Наталья БАКИРОВА 
г. Заречный, Свердловская область

Наталья Викторовна Бакирова родилась и живёт в уральском городе атомщиков — Заречном. Преподает в технологическом колледже. В разные годы рассказы входили в шорт-листы конкурса «Антоновка» и международного конкурса имени В. Г. Короленко. В 2022 году с рассказом «Иркина свадьба» победила на конкурсе «Сибирский литератор», с рассказом «Всего лишь театр» стала лауреатом третьей степени конкурса «Русский Гофман».

ШЕСТАЯ ДВЕРЬ

    Совсем маленькой мне пришла однажды мысль: надо бы завести любимое число. Как я до сих пор жила без любимого числа, непонятно. Обкатав на языке все цифровые наименования первого десятка, я остановилась на слове «шесть». Оно было самым красивым.
    «Ше-есть», — пела я про себя пушистое, ласковое слово.
    — Сколько тебе ложек сахара? — спрашивала мама, наливая чай, и я, храня верность «своему» числу, отвечала:
    — Шшэсть… 
    Любимая цифра в моем исполнении звучала достойно. Но никаких шести ложек мне не давали.

    Я росла домашним ребенком, послушным, неслышным, никому не мешали мои тихие занятия. Вот возникает на шершавом потёртом ковре город из кубиков… На ночь он исчезает в коробке из-под телевизора, поэтому глянцевитым коричневым тараканам негде уснуть. Бездомные тараканы шебаршатся на кухне, приводя маму в отчаяние. 
    Мама частенько берёт меня с собой на работу, она преподает русский язык, а я сижу за последней партой, рисую тараканов в красивых домиках, изредка сообщая маминому классу о своих успехах. Это нравится большим детям, но не нравится маме, и в следующий раз по дороге к ней мы сворачиваем в солнечный коридор, где белая дверь, а на двери — моя любимая цифра. Дверь открывается в комнату, где встречает нас женщина. Черноволосая, пожилая. 
    — Здравствуйте, Алла Ильинична, — говорит мама. — Вот, привела вам…
    Комната тоже была солнечной. Стеллажи в шесть рядов, столы для тех, кто мог бы тут читать или делать уроки. Но в первый день моего появления — пятилетней девочки с двумя косичками — не было никого. Только сидел в горшке большой фикус и цвёл вопреки законам своей природы.
    Это мне уже потом Алла Ильинична объяснила, что фикусы не цветут. Цветок, которым я заинтересовалась, был, оказывается, бумажный.

    Ходила я к ней часто. И с мамой, и одна — когда начала учиться в той школе. Оставалась после уроков. Мы брали книжки, тоненькие, малышовые, в мягких обложках —  подклеивали порванные страницы, аккуратно прорисовывали стёршиеся от времени буквы заглавия. Книги доверчиво шли к нам в руки. Начиная лечение, мы уговаривали их потерпеть. В конце лета получали новые учебники, пахнущие свежей бумагой и типографской краской. Ставили им библиотечные штампы — на форзаце и на семнадцатой странице, а также на сто семнадцатой, и на двести семнадцатой, если требовалось. Старые учебники, дряхлые и потрепанные, сдавали в макулатуру. От них надо было отдирать картонные обложки. 
    — Маша, оторви, пожалуйста, — просила Алла Ильинична, — я не могу, — смотрела виновато. —  Рука не поднимается. 
    Обложка отрывалась с треском. Отдирался присохший клей, лопались старые, но прочные нити. 
    — Алла Ильинична, дайте что-нибудь почитать! — просила я.
    Она смотрела внимательно, думая, примеряясь, потом в её руках появлялась книга. Я приходила домой, раскрывала… Перед глазами вспыхивали кадры бурной чьей-нибудь жизни.

    Моя собственная жизнь тем временем текла своим чередом. Я готовила уроки — конечно, с книжкой на коленях, награждая себя десятком-другим страниц за каждый решённый пример. Прибиралась в комнате, пылесосила наш старый ковёр — книга ждала на кровати. Ходила гулять, пересказывая единственной своей подруге Лерке наиболее яркое из прочитанного — увиденного в книгах. Мама приходила с работы, садилась проверять тетради, а отец учил меня чистить картошку и гладить пионерские рубашки. Ему не нравилось, что я много читаю. Он говорил:
    — Марья! Всё горе — от ума! Научилась бы лучше борщ варить. 

