, которое имело для меня самые радикальные последствия.
    На другой день я пошёл на очередной банкет по случаю дня рождения сослуживца, правда бывшего, выпил там вполне умеренно, на другой день, как раз перед самым новым годом, почувствовал себя плохо. Новый год я праздновал с чаем и сухарями. А потом профессор медицины, который сегодня ехал с нами, выслушав мои испуганные жалобы, сказал, как отрезал: «Больше никакого спиртного! Свою норму ты уже взял! А то…». Скрытая угроза, которая была в этой фразе, в пояснениях не нуждалась. Я всё понял!
    Я тогда, конечно, не связывал эти два события — появления у меня иконы Богородицы «Неупиваемая чаша» — и запрет на употребление спиртного, который нельзя нарушить. Только вернувшись  с новогодних каникул, шутливо сказал помощнице.
    — «Ну ты мне и удружила. Самое главное как скоро всё произошло. Раз — и больше я уже не упиваю. Как жить, как жить?»
    — «Хорошо и долго» — был ответ.
    За прошедшие двенадцать лет я выпил, в общей сложности, не больше ста граммов любимого напитка. И то только в Новый год.
    — Совпадение! — скажет мой читатель.
    — Как знать! — отвечу я.
    С тех пор, когда я захожу в Казанский собор всегда ставлю свечу перед иконой «Неупиваемая чаша». По сути, она меня спасла. Этот маленький образ Богородицы всегда со мной. Есть две вещи, из-за которых я могу вернуться с полдороги: если обнаружу, что икона осталась дома или мобильный телефон забыл. Без них я чувствую себя неуютно. Да и понятно: без телефона — я без связи с людьми, а без иконы — с Пресвятой Богородицей, с Богом. И то и другое делает меня неработоспособным. Мне всё время чего-то не хватает, как будто руки нет. 
     Сказалось ли это всё на моей последующей жизни? Конечно. Постепенно стал меняться и круг общения. Этот хоровод уже не кружился вокруг меня, как кольцо вокруг Сатурна и не пел: «Каравай, каравай, хочешь выпить — выбирай». В связи с этим кое от чего я отказался, чтобы «не вводить себя в искушение» — говоря словами молитвы. От банкетов и вечеринок — это понятно. Но ещё и от чтения некоторых любимых авторов. Ну по крайней мере на время моей личной антиалкогольной компании. 
    Ещё с юности одной из моей любимых книг был исторический роман поляка Тадеуша Квятковского «Семь смертных грехов». Это весёлая, в общем-то, антиклерикальная книга, направленная против иезуитов. Именно там я почерпнул свои знания об этом ордене и его основателе Игнатии Лойоле, который однажды высказал бессмертный афоризм: «Легче найти белую ворону, нежели добрую жену». Думаю, что громыхнул он этой фразой уже поближе к старости, тем более, что откуда он мог это знать? Ведь он был монахом, который должен был соблюдать принцип целибата. Только со слов других людей. А чужой опыт, это купюра, вышедшая из употребления. 
    Поляк, видно, был знатоком и поклонником ещё и Антона Павловича Чехова, у которого в рассказах персонажи, как ещё Горький заметил, постоянно едят и выпивают. Чаще всего водку. А у Квятковского они не едят. Они пируют. И все эти пиры описаны таким сочным языком, с таким вкусом и знанием кулинарных изысков и вин средневековой Польши, что, когда читаешь, то чувствуешь на языке и вкус мальвазии и слышишь аромат копченых польских колбасок и окороков. Диетику Амба! Крышка! Капут! Хана! Конец!
    В общем, основной грех, с которым боролся своей книгой пан Тадеуш — это грех обжорства и пьянства. Но вся эта борьба, как огонь водичкой, гасилась подробностями описаний различных, в основном, мясных блюд и вин.
     Когда мои дети были маленькими и капризничали за столом, отказываясь есть простую кашу или супчик, я начинал им читать главу об обеде главного героя монаха — кармелита Брата Макария в корчме пана Матеуша и ребята уже через несколько минут уплетали то, что было в тарелке. Такова сила литературы. Раньше, когда сахар был дорог, в России был обычай пить чай вприглядку. Сахар клали на блюдечко, все на него смотрели и пили чай. И вроде как с сахаром. Ну а здесь было моё ноу-хау — обед впричитку. 
    Но, конечно, невосполнимый урон человеку, который строго придерживался диеты или соблюдал посты мог нанести Антон Павлович. Особенно в этом смысле вреден рассказ «Сирена», где вся мощь таланта великого писателя направлена на то, чтобы передать словами как вкусно пахнут тушеные белые грибы, тают на языке жареные перепела, как аппетитно выглядят тушёные гуси и утки в яблоках. Давно уже я не читал ни пана Тадеуша, ни этот некогда любимый рассказ Чехова. 
    Все застолья — и богатые и бедные и с большими людьми и людьми малозаметными я давно забыл. А вот одно застолье, где на длинном дощатом столе в большом блюде дымилась крупная варёная картошка, блестело рубинами клюквы квашеная капуста да одуряюще пахли солёные грибы, я не забыл до сих пор. Вкус варёной картошки для меня с тех пор — это вкус политической борьбы.
   Это было в 1994 году, когда я, последний председатель Кировского совета народных депутатов, свергнутый Ельциным, решил всё же не уходить просто так с поля битвы, а побороться за место во вновь созданной Государственной Думе России. Меня поддержала одна из партий демократического толка, что избавило от необходимости собирать 5000 подписей в свою поддержку. На это нужны и деньги, и люди, а их у меня не было. Наверное, я проявил сверхнаивность, поверив, что можно вести успешную предвыборную борьбу на те деньги, что выделило государство. Кстати, одним из многих соперников оказался известный фокусник и чародей Кашпировский. Сразу скажу, чтобы не томить читателя, что выборы я проиграл. Как, кстати, и Кашпировский. И тем не менее, я до сих пор горжусь тем, что за меня проголосовало почти 15000 ярославцев. Но это случилось потом.
    Кто-то из моей команды (кстати, все работали бескорыстно) в том числе и  группа студентов, посоветовали мне обратиться за поддержкой к РПЦ. Мне даже устроили встречу с архиереем Михеем, замечательным человеком, беседа с которым оказала на меня доброе влияние. Он, в конце нашей беседы, пожелал мне удачи, когда узнал о моей позиции в отношении Русской православной церкви. 
    Наверное, поэтому, вскоре меня пригласили в один из храмов в Ярославле. В этом районе проживали мои будущие избиратели, и батюшка представил меня прихожанам и рассказал обо мне. Чувствовал я себя не очень уютно. Я в то время считал себя верующим человеком, но верующим как бы про себя. Втихомолку что ли. В церковь я практически не ходил. А здесь — надо мной был совершен какой-то обряд, я даже не понял, что это было. Но выборы есть выборы — тут уж будь готов ко всему. Терпи! Я и терпел.
    Потом было скромное застолье. Батюшка в этот день праздновал день рождения. Мы немного выпили и я, может под эмоциональным воздействием от посещения храма, а может и от «Столичной», пожаловался на ворох проблем, которые свалились на меня в тот период: потеря службы, неопределённое будущее, непонимание, как жить в условиях, которые предлагала новая власть.
