Альфред Симонов
г. Ярославль

  БЕЛЫЙ КВАДРАТ НА ЧЁРНОМ ФОНЕ          или ХАОТИЧНОЕ ДВИЖЕНИЕ МУРАВЬЯ                      ПО БЕЛОЙ ПЛОСКОСТИ

Роман

Окончание. Начало и продолжение в №№ 20 и 21

Глава IX

    Валентин вернулся домой из поездки в Штаты в крайне неудачное время: дома никого не было. Отец, как он знал из телефонного разговора, опять укатил в Германию, на сей раз за «опелем»; мать, по-видимому, репетировала со своим оркестром — она была скрипачкой, а сестра в институте. От вида пустой квартиры парню стало немного не по себе. Он не любил, когда дома было пусто. Ведь на то и дом, чтобы там кто-нибудь был, кто-то ждал и был рад тебе, даже если это кошка, обычная серо-белая, беспородная, но которая по-своему тоже радуется тому, что он пришёл. Кошки вообще любят, чтобы все были дома и во всём был порядок, хотя и делают вид, что их лично сие не касается.
   Послонявшись по комнатам и не обнаружив существенных перемен, заметно успокоился, выпил чаю и начал распаковывать чемодан, набитый заморскими вещичками. Кое-что он прихватил для продажи, всё-таки год работы в риэлторской конторе не прошёл бесследно. Коммерсант, дремавший внутри, начал открывать слипшиеся от долгого сна глаза и присматриваться к окружающему миру. Подарки родным отложил отдельно. Сестре он привёз самую модную одежду, которую можно было купить на имеющиеся у него деньги, но там всё же был небольшой некомплект. Дело в том, что их самолёт, огромный «боинг», протащивший их над огромным океаном, отказались принимать в Москве, поскольку там бушевала сильная метель, и отправили в Питер переждать непогоду. Путешественники, большинство из которых были люди бывалые, спокойно отнеслись к этому  и понятно: лучше бережно сесть в Питере, чем опасно в Москве. Да и после двенадцатичасового перелёта через половину земного шара расстояние от Петербурга до Москву — такой пустяк, о котором и говорить не стоит. Валентин про себя решил, что он больше не будет искушать судьбу, всё-таки любой полёт — это лотерея, игра со смертью, чтобы там не говорили. А он не любил эти игры, да и высоты боялся, не то чтобы панически, как некоторые люди,  но всё-таки в монтажники-высотники не пошёл бы.
    — Сейчас на вокзал, куплю билет на поезд, утром уже дома. А из Москвы, из аэропорта ещё выбираться надо. Кругом пробки непробивные, — подумал он. Купив билет и сдав вещи в камеру хранения, он достал и  долго перелистывал странички старой записной книжки, корки которой были сделаны не из картона, как обычно, а из бересты с изображением очертаний какого-то храма. Виктор, Алексей, Ольга, Вася, Коля, п. с. с., Наташа, Женя, Алёна, Настя, Сергей.
   «Может позвонить Женьке? Она месяца два назад звонила к нему в Штаты, расспрашивала о тамошней жизни, сообщив по секрету, что у неё почти не получается возможность по студенческому обмену попасть в эту джинсовую страну. Они славно поболтали минуты три, — дорого. Голос далёкой Родины напомнил ему о скором возвращении. Женька продиктовала ему номер своего телефона — она жила в Питере у родственников, где-то в центре, на улице Марата и просила позвонить, если он будет в Петербурге, как будто чувствовала, что его самолёт собьётся с пути. «А может, звякнуть? — всё же подумал Валентин. — Ну позвоню, а о чём с ней говорить? Не стоит морочить девушке голову, тем более сестра близкого друга. Ещё женят, чего доброго.»     Но большой палец правой руки уже набирал на диске цифры, которые услужливые глаза срисовали в записной книжке. Он ещё надеялся, что её нет дома и к телефону никто не подойдёт… Четыре коротких призыва понеслись на улицу Марата и не дали результата. Только на пятый  — сняли трубку и глуховатый, как будто недовольный женский голос спросил: Кого нужно?
    — Женю!
    — А сейчас, подождите минутку. Она болеет, но, наверное, подойдёт, — уже более приветливо ответили на том конце провода.
    — Вот не вовремя. Попал. Валентин уже хотел осторожно положить трубку, чтобы не утруждать себя расспросами о самочувствии — не хотелось ему сегодня, в день возвращения, ничего этого, но трубка старенького таксофона оставалась в его руке и через секунду, сквозь кашель, который сразу оглушил его, он услышал грубоватый Женькин голосок, который никак не вязался с её белокурой и сероглазой ангельской внешностью. Валентин в детстве всё     время дразнил её фельдфебелем — за её голосок. Женька не понимала, кто такой фельдфебель и всегда обижалась на него, потом не разговаривала с ним минут по двадцать. Но затем всё забывала. Отходчива была — так говорила о ней мать. Да и зачем, когда жизнь так прекрасна и ей повезло родиться в этом лучшем из миров, где живёт такой замечательный парень, — ну  здесь она ещё не определилась, кто ей больше нравится, — Николай, которому осталось служить ещё полгода, или Валентин. О нём она стала думать как о возможном парне совсем недавно, года три назад.
    Она гнала мысли о нём, но что делать — сердце девушки, как хороший чемодан, всё туда можно упихать.
    — Может навестишь больную, хоть на минутку и добавила: у меня хлеб и молоко кончились. Заодно бы и занёс, не дал  с голоду умереть, американский дядюшка.
    — Да, Женька, и хотел бы увернуться от камушка, да куда там. Молодец, где только научилась.
    — Да я серьёзно, ну Валя, аля, ля, я, — мы же столько не виделись.
    — Да еду уже, тем более небольшой сувенир для тебя приготовил.
    — Ой, здорово, — она коротко объяснила, как её найти, особо предупредив, что ей звонить надо четыре раза.
    — Ну, Воронья слободка, да?
    — Да что-то вроде этого, — засмеялась Женя и повесила трубку.
    — Что же зайду. Только ненадолго — проинструктировал он сам себя ещё разок и пошёл в магазин, где и закупил всё необходимое для больной, которой нечего было есть. Прямо душераздирающая история.
    Встреча их действительно оказалась короткой, у Женьки была температура и она, в общем-то, отлёживалась. Ну, а насчёт хлеба и молока соврала конечно. Тётка её родная и ухаживала за ней, и еду носила, да и девчата из группы не забывали. Но самое главное: в момент передачи гуманитарной помощи в виде двух батонов,  пакетов с молоком, палки колбасы и настоящих американских джинсов «Леви Страус» в дверь постучали и в комнату вошёл высоченный парень спортивного вида с пакетом фруктов и новым градусником. Старый плохо работал, как пояснил парень. Валентин даже обрадовался этой ситуации, но уйти так просто ему не дали: пришлось поделиться путевыми впечатлениями, но недолго, минут на десять, а потом американский гость под бесконечное «спасибо»  и с пожеланиями скорейшего выздоровления растворился в тёмном  длинном коридоре коммуналки, где до прошлой революции жил известный фабрикант с женой и детьми, а затем в пяти комнатах с одним туалетом и одной ванной жило несколько поколений ленинградцев. Но, кажется, этот период тоже заканчивался.
    Как успела поведать Валентину соседка, которая закрывала за ним дверь,  их всех расселяют, дают новые квартиры в новом районе, далеко-далеко до Марата, а дом ставят на реставрацию или ремонт — этого он не понял. Но понял главное — скоро эта квартира обретёт настоящего хозяина, нового русского, успевшего хорошо хапнуть, чтобы позволить себе такое приобретение. Да, сделала история зигзаг в сторону справедливости, но он оказался коротким — всего-то семьдесят лет. Интересно подумал он — сколько на этой хате заработает риэлтор. Тут деньги большие, очень большие, не то что у нас в провинции.
    — А ведь они, пожалуй, живут вместе, испытывая некое подобие ревности подумал Валентин. Слишком уж уверенно парень открыл буфет и достал оттуда чашку с блюдцем, чтобы приготовить болящей горячее молоко. Да, выросла Женька, только рановато  начала… Ну да сейчас все так, не как мы — почему-то подумалось ему. Да за эти несколько лет в стране всё переменилось, даже отношение к этой самой деликатной вещи. Зря зашёл, — запоздало обругал он себя, лучше бы не знал ничего. Хотя, это их дело. Не проговориться бы Юрке, а то он с ума сойдёт.
    До отхода поезда оставалось ещё больше четырёх часов и неприкаянный турист, которого самолёт доставил не туда, а девушка, у которой он планировал провести часа два-три в ухаживаниях за больной, оказалась занятой, стал соображать, как ему провести время и додумался: « Да, а ведь мне ещё нужно сделать один звоночек. Не зря же я полгода назад беседовал с одной бабушкой. Хотя? Ну, меня это ни к чему не обязывает, так поболтаем немного. Время есть.»
    Телефон, который у Валентина был, оказался служебный и ответил мужской голос.
    ⁠— Настю — переспросил мужчина на другом конце провода — у меня их здесь целых три. Выбирайте, какую, все умницы, красавицы и не замужем.
    — Мне Свиридову,  — не попадая в тон собеседника просто ответил Валентин.
    — А понятно, секунду, выходила в архив, а вот идёт! Общайтесь. Только учтите, ей сейчас доклад делать на международной конференции. 
    Валентин услышав Настин голос, стараясь преодолеть смущение сказал:                      — Проездом из Америки, пролетал над Питером, не мог не поприветствовать выдающегося учёного-пушкиноведа.
     — Валька, — узнала сразу Настя, не валяй дурака. Как ты здесь?
    — Самолёт в Москву не пустили из-за погоды. Вот и кукую в этом захолустном городке, примите убитого чухонца.
    — Долго ещё здесь будешь.
    — Часа три, скоро уезжаю домой поездом. Я так обрадовался, что приземлился. И больше в воздух не хочу, — засмеялся Валентин.
   — Я, к сожалению, не могу оторваться. У нас международная конференция начинается, я выступаю. Жаль, я бы повидалась.
    — И мне жаль. Как с квартирой, закончила процесс?
    — Да всё благополучно. Твой шеф мужик деловой, не обманул. Сейчас мне там ремонт делают. Приезжай, в Питер будет где остановиться,  — просто сказала Настя.
