Андрей НОВИКОВ
г. Липецк
СУМЕРКИ
ОДНА МИНУТА
Ушел в дурмане, стыдно малость,
Простые позабыл слова.
Черна, как хлеб, разлуки жалость,
Черства уютом, как вдова.
Не быть нам снова молодыми,
Уйти и больше ничего,
К не подытоженной твердыне,
Благоразумья своего.
Но век не изменяет облик,
Для новой встречи роковой,
Пока еще не приспособлен
К отмщенью опыт неживой.
Когда дороги изогнуты,
Тоской пылят издалека,
Хватило бы одной минуты,
Чтобы простится на века.
ВИДЕНИЯ
От ночных, непрочитанных бдений,
Бьет в ладоши большая луна,
Разругались фрагменты видений,
Не на ночь, а на все времена.
Друг на друга, столпившись, орали
Призрак призрака драл за власы,
Просто сытую жизнь выбирали,
Все как мы, и сопели носы.
И над всем — ощущенье озноба,
Как одели в сырое белье,
И летали на крышке от гроба,
На весы, бросив сердце мое.
Будет долго оно колотиться,
К равновесию чаши сведя,
Память выше — летает как птица,
Голоса уходящих будя.
Вот она, правда жизни, тупая,
Бытия указующий перст.
Откупаюсь от них, отступаю,
И целую серебряный крест.
СОБЕСЕДНИК
Живешь, сбиваешься с пути,
Шагаешь от вершин к низине,
«прожить — не поле перейти...» —
Грустишь в дежурном магазине.
Не факт, что одинока ночь,
Всегда найдется собеседник,
Хотя бы Бог, ему помочь,
Ты напросился сам, посредник.
Немного антивещества,
Еще нацелит советь жало.
И ощущение родства
К тому, что память рассказала.
Пытайся осознать до дыр
Затертый постулат — он мрачен:
Не красота спасает мир,
А лишь покой и сверхзадача.
А так же множество дорог,
И проводник на них незрячий.
Высокий перечень тревог,
Осознан так или иначе...
Ну а потом, как дважды два,
Очнуться в стылом магазине,
Дождь и сырая голова,
Портвейн и яблоки в корзине.
Средь полок, где теснится снедь,
Под гулкой пустотою зала,
Имей, что надобно иметь,
Судьба другого не сказала.
МЕРЦАЕТ УТРО
Мерцает утро стыло черно-белым,
И у природы жесткие черты,
И солнце, нарисованное мелом,
Дает лишь горький привкус немоты.
Он, как всегда, случаен и не точен,
В разрывах мимолетных облаков.
Асфальт щербат и девственно-молочен,
День непорочен в зеркале веков.
Живешь надеждой, да и то напрасно,
Разрежут жесткий воздух провода.
Над светом бытия, увы, не властны,
Ни память, ни прощенье, ни года.
КАЗАНТИП
Кто говорит о чём? А я — о предках,
У памяти порой края остры.
Оранжевой хурмой на голых ветках,
В Крыму сады осенние пестры.
Все высохло в барическом затворе,
И ветер слаб, он навсегда осип.
Зеленым светом колыхалось море,
Гранитом возвышался Казантип.
Вглядись в него — и сердце каменеет,
Татарский пляж, иди ко всем чертям!
Такой же он, как при царе Атее,
Пустынен, дик, безудержно упрям.
Царем последним своенравных скифов
В бою погибнуть в девяносто лет!
Катились камни из-под ног, что мифы,
Смолою пахло и терялся след.
Еще к богам незлобна безнадежность,
В котлах кипит тягучая смола.
Животворящих отчеств непреложность
Непостоянством выжжена дотла.
Простор и волю сверив поименно
Скорбят на тризне смелые сыны.
Еще заката не горят знамена,
Рожденных для кочевья и войны.
Иссушен солнца вековой тоскою
Пузырь медузы дохнет вдалеке,
И тень веков мелодией простою
Ответит мне на древнем языке.
СЛОН
Скрипел бамбуковый салон
Под тайской пальмовою крышей.
Но бережно мне серый слон
Мял спину среди джунглей пышных.
Животный холодок свежéй
По телу шёл буддийской вязью,
А лопухи его ушей
Казались сотовою связью.
Страх мир перевернул вверх дном,
Усердствовал погонщик лихо,
А я лежал живым бревном
Под этой процедурой тихо.
Но жизнь соединяла нас
Никем не видимой проводкой,
И солнышка слоновий глаз
Пах крепкой рисовою водкой
НЛО
Мне знакома мелодия эта —
В шорохе, стуже дворы и дома.