    Настал день, когда Алла Ильинична отказалась принести мне новую книгу. 
    — Пора тебе самой научиться выбирать, — она отвела меня к двум стеллажам, где стояла художественная литература «для детей среднего школьного возраста». 
    Я выбирала. Я поняла, что на свете есть и никуда не годные книги!
    Зато теперь владею искусством выбора в совершенстве, и никогда не ошибаюсь. Смотрите: сначала надо подержать книгу в руках и внимательно осмотреть снаружи. Сейчас часто пишут на обложке отзывы об авторе: если их много, и все наперебой  восторженные — не берите. Дрянь, которую изо всех сил пытаются продать. Потом надо аннотацию почитать. И обязательно — обязательно! — пару страниц текста в разных местах. 
    Все эти премудрости я постигала в ущельях между книжными стеллажами, где было тихо и стоял запах переплётного клея и библиотечной пыли. И вот однажды — однажды туда зашёл Васька Паклин. Книга встрепенулась в моих руках, задрожала, зашелестела; я повернулась боком, наклонила голову и с удовольствием вообще бы исчезла с лица земли, представься такая возможность. 
    — Тебя, Криницына, нельзя в библиотеку пускать! — заявил Паклин. 
    — Почему? — прошептала я. 
    — Книги воруешь!
    И он ушёл, унося программного «Дубровского», а я стояла у стеллажа, и кто-то колотил изнутри кулачками в грудную клетку. 

    Алла Ильинична не ограничивала географию книжных путешествий. Я забредала в районы, предназначенные отнюдь не для шестиклассниц. И даже такие углы находила в школьной библиотеке, куда вовсе не ступала нога человека. В моей голове возник причудливый набор знаний по психологии, географии, биологии — всё это, как цементом, было спрессовано шедеврами мировой художественной литературы. Мой читательский формуляр чудовищно распух. А формуляр Паклина был совсем тонким. Но тогда казалось, что это не важно.

    Он женился на втором курсе института, позвонив мне и спросив:
    — Ты не против? 
    — Мне-то какое дело?
    С тех пор от книг меня ничто не отвлекало. 

    В нашей квартире книги были везде — в комнате, на кухне, даже в ванной. Я читала за едой, за телевизором, я читала перед сном и вместо сна, я читала, лежа в горячей воде и, помешивая на плите борщ, — я тоже читала. Иногда, не в силах выбрать, я читала по две книги сразу. 
    Жилось мне совсем не плохо. На вопросы знакомых «Когда ты, наконец, выйдешь замуж?» я научилась отвечать:
    — Завтра!
    — ?
    — А сегодня уже не успею! — лёгким голосом объясняла; ложилась спать и только буквы мелькали у меня перед глазами. Я и во сне читала! Нет, правда: если наяву я не замечала букв — за их ровными рядами всегда распахивалась для меня живая звучащая   перспектива, то во сне… Сны мои заполняли белые страницы. Буквы на них двигались, как живые, играли со мной в свои какие-то игры. А однажды мне приснилась книга в синей обложке — вовсе без букв: я проснулась среди ночи, чувствуя, что простыня сбилась складками, что наволочка мокра и мокры виски.

    Самое любимое: походы в книжный магазин после получки. Мама настояла, чтобы я раньше заходила домой, чтобы хоть часть денег оставить сохранными в ящичке, куда и отец всегда складывал зарплату, где и сама она хранила свои скудные учительские рубли. А потом — потом я летела в книжный. Он был как библиотека моего детства, только больше, и книгу оттуда ты уносил навсегда.
    И вот там я увидела этот сборник. Точь-в-точь такой, как страшная книга из моего сна. Тот же формат, толщина, та же обложка синего цвета. Я схватила его — он разломился, как пирог.
     Буквы были на месте. 

Снег такой, как будто поле
Спьяну встало на дыбы.
Снег такой, что даже стоя 
Задыхаюсь от ходьбы...

        Я невольно посмотрела в окно. За ним, и правда, мчался снег.

    Сборник стихов стал жить у меня. Это был хороший сборник, он был правильно составлен: на каждой странице только одно небольшое стихотворение. Взгляд не уходил, впечатление не размывалось. В стихах — в каждом — было множество смыслов, и это напоминало плотные чешуйчатые почки сирени: мы их, бывало, расщипывали и считали, сколько в каждой спрятано листочков. Мне казалось, я никогда не сосчитаю их все. Но до того прихода Лерки, подруги, я и не знала, что такое на самом деле эта книга. Или нет... Сначала не Лерка — сначала Васька Паклин пришёл.