    — Что за тип был с тобой, полгода меня мучает вопрос.
    — Двоюродный брат. Помогает, смотрит, чтобы меня не обманули и не обидели. Нам с ним наследство досталось от бабушки. Вот я и распорядилась.
    — Ясно. А с работой как?
    — В порядке. Мне повезло сюда попасть. Диссертация почти готова, скоро защита. А ты-то не женился ещё?
    — Нет, где найдёшь подходящую невесту. Ты пропала тогда…
    — Оба пропали. Просто прошло объяснение тех занятных деньков. А жаль…
    — И мне жаль. Ну, ладно, удачи, можно я ещё позвоню.
    — Конечно. Рада буду. Ну пока…
    — Пока, Настя, пока, — и он повесил трубку телефона на крючок.
    Странный у них получился разговор, дурацкий какой-то. И даже непонятно, зачем звонил. Начать всё сначала, она здесь, а я там — слишком сложно. Да и не нужно. Всё уже давно прошло. Правильно она сказала про обаяние. Точно закончилось. Ну, что, здравствуй, родная страна. Мне здесь рады, но без восторгов.
    Уже несколько часов Валентин находился  на родной земле и не мог отделаться от ощущения, что никуда не уезжал и никакой Америки в его жизни не было. Сегодня он ни разу не вспомнил об этой стране, с которой у нас вечные политические качели: то союзники, то враги… И так уже двести лет. Может это нормально? Кто бы ответил… Медаль бы дали.
    Учили его там самым новым приёмам привлечения избирателей, выработанным за многие годы бесконечных выборных компаний. Одна закончится — и почти без передышки следующая. Не успеет новый президент обсидеть  кресло, а уж ему готов преемник, который начинает свой путь.
  Валентин учился как-то невнимательно, прогуливал всё, что можно было прогулять, хотя контроль за ним всё же был и ему много раз  мягко намекали, что настоящим профессионалом можно стать если учиться прилежно. 
    Американцы, в общем-то понравились Валентину: люди как люди. Но два случая всё же его поразили. Когда их группу первый раз привезли на встречу в какой-то высокий небоскрёб — это были одна из двух  башен-близнецов, он подошёл к стеклянной стене, чтобы увидеть город с огромной высоты. Он оставался за полметра от стены, поскольку панически боялся высоты. И на таком расстоянии у него слегка закружилась голова, но он чувствовал под ногами твёрдый пол и это его успокаивало. Но тут какой-то его товарищ слегка подтолкнул его вперёд и Валентин оказался у самой стеклянной стены, за которой стояла бездна с едва заметной суетой где-то очень далеко. Да. Он хотел отойти от стены — и не мог. Страх сковал все мышцы и он не мог пошевелиться. Американец, хозяин кабинета, видно привык к таким сценам. Он подошёл к Валентину предложил ему закрыть глаза, взял за руку и резко отдёрнул его от стены. Это было спасение. Валентин думал, что его поднимут на смех, — нет, ничего подобного. Хозяева сделали вид, что ничего не произошло, усадили его за стол и начали разговор.
    Второй случай произошёл в Вашингтоне. Он сидел на скамеечке в парке, дышал воздухом американской столицы. Перед этим он выпил с товарищами по учёбе пивка, да не баночку, а несколько баночек и не рассчитал свои силы. Где туалет искать — он не знал. Рядом сидела пожилая чернокожая американка и Валентин от безысходности решил спросить, где можно найти туалет. На эту фразу его знаний английского хватило. Американка ни чуть не удивилась, достала из сумочки ключ и, показав ему на одноэтажный домик напротив, предложила ему зайти туда и решить проблему. Это мой дом — уточнила благодетельница. У Валентина выхода не было, иначе случилось бы непоправимое. И он, презрев все разговоры о возможных провокациях, добежал до дома, открыл ключом дверь и успел во время добраться до шикарного туалета с сияющим белизной унитазом. Через две минуты он сияющий и довольный выходил оттуда, закрыл дверь и вернулся на скамейку. Поблагодарив потомка угнетённых негров всеми ему известными добрыми английскими словами, он понимал, что находится в стране, где правят, как говорили в советские времена «чистоган», протянул американке пять долларов. Та улыбнулась, отвела его руку с бумажками, и, попрощавшись, пошла по дорожке парка. Она, казалось, не умела удивляться. Чудеса, подумал тогда Валентин. И подумал, что в столице нашей Родины вряд ли был возможен такой исход. Хоть, он бы и не понадобился. Подъезды и лифты охотно предоставляли такие услуги страждущим. В общем, после этих двух случаев он стал мягче относиться к Америке, которая в силу воспитания всегда была для него чем-то одновременно и манящим и враждебным. 
  Походив по городу, который оказался очень невысоким и каким-то провинциальным, он вернулся в гостиницу и решил позвонить Борису, который во время той встречи на площади оставил ему свой телефонный номер в Америке.
    К трубке долго никто не подходил, но Валентину было одиноко в чужой стране и хотелось поговорить хоть с кем-нибудь по русски и он проявил терпение.  
   Он находился в Америке всего-то неделю, а уже скучал по дому, считая, сколько ему осталось до возвращения. Что его так раздражало — он бы и не объяснил. Просто это была чужая страна и он здесь был чужой. К телефону подошёл отец и сухо сообщил, что его сын уже в Израиле. 
   Через несколько дней он в столовой пообщался с хорошенькой девушкой-американкой, но его товарищ суровый потомок новгородских воинов, тихонько ему напомнил: осторожно Валька. Обвинят в сексуальных домогательствах, задержишься здесь тогда надолго. Это остановило Валентина на стадии: What s your name?  May name is Valentin.
    Девушка вроде была и не прочь продолжить беседу, но Валентин, сославшись на плохое знание английского, завершил беседу.
    «Как же они тут размножаются, если за малейший намёк могут упечь в тюрьму. Сексуальный терроризм, да и только. Вымрут америкосы, если так и дальше пойдёт», — подумал и в дальнейшем общался только со своими девушками, которых было не мало.
    Однажды на занятиях, которые вёл молодой преподаватель, он не удержался и всё же задал этот вопрос: как американцы знакомятся с девушками и как здесь не стать жертвой обвинений в сексуальных домогательствах. Парень не смутился и начал что-то говорить, часто ссылаясь на телевизионные фильмы, а в конце грустно сказал по-русски, поскольку по происхождению, как выяснилось, был соотечественником: Наверное, скоро они будут размножаться  простым делением клеток. А в общем-то ничего живём, и продолжил занятия. Тема, чувствовалось, была для него больная. Так Валентину показалось.
    Путешественник занятый своими мыслями не заметил, что уже идёт по Невскому проспекту, плотно забитому людьми и автомобилями. Гоголь сейчас, пожалуй, растерялся бы от такого изобилия лиц, нарядов, витрин бутиков и ресторанов и, пожалуй, отказался бы искать вариант Невского. Слишком суетно и толкотня.
   Кое-где Валентин заметил растяжки с именами кандидатов в Государственную Думу России. Избирательная компания достигла своего пика, выборы должны были состояться через две недели, если, конечно, ничего не случиться.
   У Валентина была мысль по приезду встроиться в выборный процесс, войдя в команду какого-нибудь кандидата в депутаты, способного оплачивать его услуги. Бесплатно он работать не собирается. Пройдя ещё немного, путешественник подошёл, наконец-то, к Дворцовой площади, на которой кучковались группы людей с плакатами и разноцветными шариками. Подойдя поближе он разглядел, что шарики в основном были у детей, которые вместе с родителями пришли на площадь, слоняясь от митинга к митингу. А знамёна и плакаты держали в руках молодые ребята и старушки, причём знамёна самые разные: и СССР, и России, и Царской России. Был даже один флаг советского военно-морского флота. Что ж Питер — всё же морской город, чему свидетель —  боевой крейсер «Аврора», грохнувший своим носовым орудием в октябре 1917 года. Стрелял, правда, холостыми, хотя в сторону Зимнего дворца. 
    — Да, подумал Валентин, а нынешние артиллеристы не постеснялись. Зарядили снарядами по Парламенту. Но та революция означала кровавую гражданскую войну, нынешняя закончилась всё же выборами. А  могло бы быть по-другому.
    Валентин походил от группы к группе, нигде подолгу не задерживался, поскольку всё, что говорилось, он слышал и в своём родном городе. Только здесь ещё любая речь заканчивалась призывом голосовать за какую-нибудь партию или конкретного человека. А партии были самые диковинные. Один митинг, где стояли в основном мускулистые молодые парни, проводила партия «Безопасности человека». Это, как выяснилось, скучковались и боролись за  место в новом парламенте люди из охранных предприятий. 
    Валентин,  подивившись на лозунги этой партии, пошёл по направлению группы людей, стоявших у памятника Петру-I. Их было немного, человек двадцать, но эти люди выглядели как-то иначе, поспокойнее что ли. Ораторствовал перед этой группой молодой парень броской внешности и с очень хорошей пластикой, что выдавало в нём либо актёра-профессионала, либо студента театралки. Он говорил что-то под звуки скрипки, на которой играла молоденькая девушка в зимнем пальто, которое ей явно мешало, от чего некоторые музыкальные фразы звучали фальшиво. Ну что возьмёшь с уличного музыканта. Не в консерватории играет, а на площади. Но, кажется, не бесплатно. Перед ней лежал открытый футляр скрипки, когда люди иногда бросали деньги. 
    Когда Валентин подошёл поближе и остановился, чтобы послушать актёра, то с удивлением понял, что тот читает Евангельский текст. Да, да, тот самый. 
    — Нашли место, — подумал он, но не ушёл, а стал слушать. У парня была хорошая дикция и голос был громкий, поэтому каждое слово звучало чётко и ясно и не приходилось напрягаться, чтобы понять смысл вечных слов, изречённых когда-то Иисусом в нагорной проповеди. 

