Николай СМИРНОВ
г. Мышкин

В ТЯЖЕЛОЙ ПАЛАТЕ 

      Как это бывает?.. 
    Еще крепкий в свои 52 года, человек вдруг чувствует недомогание, и без того низкий, прокуренный голос стал у него хрипеть и срываться. Ну, чуть простудился. Пройдет. Но в больнице ему дали направление в Ярославль, в областной онкологический диспансер.  В отделении с названием «Голова и шея» ему длинными никелированными щипцами откусили клочочек кожи в горле и сделали анализ. 
    Потом он долго томился в очереди в   пасмурном зале. Люди сидят тихо, без разговоров, как свидетели, вызванные в суд. В углу зала — аптечный киоск, где  за окошечком сидела тоже унылая, пожилая продавщица. Выходила из кабинета медсестра и вызывала по фамилиям — кому войти. Один человек занервничал, часто выходил курить, уже пошел третий час пополудни, скоро и прием закончится. Сунулся было, без очереди, но его не впустили. Больные даже не оговорили его, сидели старые, грустные, желтые.  И он, его звали Петр Павлович, не выдержал,  да вдруг обратился ко всей очереди, терпеливо поджидавшей вызова у кабинета: «С восьми утра стою, уже четвертый день сюда хожу. Три года кровь в Афгане проливал! Заглотил стакан боярышника — вот мое лекарство!»  —  и выругался матом.
    После того, как он выпил пузырек продающейся здесь же, в аптеке, настойки боярышника, у него голос помягчел. Посидел и  уже смело, без очереди, зашел во врачебный кабинет. Спросил врачей изменившимся, жалобным голосом: «Скажите мне, хоть жить-то я буду или нет?» Его опять мягко выпроводили.
    Наконец, вызвали, посадили перед столом с тройкой: двумя красивыми, молодыми докторшами и обычным молодым человеком, специалистом по голове и шее. 
    — Мужчина, — строго и грустно сказала одна, с девичьим, тонким лицом, — у вас ведь опухоль! 
    — Да и плохая!.. — споро, в лад,  подхватила другая. А обычный молодой человек в белом халате  добавил скучно и спокойно: 
    — Рак горла… 
    И еще, познакомив с диагнозом, привычно добавили, укорив: «Почему так запустили? Надо было обращаться в больницу раньше!»
    «Когда я услышал, что у меня рак горла — меня затрясло, перестал понимать, что мне врачи говорят!» — вспоминал  он, уже устроившись в палату. Он едва справился с собой тогда в кабинете. Внешне свое потрясение  ничем не выдал. А вот теперь обдумывает неприятную новость все дни и ночи, которые суждено провести здесь, на больничной койке. Он тогда не предполагал, что ему из «нашей, тяжелой палаты», как ее назвал врач, суждено умереть первым, уже через год.
    Соседи по палате все новички в онкологии. Все нервные, непривыкшие. Обсуждают, почему врачи ничего им не объясняют? С утра делают вливания через капельницы и спрашивают, а что это за лекарство? Что такое химеотерапия? Прочитали на пузырьках с раствором: «Натрий хлорид, раствор для инфузии, изотонический 0,9». Ничего не понятно.
    Химеотерапия — значит, с утра до обеда надо лежать под капельницей. Говорят, раствор, поступая в кровь, борется с опухолью. Врач посмотрит, сообщит на обходе: «Небольшая положительная динамика!» — это, если опухоль отступает, уменьшается. «Три этапа в здешней больнице, — объясняет самый старший по возрасту больной  из Углича. Он уже не первый год здесь бывает; у него под языком опухоль. — Сначала — химеотерапия, потом — облучение, и третий этап — операция». 
    У этого угличанина дочка работала в Москве, в больнице, помогла ему в столице подлечиться. Он оказался счастливее многих. А началось все с пустяка — ходил к стоматологу — какое-то затвердения появилось под языком, на десне. Зубной врач принял раз, другой. А потом и посоветовал: «Похоже, это не по моей части, иди к онкологу».
    Петр Павлович весь в своих мыслях и переживаниях. Рассовал вещи по тумбочке, прилег на койку и тут же доверительно своему соседу: «Я еще сексом занимаюсь!» 
    Сосед, темнолицый, исхудалый, еще двадцать лет назад перенесший первую операцию, ничего не ответил. Теперь он готовился ко второй. Петр Павлович за день-другой  создал вокруг себя какую-то театральную и романтичную обстановку. В первый день он выпил немножко для бодрости всё того же боярышника и заснул. Проснувшись, выпил еще и опять сетует: «Я еще могу сексом по всякому… Как тут быть? Почему такая болезнь?» 
    Лицо чувственное, капризное, смотрит с  детским доверчивым выражением. Что же, любви все возрасты покорны. Она может полонить пожилого человека не только в благополучной обстановке, но и в такой ситуации, когда об Амуре надо забывать. Как, например, здесь, в  «тяжелой палате». Только благотворны ли ее порывы сердцу онкологически больного?  
    «Молодую полюбил, тридцатилетнюю!» — продолжает жаловаться он. Причем эти и другие грубые слова он произносит без цинизма, а мечтательно, с грустью и нежностью, как и положено настоящему влюбленному. Женолюбие, похоже, было для него главной жизненной ценностью. Прелесть и красота женской плоти, с которою придется теперь расстаться, не дают ему покоя. Да, верно, и настойкой боярышника он запасся основательно. Приложился к пузырьку еще раз и закончил тем, что чуть ли не со всхлипом воскликнул: «Их топтать надо!» — то есть, как петух куриц. И дохнуло от этого всхлипа заболевшего петушка такой обидой….
    Жена у него — серьезная женщина, инженер. Принесла фруктов. Конфет, жареную курицу, чая, кофе и сигарет. Посмотрела на мужа: «Ты что плачешь?» 
    «Тебя увидел!» — отвечал, глотая слезы, Петр Павлович. 
    «Настраивайся на лечение», — советовала жена деловито. Дала ему денег. Он все интересовался, как там, на работе, в автопредприятии. Беспокоился, что без него в гараже все дело запорют. Здесь, на койке в раковом корпусе, по-иному вспоминается работа и семья, обыденные домашние  дела. Многое из того, что прежде казалось обычным, вдруг обретает ценность и особое тепло, которое возможно только в семье. Напоследок муж попросил денег. «У тебя же было 350 рублей, — удивилась жена. — Куда девал? Пропил на боярышнике?» Дала всего сто. Хватит — покупать нечего, всего принесла.
    Пошел он провожать жену по коридору, а навстречу любовница. Едва успел ей сделать знак, чтобы не признавалась, зашла позднее. Законная жена всем в палате понравилась, серьезная, симпатичная. Любовница, хоть и молодая, тридцатилетняя, но ее тотчас же прозвали шваброй. Лицо грубое, голос хрипловатый, в полуспортивном обношенном костюмчике. Никакого образования, моет автомобили, но зарабатывает по 15 тысяч, как похвастался Петр Павлович. 
    Глядя на любовницу, сосед с койки у окна грубо, но правдиво подметил: «Да она, похоже, жрать к нему ходит!» По длинному коридору навещать Петра Павловича шла она медленно, стараясь встретить кого-нибудь из его соседей по палате. Спрашивала: «У него никого нет?» Один раз пришла, встала за дверью с вопросительным видом: нет ли жены? Дали ей с коек отмашку рукой, мол, вход свободный.
    «От химеотерапии волосы выпадают, — растолковывает пациент из Углича. — Встал сегодня, вся подушка в волосах». Другой больной, у него выпирал кровавый глаз — готовился к операции. Еще один, из Рыбинска, долго лечился у какой-то бабки-знахарки — тоже дошел до ручки. Говорит: «Выпью две бутылки водки — и пущу в себя заряд из ружья!»