      Батюшка долго и терпеливо меня слушал, а потом, серьезно посоветовал: «Ты не мучайся. Бог всё устроит. Верить только надо».
    Формула мне показалась прекрасной, но не очень убедительной. Я всегда руководствовался совершенно иной по смыслу житейской мудростью: «На Бога надейся, а сам не плошай!». Она мне казалась более реалистической, поскольку подкреплялась ещё и оптимистическим утверждением, которое внушали нам с детства: «Человек сам кузнец своего счастья». Но русские пословицы и поговорки существуют на любой случай жизни, поскольку наш народ скорее выживал, чем жил в череде бесконечных войн и революций. И здесь не обойтись без ободряющих истин, которые правда легко опровергались другими истинами.
       В общем, мы расстались с батюшкой вполне довольные друг другом. Потом несколько раз встречались и даже, кажется, обсуждали вопрос участия в создании первого хосписа. Появилась в Ярославле некая англичанка, готовая дать деньги на это. Мне тогда удалось даже договориться с администрацией о выделении помещения, но потом выяснилось, что потребуются такие затраты на ремонт здания, которые нам не потянуть. Идея потом всё же была реализована группой энтузиастов во главе с замечательным человеком доктором Агамовым, заведующим кафедрой онкологии.
    В тот день, разгоряченный предвыборной борьбой, я не поверил православному священнику. Но потом — всё так и случилось — Бог всё устроил. Несмотря на моё недоверие. именно недоверие, а не неверие. в то время я уже прекрасно осознавал великую миссию Русской православной церкви и считал себя верующим человеком.
    Да, Бог всё устроил: и с работой всё решилось прекрасно, и как жить дальше я для себя уяснил, пройдя через серьёзную политическую борьбу, после которой мне уже ничего не было страшно, или почти ничего. Эта жизненная формула, основанная на опыте людей глубоко верующих, испытавших её действие на себе, впоследствии много раз меня выручала в безвыходных, казалось бы, ситуациях. Да и на творчество моё повлияла.
    В Переславль мы приехали немного раньше назначенного времени. Но люди нас уже ждали.  И людей пришло много. Так что день предстоял нелёгкий. Правда, наша выездная приёмная имела к тому времени уже десятилетний опыт подобных приёмов практически во всех районах области. Но какой же разный по характеру народ живёт, в разных местах, хотя наша область — кроха на карте России. В Любиме, например, люди более спокойные, миролюбивые, ищут не виноватых, а пути решения вопроса, в Брейтово — тоже всегда обходилось без напряжения на голосовые связки. Не так было в Переславле. Напористый характер людей проявлялся в полной мере. Да иначе и быть не могло. На протяжении всей истории этот город всё время от кого-то либо защищался, либо посылал свои дружины воевать в других краях, где требовалось помощь. Недаром здесь родился великий воин и святой Александр Невский, предтеча нашей Победы под Германией в Великой Отечественной войне. В общем, бойцы — переславцы. В том числе и за права человека. И там, где другой посетитель, может быть, и махнул бы рукой — катить всё подальше, переславец будет бороться.
    В общем, день выдался по настоящему жарким. И юристам досталось, и адвокатам и мне и Уполномоченному по правам человека, который тоже подъехал и поучаствовал в приёме.
    Когда всё закончилось, нас пригласили на Плещеево озеро, чтобы прокатиться на моторных лодках вдоль берега. Отец Дионисий, впервые попавший в эти края, восхищённо заметил: «Я только что из Израиля вернулся. Посетил Тивериадское озеро. Как похоже!».
    Пока он нам рассказывал о своих впечатлениях об озере, где Христос спас своих учеников, пройдя к ним по озерной воде, яко по суху, наши лодки отчалили. Всё было бы ничего, но я заметил, что наши судёнышки перегружены и от кромки борта до воды не больше ладошки младенца. Да ещё ветер поднялся. Что такое волнение на Плещеевом озере — местные рыбаки мне рассказывали. Мы проехали совсем немного, а затем я попросил наших капитанов повернуть назад. Увидев удивлённый взгляд отца Дионисия я сказал: «по воде яко по суху ходить у нас не получится, а перевернуться можем в два счёта». В общем, прогулка не совсем удалась. И всё равно соприкосновение с Божественной красотой этого места, ощущение покоя и тишины, подняло наше настроение после довольно сложной работы.
    Дорога домой всегда короче. За разговорами, а на этот раз было что обсудить, мы добрались до Петровска, находящегося как раз посередине между Переславлем и Ростовом и там я заметил табличку «Крест животворящий» — 10 км.
      — Ты был там? — спросил я товарища.
    — Нет, всё собираюсь, да никак не получается. Может сейчас махнём? Всего—то десять километров. Задержимся минут на сорок, не больше. Прогоним отрицательную энергию. Когда ещё случай будет.
    Мне не очень хотелось затягивать возвращение домой, но в этот раз я спорить не стал. Действительно, живём в этих краях, а что мы о них знаем? Почти ничего. А ведь сколько кругом памятников культуры, археологических достопримечательностей, мест, где проходили битвы с иноземными врагами. Именно в этих краях и создавалась Русская государственность, оплотом которой было Православие. Недаром за окном постоянно мелькают церквушки, стоящие, как правило, на возвышенностях и придающие нашей земле неповторимый облик и очарование. Они создают замечательный пейзаж, так любимый художниками во все времена. Без церкви на пригорке земля кажется пустой.
    — Поехали — согласился я. В конце концов, посмотреть на незнакомое место всегда интересно. И на крест взглянуть любопытно. 
    До этого дня я никогда не видел подобного рода реликвий да и не интересовался ими. Всё это всегда существовало отдельно от меня, где-то в иной жизни. Мне иногда казалось, что в определённых местах время законсервировалось и ты вдруг встречаешь там персонажей из восемнадцатого или девятнадцатого, но уже никак не двадцать первого века. Так я думал, когда встречал на улице бородатого батюшку в рясе, или женщину в платочке, крестящуюся возле церкви или живописного алкаша, играющего роль нищего возле входа в храм и дающего возможность  людям проявить милосердие.
    Путь в Годеново оказался неблизкий. Дорога была так раздолбана, что представительская машина, казалось, вот-вот взвоет своим мощным движком: «Куда вас несёт, господа полковники. Это не моя дорога». Водитель показывал нам класс фигурного вождения, уворачиваясь от ям и колдобин, но всё равно — всю душу из нас вытряс. Да и окрестности показались какими-то унылыми — небольшие болотца да озерки, чахлые, похожие на колхозных коров из моей юности, берёзки, страдающие от бескормицы. Чем там питаться, в болоте?
    — Всё, уже близко, вот за тем поворотом церковь, я там бывал раньше. Там и Крест храниться. Но обретён он был не здесь, ещё надо проехать несколько километров, там уже заграница — Ивановская область. — просветил нас водитель.     — Советую начать осмотр оттуда. Там Крест появился в небе, а потом уже его нашли где-то в гиблом болоте. Так мне рассказывали.
    — Поехали — решили мы, оба не любившие останавливаться на полдороги.