«Блаженны миротворцы ибо они…
Блаженны нищее духом ибо они…
Блаженны плачущие ибо они утешатся»

    Валентин первый раз слышал Нагорную проповедь да ещё в выразительном исполнении профессионального чтеца.
    Конечно, многие из звучащих истин он встречал в книгах авторов девятнадцатого века и они оставались в памяти. Но поодиночке эти истины воспринимались как-то очень обыденно и терялись в хитросплетениях сюжета. Но здесь на площади, где нередко творилась история, излагаясь в той последовательности, в какой произносил их Иисус, они звучали совершенно иначе и становились частью человека, хотя бы на время. Валентин не мог отвести взгляд от актёра, который транслировал слова Бога, обращённые и к нему лично и ко всему Человечеству.
    Особенно Валентина поразили два обращения к своим последователям:

«Вы свет миру!
Вы соль земли!»

   Звучали они как-то особенно торжественно и эхом отдавались в сердцах слушателей. Но что они означали? Как это понимать? Пока Валентин размышлял над этими словами, чтец закончил декламировать отрывок из главной книги христиан, а девушка со скрипкой закончила свои скромные по технике экзерсисы.
    Валентин ожидал со страхом, что они сейчас всё испортят, нарушат то состояние изумления перед величием Божьего разума, которое им овладело, призвав голосовать за какого-нибудь кандидата в депутаты. Но этого не случилось. Актёр раскланялся, они собрали пожертвования в кошелёк и собрались уходить. Валентин, чуть подумав, всё же решился подойти к артисту: 
    — Извините, хотел сказать спасибо. Вы актёр или проповедник не могу понять?
   — Студент театрального института, но я верующий человек. У меня в планах создать что-то вроде религиозного театра и ставить там и отрывки из Евангелия, и пьесы подходящие. Такие есть если поискать.
    — Но вы тогда подмените собой церковь. Как она к этому отнесётся, вы не думали?
    — А никак. Или хорошо. Не знаю. Вы часто в церкви бываете.
    — Никогда не был. Ну, разве в детстве, бабушка водила. Я крещёный.
    — Ну вот! А здесь, на площади вы что-то узнали, что-то у вас осталось и в душе и в памяти.
    — Пожалуй. Спасибо, ещё раз!
И Валентин протянул парню купюру в десять долларов.
  — Спасибо Вам, — просто ответил парень, взял деньги и, увидев, что девушка собралась, пошёл с ней в сторону Невы. 
    Да, Питер, город, по которому скакал медный всадник, где погиб Пушкин, где Ленин перевернул всё государство и попытался вытеснить православие. А вот оно, вернулось, да ещё в таком необычном виде. Конец века. Это всегда начало нового. Во всём. А вот Нагорная проповедь останется неизменной. Почему? Да потому что она вечно новая  и ничто и никто этого не изменит.
    Валентин взглянул на часы. До прихода поезда ещё оставалось два часа и он решил где-нибудь перекусить, поскольку поел последний раз в самолёте, но поел без всякого аппетита, поскольку в полёте через океан чувствуешь себя иначе, чем на пикнике где-нибудь на лесной поляне в окружении весёлых друзей. А в салоне всё равно чувствовалась какая-то напряжённость, тем более что их «боинг» несколько раз попадал в зоны турбулентности, а тряска на высоте десяти тысяч метров  сразу отбивает всякую охоту к еде. Вот выпить другое дело. Многие так и поступали, поскольку сразу становилось не  страшно.
    Зайдя в кафе, где, судя по интерьеру, цены должны были быть божескими, он осмотрелся. Все столики оказались заняты, везде сидело по два-три человека, с аппетитом поедающих тот корм, который им предложил повар, недавно вернувшийся из армии парень, где ему пришлось учиться воевать на кухне. Там его научили готовить из ничего, что-то, и это что-то он и предлагал мало взыскательным посетителям, которые хотели просто поесть, а не вкусно поесть. Что поделаешь — очередная революция, денег мало и с едой проблемы. Ну, Валентин, хоть и вернулся из богатой Америки, всё же был из этой же публики. В дальнем углу он увидел столик, где сидел всего один мужчина, не снявший пальто, с лицом, украшенным длинным продолговатым носом и чёрной с проседью бородой, форма и размеры которой явно были срисованы с портрета Карла Маркса, на худой конц Фридриха Энгельса.
    — Можно, вежливо спросил парень.
    — Ради бога, располагайтесь, — вежливо ответил мужчина в пальто, что выдавало в нём коренного ленинградца, которые среди нашей хамоватой публики всегда выделялись своей воспитанностью.
    Ну, по крайней мере, такое бытовало мнение. Какое ёмкое слово — бытовало. Не было, не возможно, а бытовало. Когда-то это слово было в большом ходу. Особенно во время собраний коллективов. Когда аргументов не хватало, чтобы обосновать какой-то вывод чаще всего говорили, бытует мнение что такой-то (чем такая-то), ну и далее в соответствии со сценарием. Да, к счастью, это словечко почти вышло в отставку, как старый, заслуженный работник. Уже не бытует.
   Официант, одетый в то, что нашлось у него под рукой, очень быстро поставил перед Валентином комплексный обед. Пахло от него вполне сносно, если уж особенно не принюхиваться и не привередничать. Путешественник сразу же рассчитался, чтобы потом не ждать, когда к нему соизволят подойти  и, вспомнив студенческую столовую,   начал есть. Всё оказалось вполне съедобным.
    Мужчина напротив, который, как выяснилось тоже только что пришёл, прежде чем погрузить свою лысину на дно тарелки, достал из кармана четвертинку водки, протёр стаканчик чистой салфеткой, и налил туда известный напиток, который чукчи называют веселящим. Очистительные движения внутри стакана показались Валентину излишними, водка сама по себе дезинфицирующий материал, и он слегка улыбнувшись, едва заметно, кончиками губ. Но мужик напротив оказался наблюдательным и счёл нужным пояснить свои действия. 
    — Привычка, юноша, хорошая привычка. С советских времён. Тогда часто можно было получить грязный на ощупь стакан, особенно в какой-нибудь захудалой харчевне на окраине. Вот я и протираю по привычке. Хуже не будет.
    — Это уж точно, — поддержал стремление к чистоте своего собеседника Валентин.  — А что Вас гнало на окраины города, на заводе работали?
    — Нет, я художник-пейзажист, посидишь на воздухе часов пять-шесть, аппетит зверский по молодости. Но и на приличный ресторан всё равно денег не было.
    — А как сейчас картины продаются. Я недавно встретился с другом-поэтом, он сетовал, что сейчас не время ни для искусства, ни для поэзии.
    — Ну это чушь. Воздух всегда нужен?  Так же и искусство. Покупают. Но на меня сейчас имя работает. А когда-то, как говорится, в андеграунде пребывал.  Писал всякую хрень. Но потом понял, что я не хочу писать под диктовку ни зрителей, ни заказчиков. Мне это интересно. Да и кормит как-то. Ну, Ваше здоровье. Выпьете со мной.
    — Нет сейчас на поезд. Домой. Да я и не любитель этого дела.
    — Ну хозяин-барин, — вымолвил художник и с большим чувством выпил. Здесь бы надо описать, как он слегка поморщился, опустил уголки губ, вздохнул, выдохнул и только после всех этих процедур выпил. Видно, что за долгие годы у него сложился свой ритуал, которого он и придерживался. Недаром говорят, что ленинградцы консервативны, как англичане. Сколько им не твердят из Москвы и других городов — бордюр, а они своё и всё тут.
    — Бывал я в Вашем городе, — приступив к супу сказал собеседник. Давно это было. В блокаду меня вывозили туда, спасли в общем. Мне и было тогда лет семь. В школу там пошёл, но как блокаду сняли, меня родные разыскали и вернули домой. Слава Богу мама выжила, а отец воевал, тоже уцелел.
    — Помните что-нибудь?
  — Почти ничего. Помню только, как на станции Данилов нас покормили. По котлете дали. С тех пор где бы не обедал, котлета в моём меню. А вы чем занимаетесь? Если не хотите, не отвечайте.
    — Да три часа как прилетел из Штатов. Учился на политтехнолога.
    — Знаете я далёк от политике, что это за технологии?
    — Выборы, как выиграть выборы.
    — Ясно. Поправлять народ. А то вдруг не за тех проголосует.
    — Я бы так не сказал. Хотя, знаете, я ведь пока только теоретик. Рассказали нам много всего, только, как это всё в России будет работать, неизвестно. В общем у них всё решают деньги. Выборы дело дорогое. А у нас — мы всё же склонны к поиску справедливости.
    — Да, сейчас Горького ругают, а ведь он сказал гениальную фразу: «Правда — бог свободного человека.» Точно сказано.
   — Я только что на площади слушал парня из театралки. Он читал Нагорную проповедь. Вот главная предвыборная программа, которая подошла бы любому кандидату. Ничего выдумывать не нужно Светлое будущее оно прописано в этой проповеди. 
    — Да, зашли мы с вами. Мысль хорошая. Вот и займитесь ею.
    — Слабоват я для этого, — откровенно сказал Валентин, которого так расположил к себе этот художник в старом пальто  и с марксистской бородой.
    — Ну мне пора сказал художник, доев суп. А с котлетой я поступлю как Вересаев. — Он взял её вилкой, положил на салфетку, завернул и сунул в карман. Заметил недоуменный взгляд Валентина усмехнулся, — Я блокадник, и ничего на тарелке не оставляю. Еда — это жизнь, даже невкусная; а жизнь дарит прекрасную. Ну, привет передайте своему городу. Он залпом допил водку и пошёл в сумерки великого города.
    А Валентин наскоро проглотив остывшую котлету, поспешил на улицу. Поймал машину и поехал на вокзал. Домой, домой! Пело его сердце. Тагам, тагам, как говорят  в таких случаях наши самые стойкие люди — чукчи.
    Вокзал встретил его всегдашней суетой, потоками людей, бегущих навстречу друг другу, стойкими запахами, свойственными только этому месту, бомжами, стремившимися где-то устроиться на ночь, торговцами предлагавшимися почти даром золото, валюту и алкоголь. Когда он уже подходил к своему вагону мимо на большой скорости промчался парень, с дамской сумкой в руке, а за ним тяжело гнался милиционер, которому мешали развить скорость тяжёлые сапоги.
   — Стой, гад, хуже будет! — кричал милиционер и добавил традиционный для таких случаев матерок.
    Этот отеческий совет не подействовал. У Валентина мелькнула мысль преградить воришке дорогу, но пока эта мысль оформлялась в его голове, тот уже пробежал мимо, направляясь к выходу с платформы. Валентин думал, что зло так и останется  безнаказанным, как другой пассажир, оказавшийся на пути  убегавшего, ловко подставил ему ножку  и парень растянулся на мокром грязном асфальте среди окурков и огрызков целлофана. Когда он поднял голову, из носа у него хлестала кровь.
    Пассажиры опасливо обходили неудачливого вора, а человек, остановивший его, стоял рядом и с ненавистью смотрел на распластавшегося похитителя. Милиционер и ограбленная женщина подошли к лежащему одновременно.
    — Что ж ты сволочь такая делаешь-то. У меня там последние деньги!
    — А мне ехать надо. Ну, теперь ты за всё заплатишь тварь.
    Вор сидел уже на асфальте и тяжело дышал, вытирая рукавом замызганной куртки кровь, и размазывая её по лицу, отчего его мальчишеское лицо приобрело зловещий и одновременно жалкий вид.
    Милиционер поднял сумку, протянул её женщине и попросил:
   — Посмотрите всё ли цело. Сбросить он ничего не мог. Женщина торопливо открыла сумку, быстро пересчитала лежавшие там деньги, нашла свои билеты и удостоверившись, что воришка не успел ничем воспользоваться, сказала, немного успокоившись:
    — Ну, что будем оформлять?  — спросил милиционер женщину. Видно, что с бумажками ему возиться не хотелось. Дело сделано вор пойман, потерпевшая получила назад свои вещи. Да и воришка-то был совсем молодой, лет пятнадцати. Милиционер поднял парня, повернул его спиной к себе, а потом отвесил ему здоровенный пинок, от чего  парень, получив ускорение, опять быстро побежал прочь.
     — Только сунься ещё сюда, в колонию сдам.
    Парень остановился и крикнул: «Сдавай, там хоть кормят.» Женщина получив назад свои вещи, уже не находила места, да и поезд её уходил через пять минут, а мужик, задержавший воришку чуть подумав сказал: «Ну, не знаю и пошёл в вагон.»
