Евгений ЧЕКАНОВ
г. Ярославль

ГОРЯЩИЙ ХВОРОСТ
Фрагменты

ПО УЛИЦЕ БЕДЫ

Я шел по улице Беды ―
И тьма была близка.
Никто не вынес мне воды,
Не подал ни куска,

Не внял ни стонам, ни слезам,
Своих не бросил дел…
Тогда решил я выжить сам ―
И выжил, как умел.

Знать, небу было все равно,
Коль донесло с высот:
― Он должен был погибнуть… Но
Раз выжил ― пусть живет!

Теряя темные следы,
Я тяжко шел на свет.
И люди с улицы Беды
Глядели мне вослед.

    На «улицу Беды» я забредал в своей жизни часто, особенно в детские и подростковые годы. Позднее взросление, поражения в стычках со сверстниками, невнимание сверстниц, неудачи и хвори, полунищий быт родителей, ― всё это я принимал слишком близко к сердцу. Утешали меня тогда только книги, первая и главная моя любовь.
    Лишь годам к девятнадцати мое ощущение жизни стало, более или менее, комфортным: слезы и стоны остались позади, я научился выживать в мире людей, ― как мог и умел. 
    Покидая улицу Беды, я шел мимо злобных, жадных, завистливых и тупых, мимо тех, кто в сердце своем давно уже поставил на мне крест. И мне не хотелось оборачиваться.

*   *   *                                                                          
 Когда ты станешь зрячим ― 
 Скрывай, что ты не слеп:
 Сочувствием оплачен
 Твой ежедневный хлеб.
 Начнут толкать собратья,
 Коль ты уж не слепец, ― 
 И полетят проклятья…
 Прозрей же, наконец!

    Зрячий, не желающий скрывать своей зрячести, всегда рискует обратить на себя чью-то обиду, чей-то гнев. Я понял это в самом нежном возрасте. До сих пор помню, как в свои пять лет, уже обученный родителями грамоте, я собирал вокруг себя в старшей группе детского сада маленькую толпу сверстников ― и читал им вслух сказки Пушкина. Как-то раз один мальчик моих лет, ранее ничем не выделявшийся, вдруг объявил, что он тоже умеет читать ― и, усевшись на мое место и раскрыв книжку, бойко начал:
          Кабы я была царица, ― 
          Третья молвила сестрица, ― 
          Я б для батюшки-царя
          Родила богатыря…
    Для убедительности он водил пальцем по строчкам. Сгрудившись рядом, мы внимали новоявленному чтецу, открыв рты. И вдруг я, несколько озадаченный возникновением конкурента, заметил, что он водит пальцем по одним строчкам, а озвучивает совсем другие.
    ― Нет! ― закричал я, ― тут совсем не то написано! Тут написано:
          Во всё время разговора
          Он стоял позадь забора.
          Речь последней по всему
          Полюбилася ему!
    Малолетние слушатели отшатнулись ― и ошарашенно посмотрели на нас обоих.
    ― Не то! ― кричал я, ― там написано не то!.. Ты пальцем водишь по одним строчкам, а говоришь другие! Ты просто наизусть всё выучил!.. а читать не умеешь!..
    Реакция конкурента меня изумила. Вместо того, чтобы смиренно согласиться с критикой и уступить мне мое законное место, он густо покраснел, швырнул книжку на пол, залился гневными слезами и куда-то помчался.
    Он бежал и яростно кричал на всю группу:
    ― То, то!.. Там написано то!.. Сам ты читать не умеешь, дурак!..
    Так я впервые столкнулся с реакцией на свое правдоискательство. 
    А сколько затем, в течение жизни, сыпалось на мою «зрячую голову» ― и сыплется доселе! ― упреков, обвинений, проклятий… Правда, сам-то я давно уже понял, что с подобной критикой надо изначально смириться, принимать ее как должное и не вступать в препирательства. Зачем попусту тратить время?.. дело ведь уже сделано, глаза людям открыты.
    Конечно, зрячий может жить и иначе ― так, как я иронически советую в этом стихотворении: скрывать свою зрячесть, притворяться слепым и получать за это притворство сочувственную мзду…

ЛИЛИПУТ

Кругом смеются и поют,
А ты судьбе не рад,
Как одинокий лилипут,
Попавший в детский сад.

Кругом смеются и поют,
Идет игра в любовь,
Вершится скорый детский суд
И с воем брызжет кровь.

А ты несмело в стороне
Стоишь, умен и мал:
―  Мой бог! За что всё это мне?
Как я сюда попал?

Бог лилипутов говорит,
Вздыхая и кряхтя:
― Стыдись! Прими достойный вид,
Ведь ты же не дитя!

Глотай проклятый рыбий жир,
Не бойся ничего,
И знай: ты послан в этот мир,
Чтоб покорить его!

    Я не мог не написать это стихотворение, ибо сам в свое время прошел через всё, что уготовила судьба моему герою: унижение, непонимание, искус избранничества. Врагу не пожелаю судьбы лилипута, очутившегося среди «детсадовцев».
    Вынес я из пребывания в мире маленьких человечков несколько простых истин. Во-первых, лилипут не должен позволить детсадовцам себя забить. Он обязан обороняться. И вправе использовать для этого любые средства, имеющиеся в его распоряжении.
    Покорять этот мир лилипуту, конечно, совсем не обязательно. Достаточно и того, что он не станет смеяться, когда глупым малышам смешно, что будет не играть в любовь, а любить. Даже для этого ему потребуются все его маленькие силы ― ибо детсадовцы не прощают внешне похожим на них субъектам самостоятельного поведения.
    А начать надо с осознания того непростого факта, что ты ― взрослый…

ПТИЦА

С необходимостью земной
Смирюсь. Порядка не нарушу.
Но эта птица надо мной ― 
Зачем она смущает душу?

Зачем, зачем парит она
В струе незримого потока ― 
Так безнаказанно вольна,
Так безмятежно одинока?

    Ты стремишься к воле. Но, одновременно, ты и боишься воли, ибо по опыту знаешь ― за ее проявлением следует наказание. Парящая птица, кажущаяся с земли безнаказанно вольной, вызывает у тебя странное чувство. Она смущает твою душу, уже смирившуюся с законами «необходимости земной».
    Жизнь убедила тебя: эта необходимость так велика, что ее действительно никак не обойти. Но, может быть, над ней можно воспарить? Вон ведь оно, такое же живое существо, как и ты, ― вольно летит себе в голубом просторе…
    Эта проклятая птица, кажется, смеет еще и наслаждаться своим одиноким полетом. Никаких угрызений совести, никакой мучительной рефлексии, никакой мятежной тоски по родной душе. Ей хорошо одной, этой птице. А ты здесь один не можешь ни черта…
    Это стихотворение было написано на подходе к тридцатилетию. Я уже жаждал шагнуть за барьер, который сам воздвиг перед собой. Но еще боялся сделать этот шаг. Боялся внешнего наказания и внутреннего мятежа.
    Ни того, ни другого я не избегнул, конечно. За всё в этом мире надо платить. Но парящая в небесах птица перестала смущать мою душу.

                                                          
*   *   *                                                                            
В преддверии счастья иль горя,
В преддверии встреч и разлук
Судьбу, как кобылу, пришпоря,
Поводья бросаю я вдруг.

Лети, куда хочешь, родная!
Любые пути выбирай
В просторе от края до края…
А хочешь ― лети через край!

    Сегодня, спустя двадцать лет после написания этого стихотворения, я думаю, что отпускать поводья на всем скаку ― глупость. Впрочем, я всегда это знал, ― и в этих строчках была изначально заложена изрядная доля самокритики. Но главное в них все-таки другое: внутреннее желание полностью отдаться судьбе, року и, в конечном счете, воле Бога. Именно то желание, которое владело героем лермонтовского «Фаталиста».
    Но вот из сорокалетнего человека я превратился в шестидесятилетнего ― и всё чаще думаю, что рука, твердо держащая поводья, может быть ровно так же угодна Господу, как и рука, отпускающая поводья. Или ровно так же неугодна.
    Однако как изменился мой взгляд на судьбу! Будучи 25-летним юношей, я представлял ее свирепой караульщицей, вслепую машущей окровавленным мечом, ― и мечтал, увернувшись от удара, вырвать из ее рук мой победный приз. Став 40-летним мужчиной, я представлял ее бешеной кобылицей, стремглав несущей меня куда-то, ― и сгорал от желания предоставить ей полную свободу. А еще через 20 лет пришел к мысли, что отпускать поводья не нужно.
    Коротко говоря, сначала я боялся ее, потом оседлал, а сейчас хотел бы взнуздать… и  какой же взгляд вернее? 
    Может быть, ответ на этот вопрос указывает на внутренний возраст отвечающего?

ПЛАН

Жизнь состоит из тумана,
Из миражей и круженья.
Если отступишь от плана ― 
Жди пораженья!

Но не пугайся тумана:
Хоть и петляет дорога,
Ты не отступишь от плана
Господа Бога.

    Господь неоднократно сокрушал мои жизненные планы. Из этого я заключил, что у Него есть свои собственные воззрения на меня и на мою функцию в этом мире. Но совсем отказаться от планирования своей жизни я не мог ― это было выше моих сил.
    Надо было находить какой-то компромисс. В итоге я решил, что строить планы мне все-таки можно и даже нужно ― но лишь до той поры, покуда они не упираются в некую непреодолимую преграду. Причем неплохо бы убедиться, что она действительно непреодолимая, ― и для этого надо пару раз шарахнуть по ней что есть мочи. Но если сила не берет ― надо отступить: с Господом спорить бессмысленно.  
    Лучше всего было бы, конечно, чтобы Его планы относительно меня совпадали с моими собственными намерениями… но как же проникнуть в замысел Божий? И где найти душевные силы, чтобы подчинить собственную волю ― воле Провидения?
    Я стал присматриваться к собственной судьбе, размышлять, анализировать… И однажды сказал себе: иди туда, где у тебя всё получается легко, без особых усилий. Это ― твое. А то, что тебе не дается, или дается страшным напряжением сил, ― оставь для других.

*   *   *                                                                 

          Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха…
                                                                  Сергей Есенин
Что там за шум, что за песня просторная
Льется под Новый-то год?
Это друзья мои, пьянь подзаборная,
Урбанистический сброд.

Лунные лики их, жесты их дикие
Вижу в окошке ночном.
Знать, обсуждают проекты великие,
Гретые мерзким вином.

В двери колотят мои с укоризною,
Песню орут на весь свет.
То ли поют, то ли плачут над жизнию,
То ли живут, то ли нет.

Други, входите! Поставлю немедля я
Всё вам на стол, что горит.
Пусть долетит ваша песня победная
До межпланетных орбит.

Пойте! Тащитесь сквозь вьюгу кромешную!
Бейте судьбу промеж глаз!
Сам я такой же ― и жизнь свою грешную
Не представляю без вас.

Вижу воочью глаза ваши лунные,
Волосы ваши до плеч.
Слушаю ваши проекты безумные,
Вашу бессвязную речь…

    С годами настоящих друзей у нас становится всё меньше, и оттого каждую сохранившуюся с юных лет душевную связь мы ценим всё больше. Но надо смотреть правде в глаза: эти связи ― именно только душевные. Духовно все мы разъединяемся, становясь с годами всё более автономными, отторгающими всё чужеродное. Плохо это или хорошо, но это так. И, видимо, с этим надо смириться.
    Стихотворение о дружбе, написанное в середине 90-х годов, отразило мое прощание с привязанностями прошлых лет. Десятилетия, прожитые в русской провинции, не прошли даром для души, оставили в ней благодарный след, запечатленный аурой этих строк. Но дух мой, взыскующий горнего знания, прошел эти времена насквозь. И, оглянувшись, подвел им суровый итог.

БРАТ ЛОПОУХИЙ

Волки завыли навстречу зиме,
Гулко заухала птица...
Зайка мой беленький! Снова во тьме
Ищешь, к кому прислониться?

Снова судьба твоя в темный прицел
Смотрит с ухмылкой незримой:
Летом был сер ты, по зимнику ― бел...
Ах, не русак ты, родимый!

Ну, да к чему я об этом сейчас.
Крутятся белые мухи.
Русь-то едина, да судьбы у нас
Разные, брат лопоухий.

Есть у меня и дорога, и путь,
А у тебя ― пень-колода.
Вей свои петельки, скидывай суть,
Тихо белей год от года.

Скоро уж нору засыплет метель
И помрачнеет зайчиха,
Скоро в холодную прыгнут постель
Волки родимого лиха…

    «Нужно отстраняться от них, уходить, уезжать, запираться на замок, ― всё чаще говоришь ты сам себе. ― Какой смысл общаться с ними, пить с ними, говорить с ними о жизни, о литературе и искусстве? Они же ни черта не умеют, не понимают, они несут с Дону и с моря голимую чушь, страстно желая при этом, чтобы ты всё это слушал, да еще и поддакивал. Пустая трата времени...»
    Но очередной лопоухий брат по разуму, встретив тебя на провинциальном перекрестке, уже восторженно повествует о чем-то. То о том, что у него молодая жена (а ты ее видел ― сущая крокодилица, да еще и с приветом, похоже). То о том, что его стихи победили в каком-то конкурсе (а ты прекрасно знаешь, что ни черта не стоят ни этот конкурс, ни его учредители, ни графоманские вирши победителя). То о том, что он написал новую повесть (а тебе достаточно беглого взгляда, чтобы увидеть на каждой странице этой повести десятки стилистических погрешностей). То о том, что ему звонили из самой высокой администрации и обещали хороший заказ (а ты помнишь, что таких обещаний было уже десятка полтора ― и ни одно не закончилось реальным делом).
    Но они упорно говорят, говорят, говорят...
    Вот и этот, с позволения сказать, братец, некогда удачно прислонившийся к твоему крепкому плечу ― и сделавший, оттолкнувшись, неплохую провинциальную карьеру, ― тоже о чем-то трындит. Прислушайся на мгновение:  речь идет о каких-то публикациях, выступлениях, премиях, поездках... Боже, какие же они все одинаковые!..
     Посмотри на него повнимательней, обрати внимание на тембр его голоса и жестикуляцию: да он, кажется, еще и всерьез убежден, что ты ему завидуешь... Господи, какие же они все идиоты!
    Отстраняться, уходить, уезжать, не общаться, не здороваться. Удостаивать рукопожатия только серьезных и порядочных людей. Проходить мимо шушеры, при встречах смотреть сквозь шушеру, особым наработанным приемом рассредотачивая взгляд...
    И вот уже ты слышишь, как летит по провинции опасный слушок:
    ― Что это с ним? Вы видели, какие у него глаза?
     Да, для вас теперь будут такие. И прислониться больше не получится.

*   *   *

Проходят день за днем ― и светлый город,
Недавно полный зелени и солнца,
Желтеет, жухнет, вянет и тускнеет…
Сечет бульвары дождь ― и только люди
Становятся как будто веселей:
В своих пальто, плащах и прочных куртках
Они бегут сквозь дождь навстречу смерти
И говорят о ней, как о зиме.

Быть может, там, ― за гранью перехода, ― 
И вправду ждут нас лыжи и салазки,
Игра в снежки и сказки старой бабки?
Быть может, смерть не так уж и страшна?
Не знаю, я не верю оптимистам.
Мне чудится угрюмый, лютый холод
И в ужасе застывшие деревья,
И улицы, закованные в лед.

Нет, я не верю в жизнь за гранью смерти!
Всё, что умрет ― уже не возродится.
Когда весной сквозь мглу пробьется солнце,
Растает снег, зазеленеют ветки, ― 
Я не поверю им. Я точно знаю,
Что это будут новые деревья
И новый свет, и новая земля. 

     «А может быть, смерть ― это просто другой город, и мы, переехав туда, прекрасно обустроимся?» 
     Такую запись сделал я однажды в своем дневнике. Мне было 45 лет. Но это было лишь одно из моих предположений относительно конца нашего земного существования.
     Стихотворение, написанное в те же годы, иллюстрирует мои сомнения.  А также мои сомнения относительно моих сомнений…

*   *   *

Гром ли расколет лазурную чашу покоя,
Ливень ли хлынет на пажити ваши сухие,
Вихорь ли злой дерева затрясет, как рукою, ― 
Ведайте, близкие: это не я, а другие.

Если ж случится идти вам вечернею тропкой
В роще осенней ― и дерево скрипнет без ветра,
Или же дождик закапает, редкий и робкий, ― 
Знайте: я рядом… И весть подаю с того света.

        Когда-нибудь каждый человек ощутит себя суверенным Божьим созданием ― и начнет вглядываться в себя. Сегодня этим занимаются только поэты и философы, но я верю, что наступят иные времена. Я верю, что «хомо рефлектирующий» постепенно оттеснит дебила, не ведающего мучительных сомнений, за пределы звания Человека, а науку самокопания начнут преподавать в школах.
       Свое собственное, более или менее верное отражение в зеркале судьбы я увидел, только перешагнув порог тридцатилетия. Тогда и было написано это стихотворение. Приговор, отраженный в этих строчках, считаю верным и по сию пору, спустя несколько десятилетий. Быть может, вердикт излишне категоричен ― но я, вынося его, стремился прежде всего к справедливости.

© Евгений Чеканов