    Сегодня у любовницы день рождения, встречать его она пришла в палату к Петру Павловичу. Он сразу же послал ее за настойкой боярышника. Самому ему нельзя было вставать, делали химеотерапию. В вены вливался через иголку лечебный раствор и тут же смешивался с алкоголем. Они обнимались, целовались. «Приходи завтра, а то я умру», — шептал нежно Петр Павлович. 
    Обещал ей развестись с женой.
    Счастливые любовники не обращали внимания на хрипевшего рядом на койке пациента, которого вчера только привезли из реанимации. Из него шла рвота кровавая, слизь, одна трубка торчала из носа, другая — сипела в горле. Пришла к тяжелобольному медсестра, увидев «швабру», стала выговаривать: «Опять вы не в сменной обуви?»
     Любовница ела мясо, принесенное женой, дыню. На прощание Петр Павлович отдал ей все конфеты. 
    Позднее пришла к нему с передачей теща. Старенькая уже, с клюшкой. Жалостливая, умная женщина, хорошо знавшая слабости безвольного зятя. Да и Петр Павлович чувствовал, что теща все понимает и прощает. Человек он был не испорченный. Только ослепила его глупая страсть. Он целовал руки теще и плакал, за что-то просил прощения и повторял: «Теща моя любимая!» Можно было подумать, что у него не одна теща, а несколько. Так и она это понимала. 
    Обернулась добродушно к соседям: «Зять у нас уже пять раз женился. Хочет завести гарем — вот какая беда!» 
    Петр Павлович снова завсхлипывал, вспомнив, что он не успел отремонтировать квартиру: «Кто теперь отремонтирует?» — повторял он. «Успокойся, — говорила теща, — это вино в тебе плачет. Ты же мужчина!»
    Правильно разгадав причину слезливости зятя, она сделала внезапный обыск и реквизировала у него два пузырька настойки боярышника. Когда она ушла, Петр Павлович на оставшуюся тридцатку купил еще флакончик. Храпел, просыпался, просил, как барин, сготовить ему кофе. Угличанин сготовил при помощи кипятильника.