А милиционер, обращаясь к единственному свидетелю, стоявшему рядом, только и сказал: «Работать совсем некому, все увольняются, зарплату задерживают по нескольку месяцев. А без присмотра это место нельзя оставлять.  Да и этого воришку я знаю, больше не сунется сюда.» Он попробовал отряхнуть грязь с колен, а она не отряхивалась.
    — Да, сегодня утром вытаскивал из колодца труп, изгваздался весь.  Что теперь делать? Эти дела надо бы в спецодежде делать, а я так в чём был, в том и полез. А новую форму не допросишься.
    Он махнул рукой и пошёл на свой пост к входу. Женщина, которой он вернул сумочку, догнала его и что-то ему сунула в руку. Что, Валентин уже не видел. По видимому дала денег на химчистку предположил он.
    Вагон СВ, куда купил билет путешественник, поскольку других не было, чистотой не блистал, но одно преимущество всё же сразу бросилось в глаза — пассажиров там раз, два и обчёлся. Во всём вагоне оказалось занято только его купе, куда неожиданно зашёл и мужчина, помогший поймать воришку. Ну для тех, кто не помнит, в купе СВ только два места. В советские времена считалось особым шиком проехаться в таком вагоне на зависть всяким там плацкартникам и даже купейникам. Ездили в этих вагонах только крупные начальники, генералы, партийные боссы ну и картёжники-шуллера, поскольку понимали, где едут люди с тугим, пахнущим дорогой итальянской кожей кошельком. Доставали эти билеты по большому блату, но это всё ушло в прошлое. Время, как и люди, измельчало и стоимость билета приобретала подобающее ей значение.
   — Да, холодно, страшно, того и гляди приведения ночью придут от такого безлюдья, — усмехнулся сосед, занявший своё место, чтобы сразу улечься. — Чтоб СВ — да пустой, невиданное дело!
   Только он это произнёс в купе заглянул милиционер и предупредил —  закрывайтесь на ночь как следует, а то кругом полно ворья.
   — Спасибо, что предупредили, — ответил мужчина, взбивая подушку. Ну если что, у меня друг — Макаров наградной, добавил он. Милиционер ничего не сказал и сразу ушёл.
    Валентин, сунув свои чемоданы в короб под сиденьем, тоже приготовил себе постель, проигнорировав реплику проводницы: «Что Вы торопитесь, я сама всё сделаю.» 
    — Вы бы лучше пол протёрли, — начал создавать конфликтную ситуацию сосед.
    — Уже протираю. А вы бы лучше ноги вытирали. Дома-то в тапочках ходите!
     На этом конфликт был исчерпан, тем более, что вскоре проводница принесла им чай в старинных узорчатых подстаканниках с эмблемами железной дороги, пачку печенья и два тюбика с мёдом.
    — Это входит в стоимость билета, — предупредила проводница, тоскливо взглянув на мужчину. Вид, конечно, у него был далёк от облика советского или российского интеллигента: короткая стрижка, крупные черты лица, небольшой шрам на щеке. Да и сам он был не маленьким. С таким надо разговаривать, как с ребёнком, чтобы ненароком его не задеть.
    — Ну что, можно по рюмочке, — предложил сосед, за наше путешествие, чтобы не обобрали по дороге.
    — Пожалуй, — ответил Валентин, — но я только одну. Я, кстати, могу Вас угостить настоящим американским пивом.
    — Я пиво не пью. Предпочитаю коньяк. Генеральский напиток!
    Он достал дорогой прибор, оттуда извлёк две металлические рюмочки и разлил коньяк из какой-то роскошной бутылки со множеством наклеек.
    — Угощайтесь. Меня кстати, зовут Алексей Станиславович, а Вас?
    — Валентин!
    — Чем занимаетесь? Студент что ли?
    — Почти. Возвращаюсь с учёбы из Штатов. 
    — А Вы кто по профессии? — в свою очередь поинтересовался парень.
    — Генерал, — просто ответил мужчина. — Домой еду. Там теперь моя армия. Да и генерал — это не профессия, а звание. Ну, за укрепление воинской дисциплины! И генерал опрокинул рюмку.
    Валентин же выпил свою не торопясь, как и учил его Юрий. Генерал это заметил и с усмешкой сказал:
   — В хорошем обществе вращаетесь, правильно коньячок пьёте. А я так и не привык к этой церемонии. А как Вам Америка?
    — Нормально. Даже не знаю,  что и сказать.
    — Обычно все захлёбываются от восторга. 
   — Есть от чего. Но это их жизнь. Нас она мало касается. Да и мы для них, как папуасы из Гвинеи для Миклухо-Маклая. Всё железные топоры  нам предлагают, думают, что для нас это диковинка.
    — Что заметно?
   — Внешне нет. Но когда мне человеку с высшим образованием, начинают рассказывать, что если купить три яблока в Калифорнии за 50 центов и продать их на Аляске за полтора доллара, то можно получить прибыль, на которую можно купить ещё больше яблок ну и так продолжать, пока не станешь миллионером. 
    — Да, эта американская формула универсальна, просто и доходчиво.
    — А вы, товарищ генерал, форму не носите в обыденной жизни?
    — Раньше носил. Но, сейчас, парень, я в отставке. Моё генеральство кончилось, я ж танкист, в глаза людям теперь смотреть стыдно после событий в столице.
    — «Три танкиста, три весёлых друга», мать их. Опозорили армию, и любимые народом танковые войска. Как это случилось, я рапорт подал! Ну, моё отношение к случившемуся было известно начальству — подписали быстро. Вот и еду в безызвестность. Генерал вне армии — обычный человек. Командует только собой.
    Собеседник потемнел лицом, глаза его стали жёсткими и колючими, какими и должны быть у человека, отдающего команды идти в бой и может быть на гибель. Он налил себе коньяк из той же бутылки в стакан из под чая и залпом выпил. 
    — Да не расстраивайтесь. Найдёте себе место. У меня отец — тоже военный — подполковник, сейчас машины перегоняет из бывшей ГДР. И ничего. Притёрся.
     — Генерал вытащил сигарету, хотел закурить, да почему-то передумал. Некоторое время он молча смотрел в тёмное окно, за которым сверкали тусклые огоньки пригородных посёлков, слегка присыпанных снежком. Потом растянулся на своей постели, благо перед заходом Валентина успел переодеться в спортивный костюм.
   Валентин подумал, что аудиенция у генерала закончилась и тоже уложил себе параллельно плоскости пола, как выражался его отец, ложась дома на диван.
   — А как вы, молодой парень из семьи военного к этому всему относитесь. Вам жить в стране, где никто не знает, куда ж нам плыть.  Пока плывём куда течение несёт.
    — Не знаю. В стране нужны были перемены. Всех уже тошнило от партийных лозунгов и государственного лицемерия. Но я не рассчитывал жить при капитализме. А придётся.
  — Знаешь, парень, у нас всегда в цене была справедливость. Царизм рухнул, потому что был несправедлив. Ну, да это прошлое дело. А советская власть? Что тоже несправедлива? Ну, по сравнению с тем, что нас ждёт — о том времени ещё будут вспоминать как о золотом веке.
    — Ну, всем же надоело. Отсутствие свободы слова, еда по талонам последние годы, идеи, которым не верят, лозунги дурацкие.
    Это ерунда. Из этого мы бы выбрались. И с едой, и с идеями. Нужны были умные головы, они и нашлись, только ум у них был повернуть в сторону себя, а не в сторону государства. У нас всегда был главный дефицит — не еда, а люди с государственным мышлением. Вот этого нам вечно не хватает. Зато на то, чтобы развести бензин ослиной мочой, как в том фильме, это  пожалуйста. Не зря любимый литературный герой  — не Онегин и Печёрин и даже не Павел Корчагин, а Остап Сулейман Берта Мария Бендер-бей. Ну, в моё время, конечно.
     — А кто это?
    — Вы что же, юноша, не читали «Двенадцать стульев». И фильм был…
     — Да как-то не пришлось. Но слышал, отец эту книгу любит. Я вообще не люблю читать книги, смотреть фильмы. Другое время наступает. А уж от Онегина я натерпелся. И Валентин рассказал генералу, как работодатель заставлял его перечитывать этот роман, да ещё устроил ему экзамен на знание знаменитых цитат.
     Генерал впервые, пожалуй, за вечер рассмеялся. А затем сказал:
    — Классиков почти не читают, потому что боятся жизни. Современной жизни. У них уже всё есть. В том числе и о нас с тобой. Ну да ладно, главная книга — это, всё-таки, Устав, понял! Не служил вижу!
     — Нет, плоскостопие…
     — Ну бывает, хотя сейчас ребятам в армии не просто. Я эту дедовщину калёным железом выжигал, особиста гонял, чтобы владел информацией, во-время докладывал. Дедовщина — это по сути тюремные нравы, перенесённые в армию. Но не в чистом виде, конечно. И всё же… В своё время стали от безысходности брать в армию и всякий сброд — вот они и принесли в советскую армию эту заразу. Ну, ладно, парень. Тебе это не интересно.
     — Валентин не стал возражать генералу, тем более, что далёк был от понятий субординации. Чуть выждав он, присев на свою койку, и добив остатки коньяка из своей рюмки, спросил:
   — А что нас ждёт товарищ генерал? Ну в будущем. Вы человек с огромным опытом, как по Вашему всё пойдёт, к чему готовиться?
    — Я не гадалка и не прорицатель, парень. Никто не знает. Даже те, кто сейчас в Кремле. Но знаешь, что я тебе скажу. Вот я когда-то очень увлекался историей, хотел быть историком, а загремел в армию, потом поступил в военное училище и дослужился до своих чинов. Но интереса к истории не потерял. Всё равно история — это колесо, проходящее мимо миллиона точек в пространстве.  Вращаясь, и колесо слегка меняется и точки. Только их место нахождения в пространстве всегда постоянно. Чего нас ждёт? Опять начнётся поиск справедливости. Люди, скорее всего вспомнят и о Марксе, и о Ленине. Может даже марксистские кружки будут, как в начале XX века. Но надеюсь, за чтение Ленина и Маркса сажать не будут. Так-то, парень. Ну давай спать.  Устал я сегодня. Да и ты после перелёта, наверное, еле жив. Спокойной ночи. Закрой дверь на защёлку.
    — Есть, товарищ генерал, — бодро ответил Валентин, закрыл дверь, поставил её на фиксатор и рухнул в постель.
   Устал он сильно, это точно заметил генерал в штатском. И ему сразу же стали сниться сны, но не про прекрасную страну Америку  и не про девушек, что было бы вполне закономерно. Нет, ему приснилось как по огромной плоской белой равнине, похожей на лист бумаги, хаотично бегает крохотный муравей, потерявший ориентировку, поскольку вокруг не было ничего, что могло бы подсказать ему направление. Но это видение быстро исчезло и дальше он спал уже без сновидения и даже мощный генеральский храп ему не особенно мешал.
    Так с приключением прошло его возвращение из океана в родной город, который, кажется не заметил его отсутствия. 
    Когда откуда-то возвращаешься, особенно издалека, всегда хочется, чтобы тебя ждали и встречали у входа в дом. Хочется услышать знакомый звук открывающейся двери, почувствовать родной запах дома, увидеть свои тапки у входа, связку чьих-то ключей у зеркала и увидеть родные лица родных, которые тебе рады. В мире это единственные люди, которые рады тебе по настоящему, а не потому, что так велят приличия или правила поведения. Они тебя любят, потому что любят. Конечно, больше всего радуются возвращению маленькие дети и караулят у входа, когда же придёт папа или мама. Но Валентин пока не был папой и детей у него тоже пока не было. Впрочем дети отсутствовали по понятной причине, а вот где сестра и мать — он понять не мог, пока не увидел записку на столе: «Борщ в холодильнике, я на лекциях, мать на работе. Не злись. Будем вечером». Ну, ничего не поделаешь. Жаль, конечно, что нарушилась семейная традиция, когда в их семье всех, кто возвращался из поездки, обязательно встречали. Так всегда было с отцом, который частенько ездил в командировки. Так было и с матерью, и с сестрой, и с ним, но это было раньше. 
    Валентин, немного раздосадованный, сел на диван в гостиной и задумался. До него стало доходить, что юность кончилась, что он уже взрослый дядя двадцати трёх лет от роду, у которого своя жизнь. Ему почему-то до слёз стало жалко той дружной благополучной семьи, где он, беззаботный студент, всегда был обстиран, накормлен, приголублен, когда отец, какой бы усталый не пришёл со службы, всегда находил время пообщаться с сыном и в шахматы с ним сыграть.
    — Стоп, стоп, — остановил он себя, вот-вот слезу пущу и громко чтобы  перебить слезливое настроение, продекламировал четверостишие, которое отец за столом с друзьями часто произносил:

А может милый друг, мы впрямь сентиментальны,
И душу удалят как вредные миндалины!
Неужто и душа, не модна, как камин?
Аминь!

     «Поэт из далёких 1960-х не угадал, — подумал путешественник, — камины опять вошли в моду, а вот с душой непонятно. Деньги становятся суррогатом души. Кругом только и слышно: кредит, баксы, дисконт, прибыль, проценты. Кстати, почему баксы? Сленговое словечко, скорее всего американское. Там тоже оно на слуху. Доллар — произносится долго, а бакс — быстро. Американцы любят емкое понятие упрятать в коротенькое слово. Экономия. Поэтому и богатые, наверное.»
     Он прервал свои несвоевременные размышления, поскольку философствовать в восемь часов утра вредно для здоровья, можно испортить себе настроение на целый день. 
   Выпив крепкого чаю, он завалился на любимый диван и заснул. Поезд пришёл рано и он не доспал. Впереди был первый по сути день на Родине, где он отсутствовал почти полгода и где ему и предстоят те самые метания муравья, которого он видел во сне. Что ему дался этот муравей.
   Главное, не допустить хаотичного движения, идти со смыслом, всё продумать и понять, что там впереди «пропасть или взлёт», мысленно спел он фразу из Макаревича, перед тем как провалится в полную тьму забвения и тишины, которая, к счастью, продлится не долго — пару часов всего-то.

Глава X.

     Проснувшись Валентин решил с борщом не возиться, а пойти на старое место работы в риэлторскую фирму и разведать, что там и как? Он не успел приехать, а уже стал беспокоиться по поводу работы. Висеть на шее у родителей он не собирался, но и в свои силы политтехнолога не очень верил. Чему-то его в Штатах научили, но пригодится ли это всё здесь. Правда сейчас  на пространствах бывшего СССР хорошо «продаются» специалисты из-за океана и Европы. Разные люди, приехавшие к нам, стали проповедовать  всеобщее покаяние за всю ту беспомощность и неспособность устроить жизнь в государстве разумно и в рамках действующих законов. Немало их, выкатив глаза, вещали с экранов ТV, готовя по сути новое пришествие на Русь варягов. Дескать, земли наши обильны, только порядка в них нет. Придите и владейте. Они, в общем-то, пришли и завладели. Заводы и фабрики пошли за бесценок, по оборонным предприятиям бродили военные из других стран, контролируя уничтожение основы нашей независимости и свободы. Больно на это было смотреть! Но как этому противостоять? Где те силы, которые могли бы встать на пути всеобщего развала? Этих сил пока не было  видно. Жалкая попытка что-то повернуть вспять закончилась позором для страны и для тех государственных мужей, которые взялись за это неподъёмное для них дело. Слабость, нерешительность — не это ли погубило благородные замыслы декабристов в своё время.                                               

   На улицах родного города было спокойно, хотя и несколько грязновато. Город, который ещё недавно был самым чистым в Поволжье, постепенно замусоривался, поскольку денег у власти на уборку не хватало. Да и не до уборки было — провинциальная политическая возня увлекала многих, и каждый глава района считал себя уже политической фигурой, а, когда попадался на взятке, заявлял, что это ничто иное как политический заказ. Хотя какая в районе политика? «Пар, вода, говно» — вот задача районного начальника, как её сформулировали бывалые люди ещё при советах.
   На здании, где Валентин ещё недавно ежедневно находился с 9.00 до 17.00, вывески «Риэлторы» уже не было, только четырёхугольное более светлое пятно выдавало место, где она пребывала. А двое рабочих монтировали на высоте крупные буквы, причём явно не кириллического происхождения. Внизу стоял невысокий парень и корректировал расположение букв, причём делал это как-то уж слишком спокойно для такого дела, требующего вообще-то крепкого словца, без которого любая работа, даже на синхрофазотроне, не пойдёт. Или нам так кажется? Дверь в офис была открыта, причём между косяком и самой дверью поставлена какая-то палка — верный признак, что что-то будут вносить или выносить. Войдя внутрь Валентин к своему удивлению увидел своего работодателя, одетого в рабочую одежду и красящего подоконник. 
   — Пал Палыч, вы что же в пролетарии подались, — поприветствовал своего бывшего начальника Валентин, вытаскивая из сумки бутылку настоящего американского виски, которое он купил  в Штатах специально для шефа, зная его алкогольные предпочтения.
    — Привет, Валька, привет, молодец, не оставил Родину одну. Ну как ты?
    — Нормально. Я только утром сегодня приехал. И сразу сюда. Не терпится узнать что да как.
    — Нормально. Контору я закрыл, подожди, я докрашу и мы поговорим. Одну минуту.
    Маляр-риэлтор слез с лестницы, сделав предварительно последний мазок и пошёл помыть руки.
    — Пал Палыч, где вы, — услышал Валентин из соседней комнаты низкий женский голос, а потом появилась и сама обладательница голоса — высокая блондинка, одетая в джинсы и простую рубашку в клеточку.
    — Здравствуйте молодой человек. Вы, наверное, Валентин? Ваш директор о вас рассказывал.
     — Здравствуйте, — удивлённо ответил  гость. 
    — Не удивляйтесь, я бывшая жена этого товарища. Сейчас живу в Польше, хочу здесь открыть магазин одежды. Решили привести здесь всё в порядок, вернее, помочь рабочим. Заодно кое-что сэкономим.
    — Садись, Валя, вот сюда, на своё старое кресло. Сегодня его вывезут отсюда. Так что посиди напоследок, — сказал риэлтор, входя в комнату.
    — Грустная история. Вы что же, Пал Палыч, колготками торговать собрались?  — с иронией спросил гость, присаживаясь на кресло, покрытое газетой от пыли, которая весела в воздухе, поскольку чуть в стороне мужик пробивал какую-то дыру в стене.
    — Серьёзные переделки. Всё-таки офис отличается от торгового зала, — пояснила пани Элижбета, и вышла в соседнюю комнату.
    Вот так-то Валентин. Любви все возрасты попкорны, прости покорны, — съязвил бывший начальник. Решил помочь Лизе, а как откроется сразу уеду. 
    — А куда?
   — В Беларусь, как и хотел. Там мне уж и место подыскали. Но не в Минске, а в Бобруйске, моём родном городе. Пригласили на "Белшину". Буду продвигать их продукцию. Ну а ты, набрался ума? Теперь миллионы будешь зарабатывать. Сейчас всё, где лейбл  made in USA, влёт идёт. Если есть желание, я тебя пристрою в штаб предвыборный. Там у кандидатов шансы невелики, но платят неплохо. У нас здесь даже Кашпировский объявился. Решил баллотироваться в Госдуму.
   — Зачем ему это. Мало он фокусничает на ТV, так и Думу ему подавай. Благодарная аудитория, там таких будет много.
    — Не знаю, полезли во власть какие-то совершенно нелепые люди с такими же нелепыми взглядами. Можешь себе приставить, даже юмористы.  Устроят КВН из серьёзного дела. Болезнь роста. Пройдёт. Юмористы будут народ смешить в залах концертных, а политики — в остальной России. Ну так как — похлопотать за тебя? Мне не трудно. До выборов всего ничего, но первый опыт получишь. А деньги там пойдут, и неплохие.
   Пал Палыч, я ещё не решил ничего. Мне эта работа не по душе. Что-то в ней этакое, риэлторское, не в обиду будет сказано. Однокомнатную хрущёвку предъявить как супер комфортабельное жильё эконом-класса. Попробую зарабатывать как-то иначе. 
    — Ну, смотри, Валентин. Недели две-три я ещё здесь. Заходи. А сейчас извини, докрасить надо. Обещал.
    — Пал Палыч, я думал у вас какой-то план новый. Помните, к вам друг приезжал и я думал, вы что-то там придумаете.
    — Ну он в охранную фирму меня сватал. Охранять одного московского нового русского. Деньги хорошие. Да должность маленькая. Я боевой офицер — и в услужение? Нет уж. Я отказался.
    — Вот, Пал Палыч, и у меня что-то подобное. Учился я без интереса, да и ладно, замнём. Ну, я пойду.
    — Зайду ещё.
    — Обязательно.
    — Кстати, а Ясна сделала интервью тогда? Мы ведь с тех пор так и не виделись. Вы не знаете? 
    — Красивая Ясна, да не по тебе парень. Журналистки все стервы, и эта не лучше. Забудь.
    — Забыл уже — обескураженно пробурчал Валентин, подумав при этом:
Уже не подбивается ли к ней мой патрон. Может быть… Ну кажется холостой, выстрел.
    Когда он выходил, навстречу ему шли трое крепких ребят, которые сразу же стали выносить оставшуюся мебель и ставить её в грузовик. Первым вынесли его любимое кресло.
     — Ну что же, — констатировал Валентин, — вынос тела состоялся при отсутствии граждан и без оркестра. Точка поставлена.  Good by, риэлторство. Да надо Юрке позвонить, передать привет от сестры, да узнать что да как? А как звонить-то, сколько это теперь стоит?                             