    — Ох и красавец — только и сказал я, как человек, более эмоциональный, чем мой приятель, увидев на холме, новенький с иголочки, храм, который просто сиял на полуденном солнце своими куполами и свежевыкрашенными стенами.
    Границу Ивановской области мы пересекли незаметно. Слава Богу, парад суверенитетов, случившийся после развала СССР, не привёл к образованию отдельных независимых княжеств и ни конных разъездов, ни ивановских пограничников не было. А могло случиться. Уже отдельные ненавистники России вроде Новодворской запускали идеи о создании небольшой республики Русь. Уже «хозяин медной горы» на Урале мечтал в газетах об Уральской республике, уже на Дальнем Востоке вдруг вспомнили, что в двадцатых годах там существовала ДНР — Дальневосточная народная республика. Уже расползлись по всей больной от дурного управления стране авантюристы и сектанты, и свои, и чужие, начавшие подгрызать основы Православия, единственной на ту пору силы, сохранявшей целостность страны. Вот уж когда безнаказанно и безнадзорно начали действовать различные зарубежные тоталитарные секты, вроде «секты преподобного» Муна с его попытками склонить на свою сторону как можно больше молодёжи. Или «Аум Сенрике», отравившая впоследствии в Токийском метро десятки людей. У нас её лидеров принимали на самом высоком уровне. Сейчас уже трудно поверить, но автор сам видел, как в центре Москвы, в трёх минутах ходьбы до Кремля, на доме Пашкова висел огромный транспарант — «Мария Девы Христос». Это рекламировала свою секту киевская «комсомольская богиня», в прошлом, конечно. Видно, когда-то она поверила известному поэту, назвавшему так комсомольских лидеров — девушек. И начала выдавать себя за настоящую богиню. Говорят, украинцы её потом всё же посадили на какой-то статье. Не зря говорится в Евангелие: «Многие придут под именем моим». Они и пришли. Но мы это пережили.
    Монастырь, выстроенный на том месте, где был обретён Крест, ещё только начинал приходить в себя после разрухи и запустения. Процесс реставрации начался, о чём говорили столбики новенького кирпича, груды брёвен и досок и несколько человек, отдалённо напоминавших строителей, которые сидели в стороне и философски созерцали окружающий мир. Что они видели?..  Тридцатые годы, гонения на религию, когда Крест спасли местные жители от поругания и укрыли его в соседнем селе. Там он впоследствии и был вновь обретён, там и остался в местном храме.
    После посещения монастырской церкви, где уже шли службы, мы, по совету какой-то женщины направились к источнику с целебной, как нам сказали, водой. Там уже всё было обустроено. Новенький колодец, ещё пахнущий свежеотёсанными брёвнами, так и манил отведать водички.
    — Попробуйте, попробуйте — посоветовала всё та же женщина. Может какие то хвори и уйдут — и подавая пример выпила кружку воды и с собой набрала бутылочку, которую заранее приготовила.
    — Ну, раз целебная, попробуем — ответил я и мы с товарищем по очереди выпили из ковшика колодезной водички, удивительно вкусной и мягкой. Хотя я к тому времени ещё не оправился от болезни и горстями ел всякие прописанные мне снадобья, чтобы не терять работоспособность, и сырая вода с неизвестными свойствами, могла устроить мне маленькую «революцию».
    В общем, перекрестился, выпил и вскоре мы уже ехали от места обретения Креста к месту его нахождения. Вокруг была всё та же низина, покрытая сорняками и чахлым кустарником. Неуютное местечко. Женщина, бесплатно взявшая на себя обязанности экскурсовода, рассказала, что Крест животворящий обнаружили в шестнадцатом веке местные крестьяне-пастухи на болоте, куда и ходить-то боялись — такое это было гиблое место. Сначала они увидели сияние на небе в виде Креста и рядом Николая Чудотворца. Крест светился в небе прямо под болотом. Люди потом пробрались на это место и обнаружили там Крест. Они его перенесли на сухое место. Но за ночь болото чудесным образом исчезло и на образовавшейся возвышенности была воздвигнута первая часовня, куда и был помещён Крест.
    — Красивая легенда — подумал я тогда, послушав не очень умелую рассказчицу. Но вдаваться в рассуждения на эту тему не стал. Здесь был вопрос Веры, а не науки. Если веришь — значит так и было всё. Хотя кто знает… Письменных свидетельств не осталось.
    Насчёт «революции» я не ошибся, но она длилась всего несколько минут, а потом у меня внутри всё успокоилось.
    — Ишь ты, действует. Как хорошая лечебная минералка — обрадовался я.
Уже немного просветившись, мы прибыли в церковь, где хранился Годеновский Крест. Храм был по-настоящему красив и, что называется, ухожен. Следы недавней стройки если и были, то почти незаметны.
    Когда мы вошли внутрь я услышал из-за перегородки звуки нерусской речи, скорее всего узбекской или таджикской. Мне приходилось, по прежней службе бывать в Средней Азии и кое-какие слова я понимал.
    — Куда же делись русские умельцы? — подумал я тогда. Неужели и нанять на работу стало некого?
    В самом храме стояла тишина, и мы с товарищем оказались единственными посетителями. Креста мы нигде не увидели. У женщины, которая начала протирать пол, когда мы появились, мы спросили, где посмотреть на Крест. Она ничего не ответила, а только кивнула головой, указав нам направление. В общем, величайшую русскую святыню мы нашли в небольшом тёмном помещении. Разглядеть его мне особо не удалось. Но тем не менее я увидел, какой он большой и понял, что мужичкам, нашедшим его почти четыреста лет назад, непросто было вынести его с болота. Но больше всего меня, конечно, поразило изображение Христа, не похожее не на одно из тех, что я видел до сих пор.
    Уже потом я из литературы о Кресте узнал, что это возможно копия одной из самых почитаемых в Византии Святынь. Появился Крест на Руси в то самое время, когда Византия уже сдавала свои позиции как центр православия, после нападения Турок. А вскоре и вовсе прекратила своё существование как государство. И центр Православия переместился из Восточной Римской империи на Русь. И этот крест был как символ того, что с тех пор Русское государство взяло на себя ответственность за сохранение и развитие Православной веры. Примерно в то время и прозвучала та самая фраза, которая стала ключевой к пониманию дальнейшей Русской истории — «Москва — третий Рим, а четвёртому Риму не бывать!».
    Когда я стоял около Креста, то обратил внимание на множество нательных крестиков, которые были оставлены здесь в знак благодарности за помощь и избавление от недугов паломниками. Наверное, сотни этих выражений искренней благодарности и натолкнули меня на мысль о том, что передо мной находится нательный Крест целой страны — России. Так я и назвал свою историческую повесть об обретении Годеневского Креста, которую написал спустя почти восемь лет после той памятной поездки. «Нательный Крест России» — под этим названием живёт эта книга.
    В тот раз нам некого было расспросить об истории обретения Креста. Служительница, протиравшая пол в храме, оказалась неразговорчивой, и мы поняли, что нам пора уходить.