    Медсестра с утра приносит и выставляет на тумбочку больному пузырьки с раствором для внутривенного вливания. Иногда вливают по 600-800 граммов. Если и до этого чего-нибудь пил, то без «утки» не обойтись. Вставать-то из-под капельницы нельзя. Вот тут и закричишь: как бы мне выйти в туалет! А тебе и подсунет сосед самодельную «утку», как Петру Павловичу. Обрежет горлышко у бутылки из-под  минералки  — вот тебе и «утка».
    Он — это было воскресенье — снова выпивал «боярышник». Посетителям больных соседей галантно представлялся: «Я — Петр Павлович. У меня — две жены!» 
    Ночью включил радио, разбудил всех, насадил мимо своей самодельной «утки» на пол. Утром соседи его отругали.
    Человек, привезенный из реанимации, по-прежнему тяжело сипит, его рвало всю ночь мокротами. Врач сказал: «Это хорошо, видишь, сколько у тебя в желудке всего скопилось!» 
    К концу первой недели лечения Петр Павлович посерьезнел, задумался. Деньги у него вышли, кончились и сигареты. Кто-то дал ему пачку «Примы». А он курить ее не может.
    Больной, у которого выпирает покрасневший глаз, сказал, что он перестал чувствовать запахи. «Это от опухоли!»  — толкует он. Рассказывает, как его в Рыбинске лечили от гайморита, а оказалось — рак. Очень зол на рыбинского врача. В воскресенье пациенты вышли на улицу. Заглянули в ларьки. В одном на разлив продавали водку. Но никто не купил даже сто граммов. Не лезет — внутри неприятно. Это от химеотерапии. У кого лицо покраснело от аллергии, у кого аппетит пропал. 
    «Слушай, — крикнул Петру Павловичу мой земляк, шофер с койки у окна, — ты знаешь, что от химеотерапии — импотенция?.. Так что давай, забрасывай всех своих девок!»
    Через день-другой к Петру Павловичу снова пришла его любовница. Опять, не входя в дверь, спросила знаками: нет ли жены? Сказала грубо, никого не стесняясь: «Денег нет ни… А у тебя?»  
    Посидела на койке, съела весь виноград, которым Петра Павловича угостил мой земляк. «Вчера работала, — рассказывала она, — ничего не помню. Верно, на мойке и в магазине у черного пила». Уже не целуются, свидания стали не столь нежными. «Ты вчера пил? Что у тебя рожа такая?» — кивнула на прощание любовница Петру Павловичу. 
    «Это от химеотерапии», — ответил он коротко. 
     Однопалатники смотрели, потом, когда ушла, долго обсуждали. Отметили опять: голос грубый,  лицо плоское, опухлое, походка парня-хулигана. 
    На другой день Петр Павлович спросил у лечащего врача: «У меня пальцы на руках, как от никотина, пожелтели. Что это?» «Это лекарство такое, что поделать!» — объяснил врач. К вечеру он лежал красный, с температурой 37,5. 
    «Это от того, что «боярышник» соединил с химеотерапией», — втолковывал ему пациент из Углича. Петр Павлович долго молчал и вдруг сказал со вздохом: «Дурак я дурак! Силы нет, болезнь такая. А я баб нахватал»… И потом часто повторял эти слова до конца  —  а жить ему оставалось еще несколько месяцев. Из всех обитателей той, «тяжелой палаты», пока живы только трое… 

    Все это было в «лихие девяностые», как клеймят теперь. А вот данные по нашим, «стабильным». Теперь только в Ярославской области сорок тысяч раковых больных и количество их пребывает каждый месяц на 15-20 человек. (Об этом я прочитал недавно в  выступлении одного депутата Госдумы)*.  То есть это почти столько, если объединить в одно Мышкинский, Брейтовский и Некоузский районы.
    Разве сравнимо это с  невнятными жиденькими  жервами  вирусной предвыборной инфекции? Сорок тысяч человек! Их бы и спасать нашим законоведцам и властеначальникам, вдруг сплошь, будто ставшие медиками, и  объявившие  заключение граждан, названное властью  «самоизоляцией». Будто они сами себя  под домашний арест посадили!    Это больше похоже  на бесконвойное лагерное заключение. Я вырос на прииске им. Покрышкина, на Колыме, там был у нас один бесконвойный лагерь.   Хорошо помню. Да и для заключенных там свободы было больше. 
     А началось это кощунственно в день минувшего Великого поста,  когда в   церкви, как и тысячелетие  назад, гремели обличительные слова пророка Исайи: «Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия? Правда обитала в ней, а теперь — убийцы… князья твои — законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки и гоняются за мздою»… 
    За последние месяцы сколько умерло знакомых — и всё от рака или же сосудистых заболеваний, возраст —  едва за пятьдесят,  не говоря уж о пенсионерах, которым, видимо, грозит и «во второй волне»  бесконвойное содержание, с «доступной медициной», как неопределенно сказано в поправке в Конституцию*.  
     Не такое ли будущее в общих чертах пророчески предвидел еще в «Мелочах жизни» наш земляк Салтыков-Щедрин: «Недаром же так давно идут толки о децентрализации, смешиваемой с сатрапством, и о расширении власти, смешиваемой с разнузданностью»?  

*Литературная газета, №30, 22-28 июля 2020 г. стр. 8. «Как договориться с обществом».
*Наш современник, №7. 2020. Стр.212-214. 

©    Николай Смирнов