    Он зашёл в автомат. Тот оказался без трубки, безжалостно вырванной из гнезда подростком, одуревшим от безнаказанности. Второй, стоявший метров через триста, был какой-то новой конструкции и Валентин не понял, как им пользоваться, куда и сколько монет опустить. В общем, он не стал заморачиваться, а решил позвонить из дома, где всё так ясно и понятно. 
    Юрки дома не оказалось. К телефону подошёл его отец, который долго расспрашивал Валентина об Америке и о том, чему там научился будущий политтехнолог. Чувствовалось что ему это по-настоящему интересно, поскольку он ввязался всё-таки в избирательную компанию, намереваясь выиграть и вернуть власть Советам и это в его глазах не выглядело утопией, тем более, что и люди из его окружения так же верили в возможную победу. Валентин, у которого за время обучения цинизма чуть прибавилось, не стал убаюкивать отца своего друга и поддакивать ему, а откровенно сказал, что победит скорее всего тот, кто располагает большими материальными ресурсами и имеет возможность включить в работу самые изощрённые методы воздействия на людей. 
   — Так что, слова правды больше ничего не значат? — раздражённо спросил бывший чекист.
   — Ну что вы, значит конечно. Но действует они очень избирательно Мы ещё поговорим об этом, я поделюсь с Вами «сокровенным» знанием, хотя всё это по-моему, такая ерунда. Просто все зарабатывают на всех. Это скрытый смысл выборов, по крайней мере, американских. 
    — А Юра-то когда появится?
    — Завтра. Сегодня выехал на задержание. Сказал, что будет к вечеру завтрашнего дня.
    — Жаль я позвоню ему.
    — Действительно жаль. Валентин хотел узнать хоть что-нибудь о Ясне, серьёзной и симпатичной девушке, которая тогда обещала и забыла дать ему свой номер телефона, а он, почему-то, не напомнил ей об этом. Хотя, кто знает, может это было не очень нужно обоим. Так бывает.
    — Ну ладно, узнаю через день и дел-то, — подумал он, устроившись на диване с потрёпанной книжкой, которую обнаружил на журнальном столике. Это была знаменитая советская фантастика — книга о вкусной и здоровой пище 1951 года издания с цитатами из Сталина и других вождей давно минувших дней. Немного политики только улучшало усвоение, даже мысленное, всего того, о чём там рассказывалось.
    — Сегодня у нас что? Ага, среда. Ну посмотрим, что там рекомендуют на обед в среду простому советскому труженику. Так, суп картофельный с бараниной, салат из капусты с клюквой, котлеты телячьи рубленные, ну и компот. — Валентин аж слюной захлебнулся, читая эти аппетитные строки, поскольку очень проголодался, но садиться обедать одному ему не хотелось, решил дождаться родителей и сестру.
Решив не травить себя чтением меню он переключился на фотоиллюстрации, причём цветные, показывающие примеры сервировки праздничного стола. Господи, какая рыба, какие вина! Какая-то белуга, белорыбица. И что это? Эта книга в 1993 году так же вредна, как журнал «Здоровье», после чтения которого его мать всегда находила у себя новые болезни. 
    — Всё, не могу. — Валентин пошёл на кухню, отрезал себе огромный ломоть чёрного хлеба, по которому очень скучал на слишком комфортабельной чужбине, посыпал его солью и с аппетитом умял.
    Доев пайку, он услышал долгожданный звук открывавшейся двери и вскоре, довольный, сытый, обласканный, сидел на диване и раздавал подарки, которые привёз из  Штатов. И ему так стало хорошо и уютно. А книга раскрытая на странице с изображением осетра,  лежащего на длинном блюде, напомнила о том, что в этом мире есть незыблемые вещи, такие которые нельзя менять и это константа — семья. Независимо от того есть осётр или нет?

Глава XI

    Пока Валентин приходил в себя после поездки, Юрий трясся в старом «УАЗике» вместе с группой сотрудников налоговой полиции. Часть из них,  так называемая физзащита, была при оружии и в бронежилетах на всякий случай. Они ехали в соседний город на документальную проверку одного из самых удачливых банков, куда горожане, соблазнясь заоблачными процентами, тащили свои деньги в расчёте на скорое богатств. По мнению клиентов, появившиеся  банкиры только и думали о том, как бы осчастливить народ. По информации, которой  располагала полиция, банк не занимался никакими операциями по вложению денег, а просто перевозил грузовиком собранные за неделю мешки с купюрами в Москву. А куда они шли там — этого никто и  никогда не узнает, если, конечно, специально этим не заняться.
    Руководство  решило попытаться ухватить хотя бы какие-то кончики, а потом как пойдёт. Тем более, что на этот счёт пришло указание из столицы. Операция началась с неудачи. Все двери были наглухо закрыты. На стук долго никто не выходил, хотя было рабочее утро, когда клерки банковские по всей стране уже уселись за свои столики и начали что-то читать, писать и считать, делать всё то, чему научились ещё в начальной школе.
    — Игорь Павлович, — обратился к руководителю операции, пожилому лысоватому полковнику начальник группы физзащиты, — может взломаем дверь?
    — Нет подожди, должен же кто-то появиться. Стучите дальше, да посильнее.    Действия полицейских, тем более физзащитников, которые по своему обыкновению были в масках, начали привлекать внимание прохожих, которые с большим интересом ожидали, как будут развиваться события. А вскоре к банку подошла небольшая группа пожилых людей явно пенсионного возраста с наспех написанным плакатом: «Руки прочь от нашего банка». Подойдя поближе к силовикам, они начали кричать, что полиция действует по чьему-то заказу, чтобы лишить народ денег, которые для них зарабатывает банк.
    Ярости, присущей людям, теряющим деньги, в их выкриках не чувствовалось, всё происходило как-то вяло, не отрепетировано, что ли, как определил для себя Юрка, когда-то занимавшийся в театральной студии и нахватавшийся там разным специальных терминов. Командиру тоже было ясно, что эта группа поддержки, наспех собранная  кем-то из руководителей банка, работала скорее всего за небольшую плату, но ущерб репутации полиции могла внести. Поэтому он приказал громко объявить, что здесь не происходит ничего противозаконного, и имеются все необходимые санкции. Но «скандинавы», как называл таких людей незабвенный Войнович, не унимались, решив выстроить защитную цепочку вдоль бордюра. 
    Полковник понял, что тянуть больше не стоило, сила не должна демонстрировать бессилие, поэтому вскоре физзащитники вскрыли два нижних окна, и проникли внутрь помещения. Как из под земли откуда-то появился невысокий худой господин с явным признаком желудочного заболевания, а может просто после большой пьянки, представился заместителем директора. Он тут же открыл дверь, заявив с некоторым злорадством, что теперь полковнику крышка, поскольку он незаконно вторгся на охраняемую территорию, и его адвокаты уже пишут жалобы во все возможные инстанции. 
   — Ну-ну, — только и сказал полковник, вошёл внутрь и началась обычная рутинная работа по изъятию финансовой документации. В одной из комнат, которую с большой неохотой открыл появившийся наконец-то охранник, они обнаружили целую гору наличности, именно гору, а не аккуратный штабель с перевязанными и пересчитанными пачками денег. Никаких документов на эти деньги не нашлось.
    — Это ваши карманные деньги? — с усмешкой спросил полковник  заметно побледневшего зама.
    — Я не знаю, просто не успели оформить. Персонала не хватает.
   — Ну мы вам поможем. Пока не пересчитаем, не уйдём. Результат мы вам сообщим попозже, так сказать, в связи с возникшими у вас трудностями.
    — С огнём играешь, начальник! Не понимаешь с кем связываешься! 
    — Заткнись, — коротко ответил командир. У тебя после двух ходок в зону плохо получается играть честного банкира. Это тебе и твоему хозяину крышка. Всё!
    — Посмотрим, начальничек, посмотрим.
    Налоговые полицейские проработали в банке почти сутки, но работу закончили. 
Юрий во всей этой переделке был занят тем, что перетаскивал пачки документов в оперативную машину и только под конец ему предложили ответственное дело — составить опись документов. Более нудного занятия трудно себе представить, но что делать, ему приказали и он добросовестно, часа четыре, не меньше, работал, как говорили в старину «коллежским регистратором» — это была самая низшая должность в имперской табели о рангах.
    Полковник, перед самым завершением операции, похвалил Юрия:
    — Молодец, парень, справился. Это всё тоже нужно уметь. Налоговая  полиция — это в России  теперь навсегда.                             