    На улице было тепло и спокойно. Правда, недолго. Уже через минуту к храму подъехал автобус с детьми, которые тут же порушили стоявшее безмолвие и загалдели, стремясь переговорить друг друга, обсуждая какие-то очень важные для них вопросы: где водички попить, где пирожное купить, а часть детей, тут же пошла в открывшийся киоск приобретать сувениры. И мои планы рухнули. Я тоже собирался заполучить какую-нибудь книжечку  об истории Креста, но стоять в очереди я не стал. Поэтому мы решили пройтись несколько сотен метров по очень живописной песчаной дороге, ведущей, как я понял, в село, стоящее неподалёку. Когда мы поднялись на небольшой холм, то перед нами открылись такие просторы, что я невольно вспомнил картину великого Левитана «Над вечным покоем». Здесь тоже небо с чёрными обрывками туч на горизонте, занимало почти всё пространство и пело тихую песню о Любви. А значит и о Боге. Открывшийся вид долго не отпускал меня. Товарищ, видя моё состояние, вернулся назад, к машине, а я стоял, понимая, что насмотреться на это вдоволь нельзя. И дал себе слово, что приеду сюда ещё раз.
    — Да, если хочешь, чтобы человек поверил в Бога, привези его в Годеново и покажи всё это — сказал мой спутник, когда я вернулся к машине. С ним было трудно не согласиться.
    Эта наша прогулка и поездка в Переславль не прошла бесследно. Через несколько лет после того случая я начал работать над первым своим большим романом «Сон золотой», действие в котором развивается на берегах Плещеева озера, в небольшом пансионате, стоящим у самой воды. Именно там перед самым моим приездом снимался фильм по пьесе А. П. Чехова «Чайка». Авторы посчитали, что изумительные пейзажи сыграют вместо актёров или вместе с актёрами, но не получилось. Пейзажи сами по себе — актёры сами по себе и все играли разные пьесы.
    Именно там я встретил персонажей своего будущего романа. Я с ними почти не общался, но в этих декорациях невозможно было не сочинить собственную пьесу, единственным актёром и автором которой я и стал. И когда мой герой, попав в сложную жизненную ситуацию, стал задумываться о Вечном, я и вспомнил о дивной Годеновской дороге, и о том, что тогда открылось нам. Мой герой тоже прошёл по этой дороге, где встретился с православным священником, который и подарил ему формулу жизни: «Бог всё устроит. Только верить надо».
    Отрывок из этого романа, где герой встречается с батюшкой я потом записал на радио «Радонеж». Мы работали над записью несколько часов — всё было не то. Тогда я попросил всех выйти из студии, налил себе баклагу кофе и, вспомнив всё, чему меня учили в драмкружке в далёкой юности, начитал текст. Я просто снова представил себе ту дорогу, светящиеся в вечернем солнце купола церкви, запахи увядающих трав с окрестных полей, холодящий щёки ветерок с озера, расположенного невдалеке и нас — двоих пожилых полковников КГБ-ФСБ, прикоснувшихся к Божественному проявлению Природы. И всё получилось. По той самой формуле: «Бог всё устроит». Эта запись вот уже несколько лет периодически звучит по радио. Мне бы хотелось, чтобы люди, читающие книгу, или слушающие меня в эфире почувствовали то же, что и мы тогда ощутили. Ведь не все попадут в Годеново.
    Я недавно выступал в одной библиотеке. Там организовали выставку моих книг. Я взял наугад «Сон золотой» с захватанной и надорванной в нескольких местах корочкой. Даже смотреть не стал, сколько человек его прочитали. По внешнему виду было видно, что книжка работает. Ну и хорошо. Это для меня главное.
    Книга «Сон золотой» нежданно для меня очень неплохо попутешествовала. Поскольку там немало страниц посвящено А.П. Чехову, то один её экземпляр увезли в Таганрог, на родину писателя, где её и поместили в специальный фонд. Я не знаю, что это, но наверное что-то хорошее.
    Другой экземпляр совершил совсем уж удивительное путешествие. Сначала он попал на Сахалин в библиотеку имени Чехова, тамошнего главного города. Оттуда «Сон золотой» говоря словами Андрея Вознесенского «дал кругаля через Яву с Суматрой». Экземпляр книги группа работников культуры взяли в поездку по Чеховским местам за границей. В общем, он добрался до Мадагаскара, откуда и вернулся в Южно-Сахалинск. Книги иногда счастливее своих авторов. Я там не был и уже никогда не побываю. Но это уже ничего не значит.
    Не знаю, что мне помогло — лекарство или помощь Креста Животворящего. Я, во время первого посещения Годеново, не нарушал традиций и конечно просил здоровья для своих близких и для себя. Через некоторое время у меня наступило существенное улучшение, я снизил дозы лекарств, а потом почти вовсе отказался от них. Тогда-то, вернувшись из Годеново я и решил написать историческую повесть «Нательный Крест России». Два года назад она была издана. Это мой дар Кресту. Вместо нательного крестика.

Вторая дорога

    Из-за нашего климата мы в России живём с ощущением вечной осени. может поэтому на улице вы редко увидите человека с улыбкой на лице, да и глупо улыбаться, когда идёт холодный дождь, а небо серое и непроглядное, но писатели — другое дело. Пишется хорошо в это время. Солнце не берёт тебя тёплой ладошкой за руку и не вытаскивает на улицу, а блюдечко со свежесобранной и одуряюще пахнущей красной клубникой не отвлекает от поисков сюжетных поворотов. Пушкин, например, любил осень больше всех других времён года, хотя и написал: «Дни поздней осени бранят обыкновенно». Да и понятно: поля раскисли вместе с дорогами, темнеет быстро. Ходишь-ходишь по кабинету из угла в угол, а потом присядешь за письменный стол, нарисуешь с десяток женских мордашек, обеспечив будущих пушкиноведов работой по отгадыванию — а кто это? И зацепит мысленно перо золотистый локон на увиденной где-то летом или весной прелестной голове неизвестной или всем известной женщины — и готов в очередной шедевр русской литературы. 
    «Я помню чудное мгновенье». И не имеет значение, что он потом напишет в письме другу об этой встрече. Это уже не важно. Шедевр будет жить вечно, а письмо прочитают только литературоведы. Да и вообще, читать чужие письма грешно. Но людям интересно всё, к чему прикоснулось перо гения. Заметьте, гусиное перо. Других-то не было. И горе писателю тех времён, если рядом не паслась стайка гусей и если перо взять негде. Гоголь мог бы не писать «Вечера на хуторе близ Диканьки», а Пушкин — «Сказку о царе Салтане». Пока перо искал или за гусем гонялся — тему забыл или лень одолела. А детскую книжечку написать иногда сложнее, чем какой-нибудь длинный роман. В романе — всё равно половина вранья, а в детской книжке всё должно быть правдой, даже выдумка, иначе этот тонкий народ и читать не станет твоё сочинение.
    Такие, примерно, раздумья одолевали меня, когда я сидел со своими коллегами за чаем и вместо того, чтобы вставлять в умный разговор умные реплики, размышлял: браться или не браться; вечный вопрос — «быть или не быть», который в наше время люди задают себе не один раз в жизни, а сто раз на дню. Так усложнилось всё. Только что мне позвонил отец Алексей, настоятель Яковлевско-Благовещенского храма и предложил написать книгу для детей. На православную тему.