Если тихо сживает со света
С неба пришедшая ночью зима.
Для чего оставлена лазейка —
Жизнь увидеть на годы вперед,
Не судьба, это полночь-злодейка,
Индевело созвездья зажжет.
Закипает под сумерки чайник,
И висит, не поняв ничего,
За окном серебристый печальник —
Залетевший объект НЛО.
ТОЧКА
Ты — нытик, так поставим точку,
С улыбкой задерем носы:
Гляди у солнца на цепочке,
Висят карманные часы!
Давай достанем из архива,
Дворовый перебор струны,
И в монохроме негатива,
Латунный инвентарь луны!
Чтоб жизни понимать феномен,
Воображенье не унять,
Стоять бы нам у звездных домен,
Почтительнее шапки снять.
Давай, мы просто балагурим,
На небе разглядим холсты,
Когда затишье перед бурей,
На расстоянии версты.
БЛЮЗ
Есть в томном блюзе чинная небрежность,
И судеб переменчивость, когда
Саксофонист задумчивую нежность,
Пронес над парком раз и навсегда.
Мелодия плыла не нарочито
То вверх несла, а то бросала в низ.
И сам он словно грёзами прочитан,
И перед Богом первозданно чист.
Контральто выдул бережно и робко,
И лился звук с жеманной хрипотой,
Оставив колдовство свое за скобкой,
Бросая в дрожь сердечной прямотой.
Посмотри на себя в День рожденья, а вернее вокруг посмотри,
Знак свободы, а значит терпенья, указали тебе фонари.
Ты собою вовек неосознан и негаданно пропасть близка,
Увлечен приземленною прозой, отыскав наконец двойника.
Он сродни утоления жажды, для чего миг прозрения дан.
Бог даст, вспомню об этом однажды, уложив бытие в чемодан.
Он молчит, да и как же иначе, мы с годами угрюмее лишь.
Он в кармане трагически прячет для меня заготовленный шиш.
Юность, молодость, в следствии главном, все в прошедшем, как будто вранье.
Родовою являются травмой, обозначив безумство свое.
Соберись помаленечку духом, привыкай навсегда к тишине,
Дежавю будет ныне по слухам, но на вырост, с частицею «не».
Не сбежать, эти даты сильнее — привыкай, не тебе ли в них быть?
В этом мире опять юбилеет — не успели тарелки помыть...
Заметает настойчиво, сухо, сон тяжелый, морщинки у рта.
И земля наподобие пуха: белоснежна, но все же не та!
Как она отражается в стеклах! Покаянный, взыскательный вид.
В ванной розы не празднично мокнут, в легкой воле рассвет семенит.
Остывает тепло в батареях, коммуналка, прикрыв худобу,
Прорисует чертовски яснее и твою и чужую судьбу.
.
Бесславно темнеет. Струя молока
Поет монотонно в ведре
На цинковом блике, мелеет река,
Сужается свет. В сентябре
Идет межевание в небе, гряда,
Чернея, идет за грядой.
На землю упала гнилая вода,
А чистая стала бедой.
Хозяин стреляет ворон от тоски,
Хозяйка другим занята:
Корове тяжелые мажет соски,
Густым вазелином, а та
Таращит наполненный влагою глаз,
В котором колеблется двор,
Скамья деревянная, ведра и таз,
В колоду вонзенный топор.
Смеркается, в лампу налит керосин,
Гудит в отдаленье баржа.
Знамением поп осенил апельсин,
И съел. Гром не грянул, а жаль.
Хозяин, по полю отмерив версту,
С колена, не целясь, как есть,
Последний патрон разряжает в звезду,
Взошедшую в небе как весть.
ТИХИЙ УЛОВ
Предчувствуя жизнь впереди, припав к своей горькой поживе,
На кухне ночной посиди, где чайник свистит в позитиве.
Не спи, прижимаясь к двери, прими воздаяние месту,
А время еще впереди печалиться в скудности пресной.
Досуг коротающий ждет доверчивой правды покоя,
Бессонницу прошлое льет живою и мертвой водою.
И горек заветренный хлеб, и легок в салатнице пепел,
Ход мысли и воли нелеп, замкнулся в языческой скрепе.
Сегодняшний тихий улов: отныне не знающий храма,
Все также ты Бога зовешь в объятья душевного хлама.
КНИЖНЫЕ РАЗВАЛЫ
В переходе книжные развалы, лысиной блестящий продавец.
Улица толпою изнывала, выказав терпенья образец.
В переплет попасть души не чая, под обложкой оказаться в миг,
С укоризной головой качая, буквоед невольный и шутник.