   Он, раскопав дело о многомиллиардных хищениях, возвративший в казну государства целый годовой бюджет какой-нибудь не самой крупной области, валился с ног от усталости и предположить не мог, что эту новую силовую структуру, заставившую платить налоги и мелких ларёчников, и олигархов, прихлопнуть в один день, дав при этом отпраздновать десятилетний юбилей.
    А через несколько недель после юбилея вся эта структура будет упразднена и передана частично в ведение МВД. Но это тогда никому и в голову не могло придти, а если бы пришло  тут же бы и вышло!
    Дело по банку оказалось очень громким, и не только из-за его масштабов, но и потому, что Москва как-то странно отреагировала. Через несколько дней в Управление приехала комиссия во главе с представителем генпрокуратуры, которая начала проверку законности действий полковника Назарова в ходе проведения операции.
   Были опрошены все участники операции, в том числе и Юрий. Эти беседы проводил московский прокурор, который все дни проверки ходил в мундире, кстати, как все отметили, прекрасно сшитым. Всё на нём сидело как на манекене. И он, конечно, это знал. Заметно было, что форма для него нечто большее, чем знак принадлежности к структуре. 
   Эх, форма, форма. Посмотришь какие-нибудь дореволюционные фотографии, где изображены военные — всё на них сидело как надо. Даже на героях гражданской войны форма выглядела как надо. А потом что-то произошло. Шить наверное разучились. Форма на военных сидела как-то мешковато, и не делала самого невзрачного мужичка подтянутым и мужественным. Но потом всё выправилось, хотя бы частично. И женщины снова стали заглядываться  на подтянутых, щеголеватых офицеров, которые по большим праздникам появлялись на улицах в больших количествах. 
   Юрия опросили в первый же день, как приехала проверка. Ну это и понятно парень ещё новичок и по простоте своей может сообщить что-то такое, что подтвердит версию московской комиссии, что группа превысила служебные полномочия. Но была и ещё одна версия: руководство Управления таким образом выполняло чей-то заказ по уничтожению процветающего банка. Прокурор перед беседой с Юрием, почти час  общался с заместителем начальника управления, который успел отработать в своей должности всего две недели и об этой операции знал только то, что она была. Но око государево сверлило его, как бормашина зуб, пытаясь добраться до каких-то тщательно скрываемых  подробностей. 
    — Да поймите, я ещё только вхожу в дела, это ж процесс не быстрый, хозяйство большое.
    — Меня это мало беспокоит. Вы — первый замначальника управления, который в отъезде, с кем же мне общаться.
    — С участниками операции и пообщайтесь.
    Но я уверен, никакого «второго плана» здесь просто быть не могло. Начальник управления — мой бывший коллега, тоже чекист в недавнем прошлом, а у нас пока ещё сохранились принципы, в отличие от многих. 
    — Я поговорю, конечно, со всеми. Мне нужна правда и я её выясню.
    — Именно правда, а не подтверждение подкинутой вам версии. Я тоже не новичок, всякое видел, сейчас время такое, как говорил Вайда: «Всё на продажу». Но пока мы здесь этого не будет. Нас в КГБ научили — главное соцзаконность. Соц ушло, а законность осталась. Так, время пообедать. Вы как? — сказал зам, взглянув на часы. Он свято соблюдал время обеда.
    — Нет-нет, я потом в гостинице пообедаю.
  — Ну смотрите, я обедаю на своём старом месте работы, в районной администрации, вкусно и главное недорого.
    — А далеко это?
    — Рядом.
    Прокурор немного подумал и пришёл всё же к разумному решению — служебное рвение хорошо, но обед по звонку.
    — Ну если возьмёте меня, то поехали. Только никакого спиртного и я заплачу за себя сам. 
    — Да я тоже не пью в рабочее время, да там и не держат ничего такого. Я сам же когда-то и запретил.
    Вскоре они уже спокойно обедали в небольшом зальчике для руководства, который был оборудован в столовой. Расплачивались — каждый за себя, это вполне устраивало обоих. 
    Человек после обеда — это совсем не то, что тот же индивид перед, как говорят в армии, приёмом пищи. Этот приём оказывает на мужчин и женщин одинаковое воздействие:  они становятся  чуть мягче, с ними легче договориться. У больших чиновников в советские времена было правило обедать вместе. И в это время не только шёл приём пищи, но и принимались предварительные, а иногда и окончательные решения. Обстановка благоприятствовала. Нечто подобное, то есть смягчение нрава, произошло и с работником прокуратуры. И беседа с Юрием прошла уже  без лишней нервозности и подозрительности. 
    — Так что, — резюмировал прокурорский полковник, — не было другого выхода, кроме как взламывать помещение?
    — Да, я видел, что все возможные меры исчерпаны. У командира группы не было другого выхода, — твёрдо ответил Юрий.
    — Ну, что же, его счастье. А вы, кстати, кем были до поступления на службу.
    — В администрации работал. Занимался письмами и обращениями граждан. А так-то я истфак заканчивал. Хотел в аспирантуру, да что-то не задалось. 
    — Интересная у Вас служба, кого только нет. Я тут посмотрел, даже врач есть, а уж бывших инженеров, железнодорожников пруд пруди. А вот  с экономистами да финансистами проблема.
    — Ну, всё же с нуля начинается.
    — Лишь бы всё в ноль и не обратилось.
    — Кстати, историк, что у вас тут посмотреть можно.
    — Я бы на вашем  месте в монастырь съездил. Ещё домонгольский. Потрясающая история и архитектура.
    — Хорошо. Будет время обязательно съезжу.
  Целый день москвич общался с оперативниками в кабинете начальника управления, вернувшегося из командировки, и уже не грозил разными карами, и далёко не небесными, а вполне земными. Хотя какие-то нарушения он, конечно, нашёл, пообещав на прощанье шефу полиции самое лёгкое наказание — выговор, что могло привести к задержке получения очередного звания, да не шуточного, а генеральского. Ну да тому было не привыкать. Служба есть служба, придраться всегда найдётся к чему.
    На другой день прокурор перед отъездом решил посетить древний монастырь, который уже несколько лет приводили в порядок. После многих лет разрухи и запустения он постепенно приобретал свой первоначальный вид. Сказать, что он был прекрасен — значит не сказать ничего. Но Юрка, который  всё же был гуманитарий, когда первый раз увидел его, сразу вспомнил Гёте и его знаменитую фразу: «остановись мгновенье — ты прекрасно». Это и было то самое остановившееся прекрасное мгновение, секунда вечности, остановившаяся в памяти русского народа. Красота по разному действует на людей, а уж красота, созданная человеком во Славу Божью тем более. Юрка убедился в этом, наблюдая за прокурорским полковником, которого ему, как историку по образованию, поручили сопровождать в этой поездке. В Москве есть не менее прекрасные и древние памятники, например, Новодевичий монастырь, но столичный житель, живущий в ритме огромного мегаполиса, чаще всего и не видит этой красоты, созданной предками. У него нет на это времени. Надо делать карьеру, карабкаться по шаткой лестнице наверх — новая звёздочка, новая запись в анкете, новая зарплата, новые вещи в квартиру. И всё такое! Но есть и другая лестница, та, что привиделась одному из пророков — лестница в небо, но она чаще всего так и останется  незамеченной. Да и что она сулит, даже если пойдёшь по ней? А хочется всего и сразу! Так уж устроен человек. 
    Только приезжая в провинцию все эти большие и небольшие начальники имеют редкую возможность осмотреться и увидеть, что они живут на той территории, которая когда-то называлась Святая Русь, и признак этой святости не только в старинных храмах и монастырях, но и в душах новых поколений. Только скрыта она, как будто травой заросла. Надо очистить эту траву, покопаться и найдётся эта золотая  крупица святости. Обязательно найдётся. И сверкнёт, и ослепит и даст прозреть.  
    Москвич, внимательно слушал комментарии Юрия, всматривался в благородные очертания крепостных стен и башен окружавших монастырь, долго разглядывал икону Божьей Матери, одну из самых почитаемых на Руси, только недавно перенесённую из музея  на то место, где ей и надлежало быть. Он ни разу не перекрестился и вообще, вёл себя как просто любопытствующий человек, который думал, что всё это не имеет к нему никакого отношения, поскольку он представлял иной мир, — мир закона, параграфа и примечаний к нему. Но если он так и думал, когда входил в эти стены, то он ошибался. Это был и его мир тоже, и он, носивший от своих предков такую простую, но всё же имевшую библейское происхождение фамилию Павлов, тоже был частью этого мира, только частью ещё скрытой, ещё не очищенной от наносов прошлого. Юрка заметил, как после его общения с иконой, помягчели его глаза, имевшие постоянное жёсткие выражения. Он перестал задавать вопросы, которые перед этим сыпались из него, как будто он здесь осматривал место преступления, а не исторический и религиозный памятник. Он задал после этого только один вопрос, который мог задать, конечно, только профессионал, когда стоял около раки с мощами знаменитого на всю Россию Святого: «А какой фрагмент тела здесь покоится»: задал он его, конечно, не Юрию, а оказавшейся рядом послушнице. Та недобро взглянула на него и ответила: «Это не важно».
    Юрию стало немного неловко поскольку по его мнению спрашивать об этом было просто неприлично. Но полковника эта тема как-то задела. Когда они вышли, он опять начал рассуждать о том, что не понимает, как можно почитать фрагменты тела, даже святого человека.
    — Это же нелепость, — горячился он.
    — Ну мы же поклоняемся телу Ленина, что лежит в мавзолее. Многие и сейчас туда ходят. Это их право.
    — Нет, по всем законам этого не должно быть!                 

   Юрий не стал с ним спорить. Да и что толку спорить с начальством. Себе дороже. Да и для управления — один вред. Всё же от позиции этого человека многое зависело, в том числе и в его жизни. Не в прямую конечно, он — маленький винтик в системе, который только вкручивают, но от него тоже зависит крепость конструкции. Уже зависит.
    После визита в места, где духовная работа была основана занятием людей, там обитавших, полковник уехал вполне умиротворённым, с начальником управления и его первым замом распрощался вполне дружески, ознакомив их с конспектом справки, которую он представит в генпрокуратуру. Там было главное: управление выполнило приказ высшего руководства, хотя и с некоторыми издержками. А вот вопрос, кто же инициировал всю эту проверку, так и останется открытым. А полковник Назаров ещё долго вспоминал злые глаза директора банка и его угрозы. К счастью, они оказались пустой болтовнёй. 
    Юрке и Валентину не удалось встретиться ни на другой день, ни через неделю. Времени у обоих не было, по крайней мере свободного времени, которое как определил Маркс, и есть главное богатство человека. В этом смысле оба были голимыми бедняками. Ну, у Юрки-то понятно, служба, она не знает границ временных, а вот у Валентина началась новая трудовая жизнь, вернее новый трудовой месяц. Причём с использованием заморских технологий. Риэлтор-пушкинист не обманул парня и вновь ему помог, пристроил в выборную команду одного из кандидатов. У того, бывшего партработника, а ныне процветающего домостроителя, планы были, тем более что он в своём прошлой жизни составил их не мало: как провести субботник, план первомайской демонстрации трудящихся, планы по мясу и зерну, да мало ли их составлено в советские времена. В 1990-е эти планы переименовывались. Просто сказать  план — это смешно, вот бизнес-план,  это уже по современному, то есть по-американски. Ну а всё американское значительная часть населения, улыбаясь и морщась, признавала лучшим. Ну и Валентина кандидат, вероятно, считал лучшим, поскольку американские знания парня могут принести ему победу: «джинсы, виски и матрац (флаг), нам помогут в этот раз». Так думали тогда многие. Вы спросите: причём здесь матрац? Ну так называли в США их флаг, учитывая полоски, навевавшие мысли об этой главной части кровати, что в США, что в России.
    Валентин весь месяц дневал и ночевал в предвыборном штабе кандидата. Сколько было выпито чашек кофе, сколько пива и водки было выкушано, чтобы держать команду в форме, сколько мимолётных романов возникло, поскольку в команде девушек и парней студенческого возраста было поровну. Сколько встреч с людьми, где бывший партработник по совету Валентина, широко улыбался, устраивая митинги прямо во дворах, куда приглашали звёзд эстрады за бешеные деньги. Валентин организовывал замеры общественного мнения, правил речи кандидата, выступал вместе с ним в телепрограммах, как корреспондент, задававший вопросы, выгодные для кандидата, и заранее готовил блестящие ответы на них. Рейтинги популярности партийца подросли, но победу не гарантировали, о чём Валентин, просматривая последние данные опросов, которые ему принесли, и решил сообщить кандидату в государственные деятели новой России. Собравшись с духом, он под вечер зашёл  кабинет патрона. Тот сидел в своём любимом кресле и читал книгу. К удивлению Валентина это оказалось до боли знакомые «Дети капитана Гранта».
    — А ты с чем пожаловал? — произнёс Петр Тимофеевич, так его звали, вставая с кресла и откладывая книгу,— До чего же хорошо написана.  В детстве читал. А тут смотрю, лежит на подоконнике, взял, начал читать и увлёкся. Ну говори… Судя по твоему лицу — ничего позитивного. Не умеешь ещё владеть лицом, всё читается.
   — Да, Пётр Тимофеевич, опросы показывают, что вы пока на третьем месте. Впереди эта дамочка. За ней деньги серьёзные и поддержка серьёзная.
    — Ну, удивил. Да ты сам  не страдай. В конце-концов скажу тебе по секрету, моя задача попасть в местную Думу, а это так, подготовка. Там я на успех рассчитываю. А здесь  — в Москве мне делать нечего. Я не их человек. Ельцин мне и не друг, и не товарищ, и не брат. Хоть и учил он нас этим постулатам.
    — В местную Думу вы наверняка проходите. У вас просто соперников не остаётся. 
    — Да, ладно. Ещё поговорим. Иди работай, думай. Моя судьба — это может и твоя судьба. Ты ведь пока ещё не при делах, как говорили в старину.
    — Я не планирую сделать политтехнологию своей профессией. По образованию я, вообще-то, архитектор.
    — Ну это и раньше деньги скромные, а уж в наше время — тем более. Но не всегда же так будет. Раскочегарится промышленность. Не станем же мы всё закупать за границей? Нефть, газ, вода туда, а сюда весь хлам и отходы атомных электростанций.
    — Не хотелось бы, мы ж промышленная держава. У нас вообще-то всё есть.
    — Уж не всё. Американцы сейчас шныряют по всем объектам и промышленным и военным. Ты же ничего пока не понимаешь. Проводится наше военное ослабление и заодно идёт разведка театра военных действий. По всей стране сейчас рыщут инженеры и советники с военной выправкой. Мы ещё это всё почувствуем. Ну да что делать — власть мы не сумели удержать. Попробуем интегрироваться в новую систему. Мы хоть внесём туда здравый смысл  и попробуем защитить долговременные государственные интересы. Коньяку выпьешь?
    — Нет спасибо. Хотя чуть-чуть, наверное, можно для тонуса.
   — Давай глоточек «хенеси», ещё никому не вредил. А то я что-то разволновался. Завтра митинг. Это я на тебе речь свою тренировал. Завтра на заводе выступаю. Обещали человек 500 придёт. Аудитория жёсткая. Рабочий класс. Ты речь то посмотрел?
    — Да всё логично и эмоционально. Пафоса в меру. Но я бы, — Валентин замолк, вспомнив почему-то Дворцовую площадь в Питере и Нагорную проповедь, которую читал там около памятника Петру I молодой артист.
    — Ну чтобы ты…
   — Да вспомнил одну самую убедительную речь. И он рассказал о том эпизоде, запавшем в душу, бывшему партработнику, неглупому мужику, который решил сохраниться во власти, несмотря на то, что это уже была не советская власть.
    — Может включить текст Нагорной проповеди в завтрашнее выступление. Там вся предвыборная программа любого честного человека.
   — Ну это ты после «хенеси» так заговорил. Я знаю Евангелие получше тебя. Занимался когда-то связями с РПЦ.
    Ты прав в той части, что это та самая программа, которую дал человечеству Христос. В каком-то смысле она точно была предвыборной. Человечеству предполагалось выбрать — жить по Божьим заповедям или по звериным. Самое главное — что человечество так свой выбор до конца ещё не сделало. Но когда-нибудь сделает, я уверен. Я ведь тоже иногда в церковь захаживаю, что-то понять пытаюсь. Ну, ладно, иди. Завтра от меня ждут других слов — о зарплате, о сохранении льгот, о жилье, о детских садиках. А о душе придётся говорить позже. Да и не я это должен делать, а хороший умный проповедник. Знавал я таких. Что не слово — то золото. Даже для меня атеиста. Ну, иди, третье место — оно призовое. Бронза у нас с тобой сегодня. Ну, а завтра будет золото! Что он имел ввиду звучало всё это как-то двусмысленно. Хотя он и так был не беден. Но кому мешало золото — даже в виде медалей. А тут — на кону золотое место в Думе. Валентин, выходя от своего патрона, так и не уразумел, зачем тому нужны эти выборы, чтобы победить на следующих. Человек он был ещё молодой и не понимал, что вернуться во власть в сто раз труднее, чем попасть туда впервые. Вот уж где на дух не переносят проигравших и неудачников. Поэтому суровый путь, который решил пройти кандидат был вполне оправдан, хотя полных гарантий не давал. Там всё могло случиться. Страховали ли от неудачи на выборах? Такой услуги пока не предоставило ни одно страховое агентство. 