    Через некоторое время после звонка он заехал ко мне вместе с художницей, Надеждой Кузнецовой. Мне показали уже готовые рисунки, которые можно было использовать при подготовке книги об обретении в четырнадцатом веке Яковлевского Креста животворящего. Историческая справка об этом событии могла бы служить образцом лаконичности и в древней Спарте — она была предельно коротка.
    В том, что я смогу написать сносную детскую книгу, уверенности у меня не было, но прелестные иллюстрации, выполненные в стиле пасторали — очень понятные и красочные, убедили меня, что можно попробовать. Почему бы и нет?.
Я почти во всех своих книгах затрагивал тему Православия. Но это были небольшие фрагменты. И книги писались для взрослых. А здесь — дети. Я уж и забыл, какие они. Мои уже выросли. А внуков я почти не видел.
    Написал я книгу «Сказ о Яковлевском кресте» быстро, за несколько недель. Получилась некая сказка-быль. Она прошла и через редакторское сито и через сито церковное, получив добро от издательского совета Патриархии и благословение архиерея Пантелеймона. И ушла в люди. Дальше она живёт сама, уже без меня. Как повзрослевший ребёнок. И всё же весть от неё я получил довольно быстро. Через несколько месяцев, после всех презентаций книги, мне позвонил один мой хороший знакомый, близкий к РПЦ, и спросил, не возьмусь ли я написать книгу о Монастыре Рождества Пресвятой Богородицы, что в Ростове Великом. Уговаривать меня долго не пришлось, тем более, что цель была самая благая — создать произведение, которое привлечёт внимание общественности, особенно небедной общественности к делу восстановления из руин одного из самых древних монастырей России, построенного через десяток лет после Куликовской битвы. Сопоставив даты и темпы тогдашних  строителей я сделал вывод, что этот монастырь был построен в память победы русского оружия на Куликовском поле. Такова была традиция. Доподлинно известно, что победа была одержана 9 сентября , в День Рождения пресвятой Богородицы. А основатель монастыря Феодор был в добрых отношениях с Дмитрием Донским, победителем хана Мамая.
    В хмурый февральский день я приехал в засыпанный снегом Ростов и без труда нашёл монастырь, расположенный в самом центре города, в туристической зоне, и был поражён масштабами разрухи, царившей там. «Сталинград матушки Афанасии» — так я назвал одну из глав книги. И, кажется, попал в точку. Хотя и косвенно, но Сталинград имеет отношение к монастырю. Дело в том, что духовным наставником игумении матушки Афанасии оказался старец в мирской жизни тот самый герой Сталинграда, сержант Павлов, чьё имя навсегда вписано в историю Великой Отечественной войны. Он навечно остался символом стойкости русского народа.
    Этот человек и благословил матушку Афанасию на восстановление разрушенного и разграбленного монастыря.
    Интересные совпадения на этом не закончились. Когда книжка уже почти была готова, выяснилось, что архиепископ Феодор, основатель монастыря, носил ту же фамилию, что и я — Симонов. Знаменитый Симонов монастырь тоже он основал, будучи ещё совсем молодым парнем. Происходил он из Угличских бояр. Мои предки по отцу тоже из Углича, хотя я и не копался в своей родословной. Даже если это совпадение, а скорее всего так и есть, то совпадение удивительное. «Промысел Божий» — как назвала это совпадение моя знакомая.
    Я приехал в этот разрушенный монастырь в непростое для меня время. Какие-то несчастья и неприятности вдруг посыпались на меня, не давая передышки. И спасение от уныния по этому поводу я видел в работе. Недаром в народе говорят: пришла беда — отворяй ворота. Но эти ворота открылись и без моей помощи.
    В монастырской трапезной, куда меня изрядно продрогшего привели отогреться и выпить чаю, было тепло и уютно как дома Я так себя там и чувствовал, благодаря заботе и обаянию матушки Афанасии и её матери. Мы много разговаривали. И меня поразило, как матушка Афанасия говорила о Богородице. У меня складывалось ощущение, что Богородица только что была здесь рядом с нами и на минутку вышла. И я может впервые понял, что Богородица — это не столько изображение на иконе, сколько живой человек, духовно присутствующий среди нас. Это, наверное, и помогло мне в работе над книгой, поскольку мне стало понятно, почему эта обитель начала возрождаться из руин.
    Монахини угостили меня рыбными котлетами с картошечкой, столь мной любимой ещё с пионерского детства. «Здравствуй, милая картошка, пионеров идеал» — пели мы когда-то у весёлых костров. Мои дети уже этого не испытали. А жаль, много потеряли. Картошка пахла детством: мать подаёт мне за обедом блюдо громким французским именем «Лабардан». Это солёная треска, отваренная и посыпанная луком и слегка приправленная подсолнечным маслом с гарниром из варёной крупной дымящейся картошки. Подобные громкие названия простых, в общем-то, блюд казались чем-то необычным и таинственным.
    Только позже прочитав комедию Гоголя «Ревизор» я наткнулся на слово «Лабардан». Там Хлестаков, изрядно подвыпив, покидает сцену с возгласом «Лабардан, Лабардан». Эту фразу потрясающе произносил Андрей Миронов. Из примечания к тексту пьесы я узнал, что Лабардан это и есть треска. Откуда мать могла знать это слово — не могу понять.
    Как всё же интересно происходит взаимообогащение языков. Варёная рыба — звучит скучно. Запах рыбы для меня навсегда запах бедности. А Лабардан — можно подавать в любом приличном доме. Блюдо-то пальчики оближешь, и добавки попросишь.
    В моём родном городе в далёкие годы детства и юности солёной треской торговали на улице из огромных бочек. Как только такая бочка выкатывалась из «речного» магазина, так сразу выстраивалась длинная очередь. Рыба стоила гроши. Люди покупали солёную треску и не догадывались, что будут сегодня есть «лабардан».
    Самый странный период жизни — это время переоценки ценностей. Узнавание реальной цены всему. Думаешь, что ешь дорогой французский «Лабардан», а потом понимаешь — что ешь грошовую рыбу. Правда это в те времена она была дешёвая. Еда рабочего класса и трудового крестьянина. Сейчас этого не скажешь. И тем, и другим она уже не по карману. И не только у нас. Поколения португальцев, людей морских, питались этой рыбой. А сейчас и у них она не по карману простым людям.
    Я уехал из монастыря полный впечатлений и надежд, понимая, что мою книгу ждут. Тяжело говорить в пустоту, ещё тяжелее — писать в пустоту, хотя большинство писателей этим и занимаются, не видя, как их слово отзывается. Я называю это криком, лишённым эха. Но в этом случае всё было иначе.
      Книгу я написал быстро, за несколько месяцев, правда трудности и здесь не обошли меня. Редактор отказался с ней работать, поскольку бюджет был крохотный. Хватило только на 100 экземпляров. Все их я передал в монастырь и только несколько экземпляров — в библиотеки.
    Первое название книги — «Сбитые купола». По-моему оно чётко отражали мои впечатления от разрухи, которую я увидел. Но потом я подобрал другое название, более мягкое, «Божественные константы». Под этим названием она и вышла.
