ЛевитовФЕСТ
Анастасия ПАНКИНА

Родилась в Ленинграде. Закончила СПбГАТИ по специальности театроведение в 2004 году. В 2000 – 2010 г.г. работала видеооператором в кино и телевидении. В 2013 г. устроилась специалистом по социальной работе в отделение профилактики безнадзорности несовершеннолетних Центра социальной помощи семье и детям (эта работа и отражена в рассказе). В 2020 г. начала писать серию рассказов «Записки специалиста по социальной работе», один из которых («Ключ») и отправила на конкурс Премии имени А. И. Левитова.

ЗАПИСКИ СПЕЦИАЛИСТА ПО СОЦИАЛЬНОЙ РАБОТЕ
   В тот день я поделилась с подругой тем, как в очередной раз не смогла отказаться от кофе.
   — Вот представь. Утро. Просыпаешься, чувствуешь неприятный привкус во рту — вспоминаешь о гастрите и сразу о том, что кофе теперь нельзя. Лежишь, перебираешь в уме: надо убраться, приготовить завтрак детям, помыть окна. Но тело без эспрессо не включается. Обычно выпиваешь и включается, а сегодня — нет. Смотреть через непроснувшийся организм на мир неприятно. Моешь посуду и прислушиваешься к себе: в груди боль — это он, гастрит, а может, язва уже. Как плохо! Всё от кофе. Хочется преодолеть рыхлость, вялость, мутность. Выпить? Да, так и убить себя можно! Язва же. А язвы от чего бывают? От нервов, гастриты и язвы — всё от нервов, а я вон как дергаюсь… Пойду в магазин за кофе.    Зависимость. Только у алкоголиков или наркоманов, водка и героин, а у меня эспрессо.
   Монолог я закончила уже с чашечкой горячего чёрного напитка и с решением написать книгу об одном из кругов ада, на который только что постучалась. Имя этого мытарства — чревоугодие. Писать буду о том, что видела и слышала сама, будучи гостем четвертого отдела преисподней. Часть круга проходит по земной юдоли, что создано непременно во спасение. Кое мне также доводилось наблюдать, бывая в аду по делам службы.

   Три года назад я устроилась работать в Центр социальной помощи семье и детям. В должностные обязанности специалиста вошло: ходить в адреса, обследовать ситуацию в кризисных семьях, составлять планы индивидуальной реабилитации с детьми и их родителями. Кто-то из клиентов решался проходить лечение в наркологической больнице, кому-то требовалась помощь в поиске работы, обучении, оформлении социальных выплат, устройстве в оздоровительный лагерь детей, получении жилья.
   Все эти люди из прокуренных квартир, покосившихся домиков, маневренных комнат остались в моей памяти и в моем сердце. Так, наверно, запоминает врач своих пациентов. Вместе пережита операция. Двое побывали на грани жизни и смерти, а потом разошлись, один другого выписал.
   Я с ними не встречаюсь, как это бывает, когда люди дружили, не звоню и не пишу. Молюсь за некоторых, иногда нахожу кого-нибудь в соц. сетях, одного навещаю на кладбище, дочку другой воспитываю.
   Специалисты центра появлялись на пороге квартир, когда в семьях случалась беда. Из писем полиции, опеки, поликлиники, от соседей и самих получателей социальных услуг мы узнавали о драках, запоях, употреблении наркотиков.
   Уже читая сообщения, я представляла себе героев повествования. «Гаркуша привела детей в сад без верхней одежды, пожаловалась, что муж угрожает ножом, находясь в состоянии алкогольного опьянения». «У Кристины в школе был обнаружен педикулёз, вшей со слов девочки, принесла в дом бабушка, которая 10 лет бродяжничала и вернулась с запахом гниения». «…Несовершеннолетний Алексей был арестован при попытке сбыть наркотическое вещество — гашиш. Проживает с отцом по адресу…». Что там наболело в этой многодетной семье Гаркуш? Где бродила старая женщина, имеющая трехкомнатную квартиру, и почему отказывается от осмотра врача? С кем сдружился Лёша, так рано оставшийся без мамы?..
   С каждой семьей будет разговор на кухне. В котором, я обязательно скажу, что мы пришли помочь, детей не отбираем, в тюрьму не сажаем. Действовать будем в интересах ребенка. Попрошу расписаться под 69 статьёй семейного кодекса, где заболевания алкоголизмом и наркоманией значатся, как основания для лишения родительских прав. Посмотрю, что в холодильнике, чистым ли бельем застелены детские кроватки, есть ли школьные принадлежности, долги по квартплате, зависимости. Запишу в акт обследования: где кто работает, учится, доход. А дальше некоторый отрезок пути, я пройду рядом с ними…