Полистав невнятицы беспечной, помусолив пальцами язык,
Свет страниц и жизни скоротечной, только дразнит, манит и дерзит.
Как и ты, я из такой же касты, как тебя ведет меня строка.
Сызмала с изъяном языкастый, выжить чтоб, сойду за дурака.
Путь из букв чарующий и вечный, в сонмище сюжетов заводных.
Ощути со мной толчок сердечный, в типографских знаках выходных.
Не вопрос, что важен вес таланта, хоть бамбук кури, а хоть кальян,
Не отыщешь в чтиве бриллианта безвременья штопая изъян.
Дай мне книгу не прочтенной неги, в той, где запах есть и вкус и звук,
Где в степи горланят печенеги, лица отражают смену мук.
Так иди за мной дорогой страстной и над суетою поднимись,
Чтоб навсегда строкою красной, начинался жизни строгий смысл.
ПЕРЕДОВИЦА
ЛЭП чернеют на закате
Среди просеки, к реке
Свет последний солнце тратит,
Исчезая налегке.
Спит ржавеющий бульдозер,
Вахта брошена в тоске,
И душа в анабиозе
На сухом речном песке.
Острый ветер производства
Двинет крана рычаги,
Трудовое первородство
Загудит среди тайги.
И в платке явившись красном,
Крановщица знатна вся,
Миражом скользит прекрасным,
Колыхая телеса.
Жизнь былая с убежденьем
Ставит памяти вопрос,
Тлен мешая с вожделеньем
В лязге тросов и колес.
Снова оживают лица,
Кочегарный запах мест,
А в башке — передовица
С запозданьем мысли ест.
Гляди на стройку, значит, зорко, в оба, бетонный цепко оценив каркас,
Незавершенность — глупая особа, но держится достойно, без прикрас.
Вот котлован, на самом дне смиренья, в нем техника грустит в параличе,
Татуировкой сизое прозренье у бригадира на крутом плече.
Противный карлик поселился в кране, лицо изображает смену мук.
Над будкой разбежавшейся охраны болтается пустой облезлый крюк.
Сквозняк проект упоминает всуе, капустную с купюр стряхнувши тлю.
В догадках скверных бытие рисует инвестора, надевшего петлю.
Застыл раствор, не пригодился опыт, обеденная скука, колбаса.
Рабочей смены своевольный ропот отправлен непечатно в небеса.
Замазкой зашпаклеван влажный запах, но он везде мистически проник.
Кобель, как день, стоит на задних лапах, непобедимо высунув язык.
Строителей заботы, будто выпас идей, что зодчий воплотить взалкал.
…Из времени любого можно выпасть, сказав, что Бог несчастного толкал.
СТРАХ
Взойдет травы рубаха не по росту,
Знаменье свыше вновь придет за мной.
Упряма память — грубая короста,
Не совладать с ней, выкормыш земной.
Хватать губами воздух хрипловатый,
Прислушиваться к голосам страстей,
С кем хлеб делил, а грусть была расплатой,
Умножившая сущности вещей.
Все ждал ответа, не имея цели,
Господь, так торопливы дни твои!
Босому проходимцу знать тебе ли,
Живительный, пьянящий ток крови!
Он будоражит, будит терпеливо,
И сон и явь — печали долгий взмах.
Призыв прилива и ответ отлива,
И в круге первом драгоценный страх.
ПРИТИХШИЙ ДВОР
Притихший двор щекочет привкус гари, грузовика дощатый пылен кузов,
Сосед завозит мебель, благодарен, семейные скрепить покупкой узы.
Он на полу считает фурнитуру, крепеж, сверяя с чертежом фабричным,
И гладит по головке дочку-дуру на кухне, в стойком запахе яичном.
С автобусной подножки вечер спрыгнул, считает небо мартовские иды,
В лото играют дети, спины выгнув, копеечной фортуне не завидуй.
Но я — свидетель: есть, однако, ласка, не убежит с топчана день в безделье.
На половицах облупилась краска, нет ссор, но нервы явно на пределе.
Да, я — свидетель этих одиночеств, судеб простых и ординарных жизней,
Таких же, как стандартность наших зодчеств, где в старости и праздники капризней.
Пар из подвала, запах теплотрассы, задворок вид плешив, прямоуголен,
Дождь ест сугробы и критичность массы, в несовершенстве мира копит волю.
© Андрей Новиков
Причал
Литературный интернет-альманах
Ярославского областного отделения СП России
Авторизуйтесь, чтобы оставить свой комментарий: