Фестиваль-конкурс «Яблочный Спас»2023 года 

Поэзия. Лауреаты

    Ярославский фестиваль-конкурс «Яблочный Спас» имени Евгения Гусева совершенно легко и уверенно вошёл в знаковый ряд событий-скреп национального литературного процесса... 
    Год от года ширится круг участников «Яблочного Спаса», вовлекая всё новые края и даже страны, где происходит таинство вдохновенного творческого обновления русского языка, обогащения русской речи, утверждения и возвышения русских мыслей и чувств. А ещё не переоценимо то, что на каждый конкурс представляют свои работы не только начинающие поэты и прозаики, но и уже состоявшиеся, признанные мастера слова. Это всё ширящееся, умножающееся единение вечно юной, вечно первой влюблённостью в родное слово высоких профессионалов и лишь вступающих в мир ⁠— во вселенную Русской Литературы ⁠— истинная Драгоценность нашей писательской жизни. В этом единении есть созидательная уверенность непересекаемости отечественного литературного процесса ⁠— процесса национального самосознания…

Василий Дворцов, председатель жюри, Генеральный директор Союза писателей России, член Правления Союза писателей России, член Высшего творческого совета Союза писателей Союзного государства Россия-Беларусь.

Наталья СТИКИНА 
Лауреат 1 степени
г. Усинск

О МОРОЗАХ. ИЗ ЦИКЛА «ТАЁЖНЫЕ СНЫ»
Сумерки… Небо похоже на порванный флаг,
Ветром забытый на поле сраженья морозов.
Сыплется время со скоростью старых прогнозов,
Колкою взвесью за ветхий потёртый обшлаг
Белого кителя сверженного Декабря.
Пообломались за окнами ртутные копья…
Сыплется время, сбиваясь в пушистые хлопья,
Пеплом салюта ложится у ног Января.
Но ненадолго спокойствие. Войпель седой
С воинством крепких морозов вновь примет присягу
И с победителем станет под рваные стяги,
Новым сияньем, под яркой Полярной звездой…

…От снегопадов тишайших до новой войны
Время свободно парит в небесах белой птицей.
Север, мой Север, — открытая миру страница,
С правом прочесть и такие таёжные сны.

ПЕТЕЛЬКА
Подвела дурёха-память…
Не смогла признать тебя
Среди тысячи признаний,
Среди тысячи воззваний.
Мне бы быть с тобой, а я...

Распустили, словно шарфик,
По петле, на пустяки.
Среди тысяч одиночек,
Среди тысяч многоточек
Всё назло, да вопреки.

Шерстяною ниткой вилась,
Да не грея, не любя.
Потому и оступилась,
Потому и отступилась,
Открестилась от тебя.

АВГУСТ. ЯБЛОЧНЫЙ СПАС
Ласкался август преданнейшим псом,
подсовывая под руку изнанку
шершавых листьев. Птицы спозаранку
слетали со ступеней храма. Сном
казалось утро. Звон колоколов
почти исчез в рыжеющем убранстве
деревьев, что обжили всё пространство
вокруг сорочьих гнёзд и облаков.

А ты мне улыбался, как дитя,
что радуется каждый день восходу.
С тобою улыбалась мне природа…
Я поняла немного погодя:
у окроплённых яблок — вкус дождя
и запах неба летнего исхода.

О СЛОВЕ
И было Слово, данное земле.
И обрела земля свой чистый голос.
И было слово равным тишине:
Глубоким и великим, словно космос.

И люди научились говорить
Сакральным языком своей природы,
Родной земли, умеющей любить
Любые под единым солнцем всходы.

И Русь была. И бился её пульс —
Родной язык — великий и глубокий.
Прошедший всё: и мор, и глад, и трус,
Мертвеющий меж тем в умах коротких
Своих детей, не помнящих родства:
Иванов да Марий, да иже с ними…
Словесность умирает, как листва,
В свой срок переходя от были к пыли.

Но верю я, подобно той листве,
Что каждую весну восходит в силе,
Вернётся Слово, данное земле,
Исконным знанием и более не сгинет.

И будет Слово в дочери и в сыне,
Когда Иваны вспомнят о родстве,
Когда Марии вспомнят смысл России.

Галина СТРУЧАЛИНА
Лауреат 2 степени
г. Белгород

*   *   *
Как на Божий суд да с войны пришёл,
Да с войны пришёл молодой солдат.
Он пришёл один да без пачпорта.

— Ты скажи, скажи, молодой солдат,
Как зовут тебя во честном миру,
Как по отчеству, как по прозвищу?

Отвечал тогда молодой солдат:
— Во честном миру я — Иванов сын,
Я Иванов сын самый набольший.
С этим именем я в поход ушёл,
Как рубаха мне от ветров и зол,
Я носил его незапятнанным.

А у матушки, у кормилицы
С малолетства я был Егорушкой,
Так и брат меньшой называл меня.
Это имя мне — что нательный крест,
Берегло от пуль и сердечных бед,
Только раз в бою не спасло оно.

А у суженой, у голубушки
Всех имён нежней было «родненький»,
От него быстрей сердце билося.
И в студёный день, и в ненастну ночь
Грусть-тоску оно прогоняло прочь,
В письмеце его перечитывал.

— Ты забудь их все, молодой солдат.
Ты теперь войдёшь во небесный стан,
Во небесный стан войска Божьего.
Не по имени, не по отчеству,
Не по прозвищу станут звать тебя,
Станут звать тебя, да без голоса.

Станут звать тебя с мукой смертною,
Станут звать тебя в горе горестном,
Словно чайки стон будет этот зов.
Призовут тебя к полю бранному,
Призовут тебя к ложу смертному,
И в плену в острог призовут тебя.
Ты служи, служи им надеждою,
Ты слезу сотри утешением,
Умягчи сердца покаянием. 

А сейчас лети ясным соколом
По-над крышею дома отчего,
По-над крышею дома суженой.
На прощание урони перо,
Ты с небес в ладонь брата меньшего,
И над суженой ты взмахни крылом.

БАЛЛАДА О ЧУДЕ
Говорят, что чудес не бывает,
Но та скептика не для меня:
Между жизнью и смертью спасают 
Нас они, а не только броня.

Из подствольника выстрел приходит,
Ударяет в жилет и под дых.
И не умер пока ты, но, вроде,
И не место уже средь живых.

Перевязка, носилки, машина…
Над тобою с испугом молчат:
Рёбра сломаны, выше брюшины
От подствольника целый заряд.

И куда-то уходит, уходит,
Тонкой ниточкой вьётся душа.
И живой ты пока ещё, вроде,
Ну а толку с того — ни шиша.

Отойдите — взорвётесь, ребята!
Но хирурги — циничный народ.
И встаёт над душой у солдата
Вся бригада, бесстрашно встаёт.

Ну конечно, чего им бояться:
Под халатом-то броник надет!
«Уникальная из операций!» —
Журналисты напишут вослед.

«Не осколок — не дарим гранаты!» —
Ухмыляются, швы наложив.
И лежишь ты, наркозом распятый, —
Чуть не умер, но всё-таки жив…

Говорят, что чудес не бывает,
Но та скептика не для меня.
Это мужество чудо свершает,
А не только судьба и броня.
 
У ОЗЕРА СВЕТЛОЯР
Какие краски здесь слышны!
Как будто райское горенье
У синей: от лазурной тени
До золотой голубизны.

В ней слышится рублёвский звон.
От голубца небес над Яром
Он льётся щедрым божьим даром
Взамен утраченных икон.

Прибрежье летом — малахит.
Осенний лист — как воск топлёный,
А белый наст зимой студёной
Левкасом девственным лежит…

И отражают облака
Молчанье дивное меж нами —
Там, где под синими волнами
Вода, как тайна, глубока… 

*   *   *
— Где, август, твоё королевство? 
— На пыльной дороге, на жёлтой стерне,
Шуршащей и колкой. 
В реке-балаболке,
В её потемневшей волне.

— Где, август, дворец твой и слуги?
— В росе, на туманных полях и в лесах.
И в сини полночной —
Не ведаю точно
Число моих звёзд в небесах.
— А где же твоя королева?
— Мой друг, не лукавь, на себя посмотри:
Неужто не хочешь
Со мной в эти ночи
Гулять до прохладной зари?
— А что мне на память подаришь?
— Подсолнух и яблоки, мёд и орех,
Моя королева. Прими же без гнева
Подарки за твой звонкий смех!

Светлана ЧЕРНЫШОВА
Лауреат 2 степени
г. Севастополь

АТЕЛЬЕ
Висели вещи тёмные рядком,
и вещи густо пахли нафталином,
«москвичкой», корвалолом, табаком,
короче, женской жизнью несчастливой.

Гладильная. Курилка. Коридор.
Свет лампы запылённой, кафель скользкий.
Подсобка, где хранится до сих пор
машинок швейных сломанное войско.

Откуда… всё, до ниток по углам,
я знаю? Дар сквозь стены видеть — свыше?
А, может, я когда-то здесь жила?
Да-да, жила…обычной серой мышью.

Обрывки ниток волокла в нору,
Боялась смеха женского и визга,
и как-то (бирюза и перламутр)
я пуговицу от пальто отгрызла.