    В это же время я решил, что пришла пора вернуться к замыслу почти десятилетней давности — написать историческую повесть об обретении Годеновского Креста. Но опять отложил эту работу, поскольку всё никак не мог найти время для второй поездки в Годеново, чтобы освежить свои впечатления, подышать тамошним воздухом, увидеть места, где когда-то произошло настоящее чудо. Надо было закончить работу над «Божественными константами».
     Снова в монастырь Рождества Пресвятой  Богородицы я попал уже летом. У меня была там назначена встреча с одним крупным чиновником из аппарата полпреда Президента России. Книга «Божественные константы» уже начала работать и способствовала тому, что эта короткая аудиенция состоялась. Мне хотелось заинтересовать полпреда Президента РФ идеей, которая родилась у меня в ходе работы над книгой о монастыре. Я подумал, что в Современной России нарушена вековая традиция строительства на всенародные собранные средства храма в память Победы над врагом и спасения православного Государства.
    После нашествия Наполеона и его разгрома был сооружён Храм Христа Спасителя в честь великой победы. В Великую Отечественную войну мы победили ещё более грозного врага. А храм, соответствующий масштабам Победы, не был возведён. И я подумал, что подобный Храм Победы мог быть построен в Калининграде, на месте, где когда-то стоял замок короля Пруссии Фридриха Великого. Это могло стать также хорошим отрезвляющим душем для Запада, начавшего душить Россию санкциями. И символом того, что мы там навсегда.
Идея была встречена сочувственно, но развития не получила. К сожалению. Но когда-нибудь к ней вернуться. И я знаю почему!
    Я вышел из монастыря приободрённый и в хорошем настроении, несмотря на начавшийся дождь. Крупные капли дождя барабанили по днищу алюминиевой кастрюли, зачем-то положенную на чугунную крышку люка, около которого стояла моя машина, и задавала ритм этому летнему деньку. А в самом монастыре кое-что изменилось за прошедшее время. Убрали строительный мусор, а в уголке я увидел с любовью возделанный клочок земли, с которого мне улыбнулись самые весёлые цветы в наших краях — садовые ромашки — красные, розовые, оранжевые, белые — глаза веселятся вместе с ними.  У бабушки в палисаднике росли такие. Их было много. Как друзей в детстве.
    Почему-то попадая в этой монастырь, я всегда вспоминаю о детстве? А тут ещё, когда я вышел, около меня припарковалась старинная «Победа» — символ счастливого времени, когда солнце сияло ярче, небо было голубее, а хлеб вкуснее.
Я потом понял в чём дело. Здесь я ощущал полную защищённость под Покровом Богородицы. Здесь он есть — этот Покров. Мне даже показалось, что я могу к нему прикоснуться.
    Сейчас мне это особенно нужно. Возраст, время, пустота вокруг… Хотя, настоящее одиночество — это когда первого апреля тебя никто не пытается разыграть. Меня в этом году никто не разыграл. И всё равно — 

            Где друзья минувших лет
            Где гусары записные
            Председатели бесед
            Собутыльники лихие…

    Действительно, где? Все куда то подевались. Кажется, вопрос этот давно закрыт и медиками и писателями и философами. И всё равно какая-то тайна. Было! И нет…
    Может поэтому человек, ища защиты, войдя в определённую пору, всё чаще поглядывает вверх, чтобы увидеть новое небо и новую землю, поскольку старая, кроме последнего приюта, больше ему ничего обещает. «Авансы юности опасны» — писал мой любимый поэт Вознесенский. Сколько их было — этих авансов. И что, и где, и когда? Вопрос без ответа.
      «Творю всё Новое» — сказал Господь.
      В этом наша надежда.
    Читатель Апокалипсиса, даже самый критически настроенный, не может не испытать чувство тревоги. Да и понятно. Там в подробностях описан весь сценарий Конца света. Но ведь всё может пойти и не по сценарию
Под Челябинском грохнулся на землю метеорит. Никто его не ждал, не видел, не вычислял траекторию. А если бы он был больших размеров? Вот оно — Что, где, когда? Было — и нет ничего.
    Это своеобразное Божье предупреждение нам, живущим на земле. Наша земля — голубой праздничный шарик на ёлке-Вселенной, который нам подарили. Упадёт, разобьётся — что ж, подметут в совок и выкинут в мусорное ведро. И будут они летать в космосе, пока какое-нибудь светило не притянет осколки к себе и не сожжёт. 
    Но как аккуратно упал метеорит. Людей-то не задел. Только напугал. И шарик голубой даже не качнулся на ниточке.
    Господь обещал «Новое небо и новую Землю». Это как если бы нам пообещали новую квартиру, поскольку старую мы так загадили и разрушили, что и жить там нельзя. Хотя я думаю, Бог с его неизреченной милостью пожалеет старую землю. Сохранит её. Поскольку он нас любит. И мы любим эту землю и это небо. И мы ещё увидим «небо в алмазах». И рассчитываем, что Апокалипсис исполнится, но только в рамках трёх последних глав.
    Я как-то просматривал по интернету снимки телескопа «Хаббл». Интересно и жутковато. Там всё за пределами нормального человеческого сознания. Недаром учёные опасались, что первый человек, вышедший в открытый космос, может сойти с ума увидев открывшуюся бездну. Представляете, если бы эти картины, переданные «Хабблом», каждую ночь висели бы у нас над головой? А так — крохотные звёздочки. Небо в алмазах. Даже весело. И романтично.
     Как говорится в Евангелии — в Начале было Слово. В конце, по логике, тоже будет слово. Но это земная логика, человеческая. А так, пути Господни неисповедимы. Как и наши дороги. Выбираем то мы их сами.
    Поближе к осени я всё же решил съездить в Годеново и после этого начал работу над книгой. Мне её никто не заказывал. Никто её не ждал. Но я был уже целиком в православной теме и решил, что буду писать книгу для себя, для души. Но надо было ещё раз взглянуть на место, где предстояло жить моим героям.
     На этот раз в Годеново я поехал на обычной машине со своим товарищем, верующим человеком, который в этом храме бывал довольно часто. В общем, с транспортом хлопот не возникло. К этому времени я уже почитал литературу о Кресте, посмотрел фотографии, но этого, конечно, было мало. Мне хотелось подробно, при хорошем свете, увидеть эту Святыню и может быть, почувствовать на себе её энергетику, и понять, почему Крест засиял в небе и найден был именно в этих местах. Это, конечно, тайна, которую я раскрывать не собирался, да мне это и не под силу, а вот подумать над этим стоило. Почему Крест нашли на гиблом болоте, куда люди и ходить-то боялись? В чём скрытый смысл? Или всё надо просто принять как есть. 
    Ехали мы по той же дороге. Заметно было, что её много раз латали — заплата на заплате, но всё равно низменная местность сказывалась, и водитель периодически наезжал на колдобину или яму, как ни старался. Всё-таки в тот раз за рулём сидел профессионал, а сейчас — любитель. Когда мы приехали на место я увидел, что всё выглядело как то иначе, чем восемь лет назад. Многое изменилось. Дожди, морозы, солнце и ветер сделали своё дело и храм уже не выглядел таким новеньким, как в предыдущий приезд. Он как бы слегка состарился, что ли. Но это мне было как-то привычнее. За годы жизни, объездив всю центральную Россию, я перевидал сотни разных церквей — больших и маленьких, деревянных и каменных, старинных и сравнительно новых. И благородная старость храмов мне была понятнее блестящей молодости. Намоленное место всегда вызывает больше доверия.