Глава XII

    Облезлый рыжий кот, по-видимому, ветеран весенних боёв, с аппетитом ел какое-то варево из железной банки, стоявшей неподалёку от ларька, где торговали пирожками и всякой всячиной. Он не обращал внимание на проходящих мимо людей, зная, что здесь, в этом месте, неподалёку от храма, люди добрее и вряд ли кому-нибудь придёт в голову шугануть его, тем более поддать ему ботинком. Валентин разглядывал на ходу купола, сверкавшие золотом, под ослепительным солнцем, всё же подорвал веру кота в свою неуязвимость и ногой наступил ему на хвост. Кот взвыл и обругал на своём языке Валентина. Перевод было сделать нетрудно: «Не видишь, куда идёшь, дать бы тебе лапой под одно место ну и т. д.»
    — Извини, котяра, — пробормотал Валентин и достав из барсетки бутерброд с колбасой, положил его около банки какая-никакая компенсация. Кот даже не взглянул на колбасу, уткнувшись в банку и продолжил прерванную трапезу, громко чавкая. Но как только ещё один кот, подкравшись, тихонько, попробовал сцапать контрибуцию, рыжий тут же сделал рывок и вцепился в конкурента. Тот успел всё же откусить кусочек колбаски, быстро сбежал, укрывшись под лестницей.
   Валентин, полюбовавшись на эту сцену, медленно поднялся по ступенькам  в недавно открывшийся собор с  одной простой срифмованной мыслью: Даже кот и ест и пьёт!
    Мать попросила его зайти по дороге сюда и подать поминальную записку да свечу поставить за свою сестру, которой не стало несколько лет назад. Она жила в другом городе и встречались они с матерью редко, поэтому Валентин её почти не помнил. Первый и последний раз он был в церкви, маленьком сельском храме, в далёком и счастливом пионерском детстве, когда  бабушка привела его туда втайне от отца и матери и окрестила. Она прекрасно понимала, что у отца Валентина могут быть неприятности на службе из-за этого, поэтому уговорила батюшку нигде не фиксировать это крещение, всё быстро объяснить ему, даже всплакнув при этом.
    Валентину тогда было лет пять, ему стало страшновато под строгим взглядом святых, изображённых на иконах и стенах храма, но бабушка сказала, что так надо, чтобы быть сильным и здоровым и чтобы у него всегда была защита и помощь Бога. В общем, он безропотно перенёс весь обряд, а серебряный крестик ему очень понравился. Хотя Бога, распятого на кресте, ему было очень жалко. 
    После этого  больше в храмах он не бывал. Бабушка вскоре скончалась, а мать, может и заходила туда, но одна, чтобы не повредить службе мужа. Валентин приобрёл свечи в небольшом киоске, подал записки о здравии и за упокой.
   Свечи, после консультации с какой-то старушкой, поставил перед иконами. В церкви было тихо и спокойно, народу было немного, служба, видно уже закончилась. Уходя, Валентин заметил около иконы Казанской Божьей матери крупного мужчину в генеральском мундире. Тот стоял, склонив свою красивую седую голову и изредка крестился.  Губы его чуть шевелились. Как понял Валентин он шептал молитву. О чём просил генерал? Наверное о том же, о чём и все просят: о здоровье, удаче, помощи в делах. А может ещё о чём… Кто знает?
    Валентин на прощанье всё же перекрестился, вспомнив, что он человек крещёный когда-то, но это получилось как-то само собой, как будто он бывал здесь каждый день. Даже пальцы он сложил правильно, как учила его бабушка почти двадцать лет назад. Какая-то родовая память всё же существует в каждом из нас, ведь наши предки почти тысячу лет ходили в храмы и молись Богу. И это осталось. 
Когда он выходил из церкви задумчивый и притихший, он нос к носу столкнулся с Ясной. Она была одета в короткую норковую шубку и смотрелась как женщина только что вышедшая из шикарного мерседеса. Не хватало только  сопровождающего — высокого, одетого в чёрное пальто с белым шарфом киношного мафиози с белозубой голливудской улыбкой. Ну, так, по крайней мере, казалось Валентину. Он по приезду из США раздобыл через Юрия её телефон, звонил ей дважды, да всё неудачно. Она ни разу не взяла трубку. Валентин имел характер не нордический, не Штирлиц, в общем, и возникновение препятствий, которые возникали в общении с девушкой или женщиной, не воспламеняли его желания, а напротив заливали тонкой струйкой воды, да так что даже уголька тлеющего не оставалось. А женщины этого не любят. Заложено природой, если хочешь — добивайся! Но большинство современных мужчин в больших городах живут по принципу: хочу конечно, но добиваться не буду, сама приплывёт, как в том бородатом анекдоте. Ясну в полном смысле красавицей не назовёшь, но было в ней всё же нечто такое, от чего мужики сразу на неё, как сейчас говорят, западали. Валентин, увидев её здесь, сказал первое, что пришло ему в голову.
    — Уж не в монахини ли решила податься Ясна? Вид у Вас смиренный и вполне пристойный. Здесь теперь как раз женский монастырь.
Ясна, мельком взглянув на Валентина и даже не улыбнувшись, просто ответила:
   — Меня не возьмут, грешила много. Где ж вы столько времени пропадали, Валентин? Я ждала вашего звонка.
    — Да, только в тот день снова забыли мне дать свой номер телефона.
    — Ну, какой пустяк, маленький барьер и всё. Уже и не перепрыгнуть?
  — Ясна, я как из Штатов вернулся, звонил вам, телефон я нашёл, конечно. Но сигнал от меня летел в никуда.
    — Действительно, значит звонили. Я уезжала в Прагу почти на два месяца. Завтра возвращаюсь туда.
   — Красивый город. Я помню песню из детства: «Это Прага, красавица Прага — Золотая подруга Москвы». Зачем вам к золотой подруге.
    — Я теперь там работаю. Корреспондентом нашей газеты.
    — Надолго ли?
    — Ну, не знаю. Если что, уйду. Мне в Чехии нравится. Европа, где Русью пахнет.
    — Что, русские туристы туалетов не находят?
    — Злой что-то вы стали, Валентин, после Америки?
    — После выборов! Мой кандидат продул. Только деньги потратил. Да вы-то здесь как оказались?
    — Да я вообще-то верующая. Хочу зайти, постоять в храме перед поездкой. Скорее всего уезжаю надолго, если не навсегда. С мужем развелась — теперь я свободна. А вы не воспользовались моей паузой, —  улыбнулась Ясна.
    — Ловлю на слове. Я подожду вас, потом где-нибудь поедим?
    — С удовольствием бы. Поставили бы в музыкальном центре полонез  Огинского «Прощание с Родиной». Это было бы красиво, а Валентин? Извините, надо чемоданы собирать. Но вы бы могли проводить меня завтра, а на прощание скупую мужскую слезу оброните. О несбывшемся. Я ведь вам понравилась тогда? Эх, вы, герой не моего романа! Я уезжаю рано утром московским поездом. А сейчас ждать меня не надо, я там долго буду. Мне надо пошептаться с Богородицей. Прощайте Валентин.
    — Прощайте. Хотя мне ничего не ясно, Ясна! Удачи!
    Девушка торопливо взошла по ступенькам собора и скрылась за дверями. 
  — Что такое? Всё ускользает у меня из рук. Ясна. Да, можно было бы быть и настойчивее. Всё же провожу её завтра. Решено. 
    Он спустился на две ступеньки вниз и взглянул на небо. На фоне бездонной голубизны сверкали на солнце золотые кресты храма. И было невозможно оторвать от них взгляд. Может быть всё решается там наверху.  Кто-то ведь знает, знает...

©    Альфред Симонов