На кой она была мне? Для мышат?
Чтоб показать им в пуговице море?
А, может, в ней жила моя душа:
Светящаяся, лёгкая… но вскоре
отраву подмешали в молоко.
От блюдца пахло сытною ванилью,
«москвичкой», корвалолом, табаком.
короче всем, что женщины любили.
*   *
Вы знаете, а смерти вовсе нет,
тоннеля нет, загробной тьмы зловещей.
*   *
Вот мы заходим с мамой в ателье
(мне лет, наверно, семь…нет, даже меньше)

Все те же лица, полумгла… и мать
пока, смеясь, с приёмщицей болтала
(вот тут — убрать, вот здесь — ушить, поднять),
я пуговицу со стола украла.

На кой она была мне? В ней тогда
увидела я свет — протяжный, вечный,
немыслимые страны, города,
тебя… за двадцать лет до нашей встречи.

Бесхитростно ребёнка воровство.
Но так мне за неё тогда влетело,
что больше никогда и ничего
чужого не брала и не хотела,

и даже не завидовала ни
столам богатым, ни богатым платьям,
как будто с той поры живёт во мне
ужасное мышиное проклятье.
*   *
А знаете, ведь смерти правда нет.
Тоннеля нет, загробной тьмы зловещей.
*   *
И снова захожу я в ателье.
Все те же лица, разговоры, вещи.

— Вот здесь поднять? Убавить по плечу?
Ой, что-то страз по вороту так скупо!
Я слушаю.
молчу
молчу
молчу
и пуговицу на своём пальто
кручу, кручу…
и улыбаюсь глупо.

*   *   *
Покажи другое, зомбоящик,
дивное из детства покажи:
голосом Дроздова говорящие
по тропинке топают ежи.
Пахнет мамин «ландыш серебристый»,
в ванной кран ревёт, как водопад.
Топают ежи,
их путь тернистый
освещает солнце в сорок ватт.
И пока мы плыли по течению,
вглядываясь в радужные сны,
оттрубили красные олени
в выцветшей синтетике страны.
Мне жалеть о том? Помилуй боже,
всё тогда (да и сейчас уже)
оказалось ложью. Ложью ложью.
Кроме ландыша, конечно, и ежей —
нежных, колких, с карими глазами.
в чёрный мёртвый ящик говорю:
— Топайте ежи, я здесь, я с вами,
я вас люблю.

Мария СЛЕДЕВСКАЯ 
Лауреат 3 степени
г. Москва

*   *   *
Переминались семь десять утра, как робкий
Маленький мальчик. Рассерженным и босым
Сон отошёл: будто кто-то затопал. Ломкая,
Тень моя спрыгнула.
Был мне невыносим

Мой пережёванный утренним светом дом и
Мой переброшенный в тапки шершавый шаг.
Мне захотелось в неблизком и незнакомом
Поле босыми ногами зашебуршать.

За городской закромой золотой изюм
Солнечных капель пятнает леса и пашни.
До горизонта овражится каждый дюйм,
А горизонт — перекатывающийся мираж; мне,

Ласковый мой, ненавязчивость тех полей и
Выпестованная утренним часом тишь
Долго казались заманчивей и милее
Голоса, которым ты говоришь.

Тропки заросшим, замученным перекрестьем
Корчились, бредя в оранжевой худобе
Старого поля, где утро блестит, как жесть. Я
Там до полудня не думала о тебе.

СТАРАЯ ЯБЛОНЯ
Всё валили, валили, скрипели, скрипели… Вот же ведь
Обесточится двор, овдовеет моё окно!
Утром бабушке-яблоне пилы запели отповедь,
А потом, я услышала, ёкнуло... Свершено!..

Заворчало в груди, заворочало... Только толку-то!
Ох, каким обескровленным смотрит без кроны двор!
Мне теперь, полуночным бессоньем к окну подтолкнутой,
Не кивнёт ветвяной встрепенувшийся коридор.

Она знала мой нрав, эта яблоня, беспокойный мой
Знала сон, знала тон кропотливых крутых шагов.
А иными ночами была не немой, не скованной
И всё пела, гудела мне думу… Не слыша слов,
Я её понимала и мысли мои мычала ей...

Доцветала последняя жизнь на её ветвях,
Доживало и шамкало чуткое, одичалое
На морщинах моих у стекла, на моих губах...

Понесут-повезут, упокоят старушку-яблоню
Под горячим присмотром заброшенного села,
Чтобы желть исчезающих листьев мою, линялую
Да зажившуюся досаду с собой взяла.

