Фестиваль-конкурс «Яблочный Спас»2023 года 

Поэзия. Финалисты 

Елена АЛЬМАЛИБРЕ
г. Ростов-на-Дону

*   *   *
Тут осталось уже, по-хорошему, Господи,
Перебиться не сотню, а дюжину лет,
Повалиться в перину ковылевой проседи,
До весны обмелеть. 

Выдыхать потихоньку, играя снежинками,
Не прогневать бы тучу — их тучную мать.
Дети-внуки давно разбежались тропинками,
Что теперь горевать.

Прислониться к берёзе — одной, неприкаянной,
В тихом поле донском, от полесья вдали.
Мочи нет откликаться на чьё-то раскаянье,
Всё само догорит. 

Стало быть, обманулась — весна не воротится.
Вот и спи, не тревожась о завтрашнем дне.
Между жизнью и смертью кривая околица,
Только я на какой стороне.

АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ

                    1.
Продайте мне в убежище билет,
Где будет ночь растянута на годы,
Пока Земле от главных кукловодов
Ещё не выслан ядерный привет.   

Избави Бог от права выбирать,
Кого спасти — родителей, сыночков…
Три точки, три тире, ещё три точки —
Под пыль и смрад — тебя, планета-мать.

                    2.       
— Скажите, можно?   
— Нет, не вышел срок.
Закройте люк, снаружи пыль и ветер…  
— Давай ещё раз сказку… Ту, о свете, 
О летнем солнце, греющем песок.

— А, правда, было
больше двух цветов?
Не только «подземельный» и «горелый»?
— Не задавай вопросов слишком смелых,
Ты мал ещё… И к правде не готов.

                    3.    
Холодный пот, и… слава Богу, — сон!  
Тянусь, рукой нащупываю кнопку. —
Ночник моргает. Новостные сводки
Читать боюсь.  А сердце — бом, бом, бом …

Дмитрий БОБЫЛЕВ
г. Мурино

ДОМ У ХРАМА
Жить возле храма, дружок,
Это не возле вокзала.
Вижу цветочный горшок,
Ласковый свет вполнакала.

Слышу: торопится мышь,
Листья сухие тревожа.
Многого — не разглядишь,
Поздний озябший прохожий.

Как тут разводят огонь —
Суетно или с молитвой?
Что опускают в ладонь,
Жёсткую в будничных битвах?

С кем преломляют еду,
Под вопрошающим взором?
Вон я, в тени у забора,
Господи, мимо иду…

*   *   *
Отец проходит молча из сеней,
Отец плотнее двери закрывает,
Снимает кирзачи, кивает мне,
Зелёный рукомойник наливает.

На полотенце выцвели цветы,
Зато настой густой в побитой кружке.
Ещё он от работы не остыл,
И за футболку зацепилась стружка.

Он с улицы, но смотрит за окно.
Не стар ещё, а дом совсем уж рохля.
На ветке виден зяблик-свистунок,
А яблоня почти уже засохла.

Такой сюжет, обыденный вполне.

Алексей БОНДАРЕВ
г. Воронеж

ПРЕДЗИМЬЕ
Голые ветки, как пальцы костлявой старухи,
Поздняя осень простёрла в свинец облаков.
Дуют остывшими ртами беззубые духи,
Утро в лесу разливает своё молоко.

Словно в молениях, корчатся тощие ветки.
Льётся по зябнущим венам поток пустоты.
Всё исчезает: и пиршеств недавних объедки,
И послевкусие прежней златой красоты.

Как срифмовать хоть две строчки под дулом предзимья?
Где наскрести ещё сил копошиться и петь?
Клином повышибло все журавлиные клинья.
Дай же мне, осень, до первых снегов дотерпеть!

КАРАКОРУМ
Я, право, не знаю, к какому итогу
Стремлюсь под раскаты дорожного шума.
Сегодня мой взор обратился к Востоку:
На поезде еду до Каракорума.

Мне снились людская и конская давка,
Дурманящий танец рабынь полуголых,
В сиянии золота ханская ставка.
Я гость был в столице великих монголов.

Укрыли тот город могучие степи,
Оставив нам стебли, да камни, да память,
Да древнего ига разбитые цепи,
Где ветер-колдун будет вечно шаманить.

Мой поезд трясётся, ни валок ни шаток.
В тупик загоняют подобные рейсы.
А дальше — простор для мохнатых лошадок,
И в сабли давно переплавлены рельсы.