    Я немного походил вокруг, прошёлся по той самой дороге, по которой мы когда то ходили с моим другом и на которой беседовали мои литературные герои. Она сильно изменилась. Вокруг шли работы по благоустройству, и это нарушило её естественную красоту и обаяние. Это как если бы красивая от природы женщина наложила на себя макияж, не понимая, что он лишний и только всё портит. 
    Когда мы вошли в церковь там шла служба. Крест стоял на самом видном месте за небольшой загородкой. Всё вокруг было хорошо обустроено, чувствовалась хозяйская рука матушки Евстолии, о которой я слышал много хорошего. Во время службы вдруг, как по команде, все, кто присутствовал в храме, опустились на колени. Я один остался стоять и чувствовал себя немного неловко. Но ничего не смог с собой поделать. Я, офицер, полковник, — и вдруг на колени? В общем, я остался стоять. Потом все встали. Служба продолжалась и, после какой-то фразы священника, все опять опустились на колени. На этот раз я, чуть помедлив, решил опуститься тоже, чтобы не стоять столбом на глазах у людей, хотя бы на одно колено. Это показалось мне вполне пристойным выходом из ситуации и я встал на правое колено. Левое оставалось в полусогнутом состоянии. Так военные люди становились перед полковым знаменем. И это мне показалось нормальным. Но я как-то не подумал, что здесь, перед этой древней намоленной христианской реликвией нельзя лукавить. Нельзя быть искренним не до конца. 
    После службы я подошёл к Кресту, постоял немного, проговорил какие-то свои просьбы, перекрестился и вышел из храма. Мне удалось всё хорошо рассмотреть, в том числе и удивительно выполненную фигуру Христа. Чувствовал ли я что-нибудь во время общения с Крестом? Не знаю. Наверное, к этому таинству надо было, как то подготовиться, отвлечься от суеты житейской, помолиться, наконец, по-настоящему.
    Выйдя из храма я ещё немного побродил вокруг, стараясь запомнить какие то детали, которые могут пригодиться при написании текста. И мы уехали.
Но поездка эта не прошла бесследно. Моё лукавство было наказано. Через несколько дней у меня сильно заболело колено, на которое я постеснялся встать — левое колено. Болело оно долго, я уж думал завести себе трость, но потом постепенно боль отпустила. Но с тех пор долго ходить я уже не могу. Именно поэтому в храме, дожидаясь исповеди, мне пришлось несколько раз отдыхать в машине.
    Я посчитал случившееся наказанием за свою ложную стыдливость. Урок был на всю оставшуюся жизнь. Некоторые могут сказать — впадаешь, товарищ, в мистику, это всего лишь совпадения. Просто наступило время, когда сустав поизносился. Это часто случается в определённом возрасте. Я не буду спорить. То, что случилось, то случилось. На всё воля Божья. Это я знаю точно. По себе знаю.
    Вернувшись из Годеново я дописал текст книги, затем ознакомил с ним игуменью Евстолию. Редактор, с которым я постоянно работал почему-то отказался редактировать и эту книгу. И «Божественные константы», и «Нательный Крест России» — обе вышли в авторской редакции. На книгу о Годеновском Кресте я денег нашёл только на крохотный тираж — 100 экземпляров, которые я отдал в подарок монастырю. И это была вторая дорога в Годеново.

Третья дорога

    Начало июня самая, пожалуй, красивая пора в наших краях, которые и северными назвать язык не поворачивается и до пирамидальных тополей от нас не близко. Средняя полоса. Срединная Россия. Здесь всё уравновешено, всё лишено крайностей — от акварельных красок лесов и полей до характера родившихся здесь людей. Недаром одна из самых распространённых фамилий в наших краях — Смирнов. Сколько их, этих смирных Смирновых сидело за рулём мчавшихся с большой скоростью мне навстречу автолюбителей, сколько попалось по дороге, ведущей в Годеново, смиренно идущих пешком поклониться Кресту, не знаю. Много, должно быть. Хотя народ мы не смирный. «Русский бунт — бессмысленный и беспощадный» — это тоже про нас.
    На этот раз дорога не производила впечатления танкодрома после учений. Подштопали, подлатали. Заплат много, но ездить можно. Тем более, что на другой день в Годеново ожидался большой съезд гостей на престольный праздник. Меня тогда пригласила приехать матушка Евстолия и презентовать свою новую книгу прямо там. Но что-то меня остановило, тем более, что представлять книгу надо в аудитории, которая настроена именно на это событие. В любом другом случае она теряет смысл. Мне показалось, что я не смогу естественным образом вписаться в этот большой праздник, поэтому я и приехал за день до него.
    Вокруг храма и внутри него шли последние приготовления к празднику. Что-то подправляли, что-то протирали и чистили, хотя, как мне показалось, всё вокруг и так сияло и сверкало. Первым делом я зашёл в служебное помещение подворья и передал тираж книги «Нательный Крест России» послушнице, которой было наказано встречать меня. Оставив книги, я вздохнул с облегчением. Приятно было осознавать, что замысел книги о Годеново не остался просто замыслом, а воплотился в виде небольшой повести для детей и взрослых с прекрасными иллюстрациями Надежды Кузнецовой, замечательной художницы, с которой я делал уже вторую книгу.
    Книга «Нательный Крест России» вышла в чёрно-белом варианте и, конечно, многое потеряла во внешнем виде. На цветные просто не хватило денег. Но что делать. Всё же в любой книге главное — это содержание. Главное, чтобы она нашла своего читателя, не затерялась. Хотя и с великими книгами бывают конфузы. Как-то я поехал осмотреть бывшую усадьбу последнего премьер-министра царской России Коковцева. В благородных очертаниях дома и хорошо распланированном саду, который угадывался среди чертополоха и колючек, проступали остатки жизни благополучной, лишённой острых житейских забот государственного человека. Его дело было — правильно рулить и экономикой и, частично политикой. Я, осматривая усадьбу, представил себе холёного бородатого чиновника в вицмундире, сидящего за столом в стиле какого-нибудь Людовика и читающего с восхищением великолепный, как и это дворянское гнездо, роман Тургенева «Вешние воды».
    Я увидел этот роман издания 1954 года валяющимся в пыли и грязи на подоконнике, где всё уже потрескалось — и дерево и краска. Современные «трущобные люди», живущие в этом, коммунальном муравейнике, видно, уже привыкли, что книжка здесь валяется, никому не нужная. Всё, что я мог сделать, протереть её и положить на чистое место. Может возьмёт кто…
    Мы пробовали заинтересовать этой усадьбой власть, и местную и центральную, но всё без толку, денег не дали. А после того, что я увидел в монастыре Рождества Богородицы в Ростове, мне стало даже стыдно — что мы, члены общественной палаты, эти деньги просили. Монастырю они нужны больше. Усадьба-то сама постепенно обветшала, а монастырь люди разгромили.