СТАРЫЕ РУБАШКИ
Выпотроши! Видавшие виды
Вещи, скажи, зачем ещё?
Чтобы внезапно надвинулось,
Выдало
В голову: «Живо ли?»
Времище

было, раскатывалось на будни.
Было. На годы резалось!
Выкушан в этих вещицах пуд не
Соли одной! Тире за раз

Ты между датами: теми и этой
Выведешь, да не выпишешь:
Многое было. Ходили манжеты
Выше моей головы; промеж

Старых рубашек лежит да дышит
Детство моё молочное.
Я и тогда ведь была до лишнего
До стрекача охоча!

Я и тогда ведь была сговорной до
Прыскающей спонтанности,
Хоть и хожу я теперь по Городу
Сдержанностью и статностью.

Хоть и хожу: под ступня́ми стиснута
Прыть,
За полями с Богом
Детство, чумазое и неистовое
Прыгает босоногим.

Сергей ХАЗАНОВ
Лауреат 3 степени
Швейцария

МОЁ ПОКОЛЕНИЕ
Это ловушка, брешь или клапан?
Словно коты с раскалённой крыши,
Мы удираем на Дальний Запад
И на Восток, бесконечно ближний. 

Лавой кипящей течём по свету,
Ищем триумфы, находим тризны,
Все мы  — лакеи, вруны, поэты —
Дети застоя и прочих –измов.

Все языки на Руси великой
Богом науськаны или Чёртом —
Едут тунгусы, финны, калмыки,
Некуда только славянам гордым.

Гонит нас кнут, или пряник манит?
Кто пожалеет нас, кто осудит?  
Все мы — евреи, немцы, армяне —
Здесь до могилы русскими будем.

Юность осталась там, за порогом,
Как велика за прозренье плата,
Мы обрели бесконечно много,
Но и не меньше наши утраты.

В ВОЗДУХЕ, В БУМАГЕ
Это в воздухе дело, в бумаге,
В бесталанности, возрасте, сплине?
Но весёлые прежние книжки
Уж давно не стекают с пера.
Не от яда умру, не от шпаги,
Не от старости, а на чужбине,
Поседевший еврейский мальчишка
С Чистопрудненского двора.

Обретает себя неизменно
Сверстник мой то в бою, то в парадах,
В пышной хижине, скромных хоромах,
На волне и среди  облаков,
На просторах Чикаго и Вены,
И с обеих сторон баррикады
У Московского Белого Дома
И у прочих российских домов.

Ну а мне, разуверившись в вере,
Заблудившись меж былью и сказкой,
Карты все перепутав и сроки,
Остаётся с ладонью у лба
Задыхаться в комфортном вольере
Горбоносых бульваров Лозаннских,
Бормоча свои лучшие строки,
Те, что мне записать не судьба.

SOUVENIRS
Жизнь бесконечна, сроки наши кратки,
Как ни крутись, но на исходе дня
Одни воспоминания в остатке —
Единственная собственность моя.

Металл, что ни мехов, ни ожерелий,
Ни хлеба, ни лекарств и ни воды,
Ни табака, ни крыши, ни постели
Не купит. Не укроет от беды.

От лести вялой, дружеских наветов,
Навязанных и вожделенных пут, 
От яркой тьмы, зияющего света
Воспоминанья, к счастью, не спасут.

Вдову не обнадёжат, гор не сдвинут,
Старения не знают и конца,
Зато подобно драгоценным винам
В цене растут по дням и по сердцам.

Судьба взывала шёпотом, набатом,
Но глух и слеп был к истинам благим:
Лишь тем богат, что раздарил когда-то,
И жив, покуда памятен другим.        

Жарой февральской, августом морозным,
Через мечты, эпохи и моря
Воспоминанья, как любовь и воздух, —
Единственная собственность моя.

НЕЗАВЕЩНОЕ
Спасибо, жизнь, за всё, за эту старость,
Где книги, звёзды и заросший сад,
И память обо всём что мне осталось — 
Январский зной, июльский снегопад.

За завтра, где смышлён, хотя и молод,
И дням счастливым не видать конца,
И дети юны и послушны снова,
Внимая знаку каждому отца.

За прошлое поклон, за эту милость:
Слова ценить не меньше, чем дела;
За ту любовь, что к счастью не случилась,
За ту, что прямо к счастью привела.

За радость, что с бедой делила ложе,
За строки, что витали между строк,
За лишний день, что всех былых дороже,
Фортуною подкинут на порог.

За миг, что растянулся на два века,
За лжи бальзам и откровений яд.
Там явь, как сон. Там ночь, фонарь, аптека.
Там книги, звёзды и заросший сад.

©    Наталья Стикина, Галина Стручалина, Светлана Чернышова, Мария Следевская, Сергей Хазанов