Шагали по миру века-великаны,
Но здесь они — дервиши в жалкой рванине.
Где правили миром сыны Чингисхана,
Пасутся стада на безмолвной равнине.

Держава распалась, как пепел в ладонях.
За кровь её жертв наступила расплата.
Кто жил в непрерывных грабительских войнах,
Ушёл с разорённой Земли без возврата.

История, хоть и лукавая дама,
Но всё, что отжило, сметает с арены.
В назначенный час разыграется драма —
И новых империй разрушатся стены.

Галина БУЛАТОВА
г. Тольятти

ЧИСТОПОЛЬ
В этих мальвах — отголоски
Колоколен давних пор.
Но опять собор Никольский
Водит с Камой разговор.
Друг за дружкой ходят скверы
Вдоль купеческих домов.
От тюрьмы, считай, до веры —
Три слезы и пять шагов.
Красный дом. Диванчик узкий.
И — торжественность перил.
Здесь Шекспир на чистом русском
При свече заговорил.
Здесь восток шлифует время,
А оно — твои слова.
Всё до буковки в поэме
Перемелют жернова.
День бросается листками
И рябиною дождит.
Пастернак не отпускает, 
Возвращайся, говорит.

БАЙКАЛ
Байкал баюкал и буянил,
бухтел, бурханил, барабанил, 
многоголосый удэге.
Спускались горы мыть подошвы,
а чайки хлопали в ладоши,
смеясь на нашем языке.

Небесный омуль плыл высоко,
вращая умным жёлтым оком
у переносицы горы.
И триста рек несли дары —
доволен батюшка оброком:
готов калым для Ангары.

Пока шаманил с бубном кто-то,
открыв Ольхонские ворота,
дожди впечатались в гранит.
И мы карабкались по склону
непостижимого Ольхона
до запредельных пирамид.

Я, месяц мучась со спиною,
ступила в море ледяное,
сомкнув его над головой
три раза, как тому пристало,
и трижды море цвет меняло —
зелёный, серый, голубой.

Не разыгравшиеся нервы — 
а разыгравшиеся нерпы 
чудно крутились на волне.
И был весь мир потом в нирване:
туман валил, как пар из бани,
и я — забыла о спине.

Забыть ли этих дней теченье,
любовь камней и трав, свеченье
прозрачных донельзя глубин?
О месте силы древней веры
друг с другом так и спорят ветры —
сарма, култук и баргузин.

Наталья ТИМОФЕЕВА
г. Химки

СУМЕРКИ БОГОВ
Проталин нынче в небе не видать:
Затянута сугробами без края
Обещанного рая благодать,
Где может каждый жить, не умирая.
Зима зимой, раз в небе простыня
Нестирана по серости природной,
Ты с серым сжился, серость не кляня.
Ты чувствуешь в бесцветности свободным
Себя от обязательств и стихов. —
Как неприкаян нынче мир свободы! —
Настали снова сумерки богов,
В них погрузились страны и народы.
И сковывают сердце холода,
И чёрный дым затягивает небо.
И поглощает каждого беда...
Был мир другим. Но кажется, что не был.

НА КОНЧИКЕ ГРАФИТА
С утра на проводах слюда небес.
Нахохлился промёрзший за ночь лес,
Ознобом крыш глядит в округу город.
Река шугою дышит, словно ёрш,
И всё во мне — предчувствие и дрожь.
(Остаться дома вновь найдётся повод).

Не выхожу. За рамки и за дверь.
Я — загнанная птица. Или зверь.
В загоне не дают определений.
Гляжу через расширенный зрачок
Как создаёт какой-то паучок
Живую «микросхему» поколений.

Нам с ней по кругу, видимо, бродить.
Прочнее стали, между прочем, нить,
И для неё судьба — за ординату.
Паук своим владеет мастерством:
Когда его случайно впустишь в дом,
То время замирает по квадрату.

Из четырёх углов не убежать.
Вот дверь. Окно. Вот книжный шкаф. Кровать.
Уходит что-то важное из вида...
А впрочем, просто серость и зима.
Пусть за окном весь мир сошёл с ума,
Ты жив ещё на кончике графита.

Дина ФИАЛКОВСКАЯ
г. Иркутск

В БОЛОГОЕ
На Родине не помнишь о Голгофе —
Здесь воздух крепок, как пиратский ром.
И бологовский вечер — синий кофе —
Разбелен петербургским молоком.

