Анатолий АРЕСТОВ
г. Рубцовск

РУСЬ МОЯ

ЧЕЛОВЕК И СТЕПЬ
Степь разнотравная вспахана плугом, 
Жирная почва лежит под дождём. 
Ты, человек, называешься другом, 
Здесь же ты шепчешь: «Давай подождём!» 
Пашешь, кромсаешь, кусаешь железом, 
Дай мне, пожалуйста, цветом сиять! 
Вроде ушёл. Слышно за лесом 
Гул от мотора. Пашет опять! 

ЧАЙНЫЙ ПОЛЁТ ВАЛЬКИРИЙ
Пакетик бумажный с английским чайком 
попал в безымянный омут стакана 
с водой кипячёной из старого крана, 
в воде кипячёной, где нету урана, 
таким вот напитком напьюсь вечерком. 
Помпезные россыпи в сказочных звуках 
возносят в Вальхаллу языческих лет 
героя великих и громких побед, 
павшего в битве, пропавшего в муках. 
Гремит сотворённое Вагнером чудо: 
валькирия реет на гордом коне, 
(пакетик «английский» затоплен на дне) 
Брунгильда уснула по чьей-то вине... 
Дневные заботы сползают как груда 
камней... 

У СТАРОГО ОКНА
У старого окна холодного 
стоит девчушка лет пяти, 
на крест глядит Христа народного, 
не может с места отойти. 
Из синих глаз рекою слёзы, 
протёрла ручкой ещё раз. 
На улице трещат морозы — 
Крещенья праздник в этот час. 
Лёд растопила на стекле 
и пальцем вывести старалась: 
там мчится папа на коне, 
там мама в доме убиралась.
Из дома детского окно 
во двор, на церковь, выходило, 
лучом забрызгало стекло 
и солнце крест ей озарило... 

СНЕГ В ГОРОДЕ 
Кристаллы замёрзшей воды полетели 
В снующую пропасть бетонных вершин. 
Царапали когти зловещей метели 
Дешёвую краску дешёвых машин. 
Деревья покорно кивали ветвями 
Согласно закону сезонной игры. 
Метель разыгралась, как дождь во Вьетнаме — 
Не видно, не слышно, но всё до поры. 

СЖАТЫЙ МИРОК
Помойка чадит. Дед возле бака 
в синей рубашке, джинсах и кепке. 
Рядом, за баком, с костью собака, 
с пастью похожей на прикус прищепки. 
Старая псина смотрит устало 
в сжатый мирок, между баком и дедом, 
в тёмных глазницах мерещится сало, 
вот насладиться таким бы обедом! 
Дед разгребает: в баночке йод, 
это дощечка и жирный пакет, 
вот и банан полуцелый. Жуёт. 
Начал с десерта. Какой-то макет 
детской игрушки, разбитая плазма, 
шкурка колбасная — там ещё есть 
мяса немного. Забыл от маразма! 
Бак не второй, а под номером шесть!
Дело другое — шкурок побольше,
пива глоток в разливной полторашке.
Сжатый мирок проживается дольше
старой собакой и дедом в рубашке… 

СВЕЖЕСТЬ ВЕСНЫ
Согнулось небо, сгорбилось к земле, 
Впиталось воздухом в комки забытой пашни, 
Забьёт их снегом осень, по весне, 
Растают быстро снеговые башни. 
Свободно выйдет новый кислород,
Зимой промёрзший, не бактериальный,
И улетучится на синий небосвод,
Вливая запах свежести прощальный. 

СВЁКЛА
Колхозное поле. Свёкла рядами. 
Бордовые жилы в зелёных листах – 
кровь революции, здесь, под ногами, 
в почву впиталась. Впитался и страх 
царских времён. Беспощадных к народу 
длинных кнутов и израненных спин. 
Боль не нужна крестьянскому роду, 
полю не нужен тиран-господин... 
Руки, в мозолях, сорняк вырывали 
с корнем, вцепившемся в тело земли. 
Руки Наташи, Катюши и Вали 
просто пололи с утра до зари. 

РУСЬ МОЯ
Русь моя — радищевская Русь: 
серая полынь под ветром века 
голову склонила. Я горжусь 
выдержке родного человека: 
пашет под мозолью мужика, 
жирные валы кидая почвы, 
виды повидавшая соха... 
Эх, мужик, помочь тебе, помочь бы... 
Избы скособоченные там, 
чёрный разгильдяй летает — ворон, 
печь коптит по глиняным горшкам, 
ворот у рубахи новой порван. 
Выпьет мужичок немного с горя 
(Эх, Радищев, что ты написал!) 
Нет. Не знали люди слова «sorry», 
Люди знали слово «выживал»! 
Вновь мужик с крестьянскою семьёю 
пашет на помещика в ночи. 
Выживет? Да выживет! Не спорю. 
Выживи, мужик, в твоей Руси! 

©    Анатолий Арестов