      Вообще-то я и раньше понимала, что книга необычная. 
    Как-то раз отец пил пиво... Мой отец — он стихов вообще не читает! Но синий томик взял, разломил посерёдке, и, смотрю, втянулся — листает, смотрю. А потом мама позвала меня на кухню начистить картошки. Вернулась и вижу: сборник открыт, отец с кружкой, у обоих вид вполне довольный. 
      С тех пор он иногда заглядывал в мою комнату:
      — Дай-ка мне твоего поэта, я с ним побеседую… 
    Правда, всегда при этом он пиво пил почему-то. Как пива купит — так всякий раз и просит. 
    А уж когда Васька Паклин пришёл…

    Васька Паклин пришёл без звонка, зато с ананасом. 
    — Чаю? — я растерялась и от растерянности понесла чушь: 
    — Хотя какой чай, ананасы положено шампанским запивать!
    — Я принёс, — кивнул Васька и полез в пакет. 
    Бутылка открылась бесшумно — только лёгкий дымок пошёл из горлышка. Разлили, выпили, и Васька как-то сразу оказался около меня, начал целовать, одновременно расстегивая под кофточкой лифчик. И родителей, как назло, дома не было. Вот, думаю, и сбылась мечта идиота.

    Мечта идиота — это особая категория мечты. Во-первых, она совершенно несбыточна. Во-вторых — сбывается, несмотря на это. В-третьих, несмотря на то, что сбывается, счастья не приносит, а приносит одни неприятности. Всё это крутилось у меня в голове, пока я пыталась сопротивляться паклинскому напору. 
    Ба-бах! — мы вздрогнули: я, полураздетая, и энергичный Васька. Оказалось, это синий сборник упал с полки и теперь лежал, раскрывшись, на полу. Паклин отцепил, наконец, от меня свои лапы, наклонился, поднял — взгляд его при этом скользнул по странице. Скользнул, задержался на ней… Какое-то время Васька стоял, замерев, потом захлопнул книгу и сказал, не глядя:
    — Криницына, ты… это. Неси, что ли, твой чай. А вообще… Знаешь, не надо. Пора мне.
    Закрыв за Васькой дверь, я бросилась к поэту. Если книгу подержать в руках и резко открыть — она раскроется на той самой странице, где её читали в последний раз. Я совсем уж было собралась так и сделать, но что-то меня остановило. Не то, что испугалась, а просто поняла: не надо. 

    А Лерка — Лерка пришла позже, в субботу. Она всегда в субботу приходит. И мама нам с ней поставила, как всегда, графинчик своей наливки.  
    — Слушай, Машка, какая ты молодец, что не замужем! — заявила Лерка, и, потянувшись, сгребла синий сборник с тумбочки. — Незамужние женщины всегда почему-то хорошо выглядят. Лучше, чем замужние. Слушай, а кто автор-то? А-аа... Ну, давай, за тебя! — Лерка выпила и уставилась в книжку. 
    Тут я почему-то занервничала. Не знаю. Томик на Леркиных коленях вдруг показался чужим. Праздничным и каким-то, что ли, молодцеватым.
    — А ко мне, — безразлично сказала я, — Васька Паклин приходил...
    — Да ну!
    — Представь! Приходит, такой, с ананасом, с шампанским… 
    — Ни фига себе! За это надо выпить, — Лерка опять схватила графин. — А с женой они что — развелись?
    Я пожала плечами. 
    — Слушай, ну, пришёл он — и что, что?
    — Что… То! — брякнула я. — А потом, когда уходил, телефон мне свой оставил! Сказал: звони обязательно, Машка, как я вообще жил без тебя столько лет? 
    И на томик, на томик глазами. А он, — ну, что с ним будет? — лежит. 
    — Во-от! — Лерка воодушевилась. — Глядишь, замуж выйдешь! Наконец-то. А то переживаю всё время за тебя... Давай: за любовь! Слышь, а хорошая книга. Можно, почитаю возьму? 

    Я не маньяк, нет. Я не фанатик. Я и Рыжего отдам не глядя, и с Казариным расстанусь. Иванова Алексея — пожалуйста! Сахновского Игоря, хоть он и земляк… Ни за кого не держусь, правда. Но вот этот стихотворный сборник… Не могу. Не отдам и всё! А Лерке — особенно. Лерке, с её длинными ресницами и серёжками-колокольчиками — Лерке тем более не отдам! 
    — Ты знаешь, я его сама ещё не дочитала! 
  Очень скоро Лерка (она была разочарована или мне показалось?) засобиралась домой. У порога пригласила:
    — Теперь вы к нам! 
    Это её обычная прощальная формула. Но на сей раз словечко «вы» меня приятно согрело. 

©    Наталья Бакирова