Я захожу в осиротевший дом,
И всё, что было прежде, снова слышу:
И поезда грохочут за окном,
И спрыгивают яблоки на крышу…

Помянем непреклонные года,
Когда на этом старом сеновале
(Где мы в овечьем полушубке спали),
Чернел паук, как падшая звезда.

Как трудно нынче память приручить — 
Она теперь летает, где придётся.
Клекочет горлом, гладить не даётся,
Хлеб не берёт — лишь кровь готова пить…

Но я дождусь волшебного соседства,
И выйду в сад с корзинкой на руке,
И в зарослях травы увижу детство,
Дюймовочкой сидящее в цветке.

БАЛЛАДА О КАРАМЕЛЬНОМ СИРОПЕ
В стране сладкоежек, качаясь печально,
Цветёт по весне карамельная пальма:
Белеет, как сахар, душистый цветок,
Летят лепестки на далёкий песок.

Она уникальна, она аномальна,
И крона её — как узорная тальма,
В которой орешек растёт одинокий
И копит свои карамельные соки.

Пока летний ветер их нежит и греет,
Орех разбухает, а пальма — худеет…
Потом наступает осенняя стынь,
Желтеют и вянут резные листы,

А плод вырастает размером с цистерну!
В его кожуре — сотни литров, наверно.
Не выдержать пальме — он слишком тяжёл…
Трещит и ломается пальмовый ствол

И, рот разевая в беззубой усмешке,
Кричат сладкоежки: «А ну-ка, не мешкай!»
Тягучий сироп заливают в бутыли,
И грузят в высокие автомобили.

…Стихает мотор за халвичной скалой,
И пахнет песок карамельной смолой…
И вот на закате, толкая тележку,
Идёт за добычей ворчун-горькоежка.

«Что вам не годится, то я соберу!» 
Наколет дрова, обдерёт кожуру,
И к дому направится в радостной спешке:
Ведь любит веселье любой горькоежка — 

Чтоб сладко трещали поленья в печурке,
Хрустели в зубах карамельные шкурки,
А в полночь — стаканчик горячего грога…

Цени карамель — добавляй понемногу!

Сергей ЧУРИКОВ
г. Оренбург

*   *   *
Дождь усердно строчит, как швея-мотористка,
зашивая куски утомлённой земли,
порастрескавшейся от жары сатанинской,
задыхающейся в раскалённой пыли.

Распахнувший окно, хулиганистый ветер
занавеску надул, точно парус тугой,            
приглашая меня на домашнем корвете
повторить одиссею команды «Арго».       

Я к окну подошёл, чтобы парус поправить.
Зачарованный происходящим смотрю,
как на звонком стекле бриллианты, расплавясь,
благородно искрятся, дрожа на ветру.

А на улице ливень сильнее, сильнее!
Зашумела природа о чём-то своём.
Побежали ручьи, словно юркие змеи,   
подгоняемые торопливым дождём.

Всё вокруг оживает. Чего же я медлю?
Оставляю на вешалке зонт, макинтош.
Выхожу босиком на воскресшую землю,
и сшивает меня исцеляющий дождь.

СИЗИФ
Он был в том возрасте, когда
беда всё ближе, счастье — дальше,
за многотрудные года
немало горя повидавший.
Старик в квартире жил один.
Зимой в одежде затрапезной
во двор с лопатой выходил,
дорожку чистил у подъезда.
Никто об этом не просил
и благодарностью не тешил,
напротив — он, лишённый сил,
служил объектом злых насмешек.
В жилище тихая тоска
неумолимо раз за разом
одолевала старика,
подобно раковой заразе.
Холодным вечером его
на «скорой» увезли в больницу,
и коркой льда покрылся двор,
легко на скользком оступиться.
Прошла неделя, может, две, —
нетвёрдый стук лопаты слышу.
Смотрю: знакомый человек,
одолеваемый одышкой.
С асфальта снять опасный лёд
хотел мужчина седовласый,
а лёд бронёй надёжной лёг
и старику не поддавался.
Лопату крепче обхватив,
больной, усталый, позабытый,
не понятый никем Сизиф
не останавливал попыток.

Он умер много лет назад.
Что был, что не был — всё едино.
Забот хватает за глаза,
нет даже времени для сплина.
Индифферентный «день сурка»...
Но иногда — как боль зубная —
того чудного старика
я почему-то вспоминаю.

©    Елена Альмалибре, Дмитрий Бобылев, Алексей Бондарев, Галина Булатова, Наталья Тимофеева, Дина Фиалковская, Сергей Чуриков