   А «Вешние воды» издательства «Учпедгиз», наверное, и сейчас лежит там, где я его оставил. Может, забрать надо было. Да постеснялся — ещё подумают что… И людей оттуда наверняка ещё не выселили. Хотя жильё то уже ветхое.
    После того, как я отдал плоды своего труда, я вошёл в храм. В этот раз я был с женой и внучкой, которые сразу пошли осматривать залы, а я решил пойти сразу к Кресту. Он стоял на самом видном месте, всё вокруг него было специально обустроено и создавало торжественную атмосферу. Сегодня я уже готов был и на колени встать и помолиться. Но только я об этом подумал, как у меня в кармане затрепыхался мобильник, который я забыл отключить. Под удивлённые взгляды посетителей я стрелой вылетел из храма и переговорил с кем-то по пустяковому вопросу. Закончив разговор, я немного постоял на ступеньках, чтобы настроиться на соответствующий лад, после чего не торопясь вернулся в церковь и опять направился к Кресту. Я не прошёл и полшага, как мобильник опять заверещал. Я попытался его отключить, но как что-то замкнуло у меня в голове — и я не смог этого сделать. Я опять выбежал из храма, коротко переговорил, постаравшись побыстрее скрутить какой-то служебный разговор, и начал лихорадочно нажимать на все кнопки подряд, что бы вырубить мобильник. Была даже мысль оставить его на улице, раз уж отключить не получается, но я этого не сделал, посчитав, что все кто хотел мне испортить настроение, уже это сделали.
     Вы правильно подумали. Эта сценка повторялась ещё дважды. После третьего раза я чуть не разбил его о камень, чтобы решить проблему радикально. Но пожалел изделие финских умельцев и опять сунул его в карман. Но на этот раз задержался на ступеньках ненадолго. Дождавшись и ответив на четвёртый звонок — я уже безбоязненно вошёл в храм. К этому моменту я вспомнил, как его отключить, но отключать не стал. Мне было интересно, что же происходит, почему разные люди выбрали именно это время, чтобы созвониться со мной. Я всё же задержался у самой двери, чтобы сразу выйти, если что. Но всё на этом закончилось. В этот день больше никто обо мне не вспомнил, хотя у меня есть знакомые и в Израиле и в Германии и в Южно-Сахалинске и даже в самой Костроме с Москвой. Нет, всё стало тихо. И я успокоился.
    Дождавшись своей очереди, я подошёл к Кресту и совершил весь обряд поклонения. Я задержался, может быть, чуть дольше, чем другие. Мне хотелось побыть рядом с Крестом один на один. Ко мне вернулось радостное приподнятое настроение, я поднялся с колен и вышел за загородку. Но не ушёл, а встал напротив Креста, думая о том, что я наконец-то закончил работу над книгой, нашёл деньги на её издание и сегодня привёз её сюда, ещё пахнущую типографией, сдержав своё обещание, которое я дал когда-то здесь, прогуливаясь по дороге около храма. Меня никто не торопил. Телефон безмолвствовал, как народ в «Борисе Годунове».
    Я долго смотрел на Крест, пытаясь разглядеть какие-то детали и запомнить то ощущение значимости того, к чему я соприкоснулся. Взгляд мой медленно поднимался снизу вверх. И тут случилось нечто необъяснимое. Когда я взглянул на глаза изображения распятого Христа, я на какую-то долю секунды увидел живой человеческий взгляд, живые глаза. видение исчезло почти сразу, но у меня осталось ощущение, что я действительно видел светлый взгляд Христа.
   Я стоял, не зная, что и подумать. Что это было? Игра воображения, помноженная на молитвенное состояние? Я тогда посчитал, что мне это просто показалось. А потом понял, что нет смысла пытаться что-то понять. На то и крест Животворящий дан людям, чтобы рядом с ним происходили чудеса. И почему-то у меня осталось ощущение, что глаза были голубые. Или просто светлые?
Второй раз это со мной. В далёкой студенческой юности я увидел на себе взгляд Спасителя, смотревшего на меня с брошенной людьми иконы. Тот взгляд тоже был живой.
    Я вспомнил тот случай, когда мы уже возвращались домой. Может всё это беллетристика, творческое воображение, желание выдать желаемой за действительное? Я много раз потом спрашивал себя об этом. И не находил ответа. Но ведь всё это было в реальности! Вот в чём дело.
    Пройдя ту, третью дорогу в Годеново, я понял, что тема православия, видно, не зря вошла в мою литературную жизнь. И что это, может быть, навсегда. И я не ошибся. Спустя всего несколько дней мне предложили написать книгу о священномученике Николае Любомудрове к столетию со дня его гибели. Он был расстрелян. В 1918 году во время подавления Ярославского мятежа.
    Работа над этой книгой заняла почти год, причём первый вариант, был признан неподходящим. У меня получилась обычная светская повесть, где между делом рассказывалось и о Николае Любомудрове. Я её потом издал под названием «Святой из русской Атлантиды».
    Я уже хотел отступиться, я не церковный писатель и не умею создавать «жития святых». Для этого у меня нет богословского образования. Но что-то мне подсказывало, что работу бросать нельзя. Я съездил в Яковлевско-Благовещенский Храм, где хранятся мощи священномученика, постоял около раки с мощами, посмотрел в глаза на иконе Николая Любомудрова, и ко мне пришла уверенность, что всё получится.
    Может быть жизнь и мученическая, кончина за Веру этого простого сельского священника заслуживает более искусного пера — но так уж Бог устроил, что это сделал я. Новый вариант книги был написан очень быстро, я как будто записывал то, что мне кто-то диктовал. Так бывает у писателей, и это состояние называется вдохновением. В конце концов, книга вышла, пройдя серьёзную правку, под названием «Путь к Небесному венцу». И пошла в люди.
    Я уже упоминал, что все эти годы, что я занялся православной темой, меня стали преследовать разные несчастья и невзгоды. Я не буду их перечислять, скажу только, что их было слишком много. Я, как вымотанный боем боксёр, начал пропускать удары, не успевая поставить защиту.  Как то я беседовал на эту тему с матушкой Афанасией, и она первым делом спросила:
    — А когда вы исповедовались и причащались?
    — Никогда. Мне себя не пересилить.
    — Время ещё не пришло, но придёт. Увидите. И сделайте этот шаг.
    Потом подобные же советы дали мне и матушка Евстолия и вдохновитель моих книг отец Алексей.
    — Надо прийти под защиту Господа через покаяние и причастие.
    Именно поэтому тем дождливо-снежным предновогодним днём я и поехал в храм, где прошёл этот обряд. В общем-то, я вернулся. Ввернулся к Богу.
Меня могут спросить — это глава называется четыре дороги в Годеново, но вы упомянули только три.
      Да, первая дорога — дорога любопытства. 
      Вторая дорога — дорога познания.
      Третья дорога — дорога благодарности.
      А четвёртая — что же это за дорога? И где она?
     А это дорога Веры, по которой я ещё только пошёл. Может, когда-нибудь я напишу и о ней. Эта книга первая попытка, первый шаг. 

(Продолжение в следующем номере)

©    Альфред Симонов