КЛЮЧ
Рассказ

«Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут.»

(Ин. 5: 25).

   Оторвав голову от пропитанной потом подушки, женщина лицом неожиданно уперлась в доски. Перед собой она видела крупные ссохшиеся волокна древесины с капиллярами крови. Привстать дальше ей не удалось, тяжело дыша и дрожа всем телом, Тома стала медленно сползать с кровати, предполагая, что находится в гробу покойного мужа но, всё же надеясь найти чекушку за тумбочкой у кровати.
   Её мама умерла, от того, что нечем было похмелиться. С тех пор в доме всегда хранилась «маленькая» про запас. Дрожащими, непослушными руками она нащупала горлышко. Вытащила пузырёк, не отлучаясь из могилы. Видимо, муж гниет и от этого такая вонь. Тамару трясло, ноги онемели, пульс не прощупывался. Преодолеть всё это, она могла, только раскрутив крышку и влив в себя 100 грамм водки.
   Зубы стучали о стекло бутылки. Тамара, справляясь с тошнотой, отхлебнула жидкость. Женщина знала, что рано или поздно, ей придется пережить слипшийся в несколько бессонных суток кошмар выхода из запоя. Но уже не сегодня. Организм принял.

Так начался четвёртый день болезни матери двоих детей Клешовой Т. Н. Накануне она в очередной раз твёрдо решила не пить. Продержалась с полудня до пяти утра. За семнадцать часов отказа от алкоголя у неё уже появились тяжёлые симптомы отмены. Заснуть не могла, ворочалась в промокшем белье, ноги сводило судорогой. Вставала через каждые 20 минут в туалет, ходила по дому, снова ложилась. Мучилась, злилась, курила, боялась.
Алкоголики часто говорят, что могут остановиться в любой момент. Но тело не даёт. Этанол включается в обмене веществ, и как только он перестаёт поступать — клетки задыхаются. Такое состояние называют — «трубы горят». Загустевшая за время употребления кровь не разжижаться спиртом, в сосудах образуются склейки эритроцитов. Сердце, печень, мозг испытывают кислородное голодание. Такое состояние приводит к инсультам, инфарктам, нервным расстройствам. Тамара испугалась, что умрёт от сердечного приступа, и выпила.

   Минут через пять стало легче. Женщина сидела на краю тахты. На другом конце покрывала лежала, укутанная в плед девочка с медведем в юбке. Сколько сейчас времени Тома не знала. День или ночь? Надо отвезти Соню в садик, но она же болеет. А может, это она неделю назад болела? Мысли путались. Он, он во всем виноват! Мать тихо заплакала, глядя на безмятежное лицо девочки. Встала и нетвердым шагом пошла к старшему сыну.
   — Ты Соню кормил? — трясла она его за плечо.
   Богдан до трех играл в Доту и только под утро ушел в напряженный, тревожный сон. Они поссорились.
   — Да, мам, — прячась, под одеяло с головой ответил подросток.
   Тамара вышла на кухню. Открыла, затянутое полиэтиленом окно, и прикурила. Ночной «плач и скрежет зубовный» уже не казался такими страшными, смерть отошла, уступив место обидам. Я пол года пахала с утра до вечера. Могу расслабится?! Всё шло по старому сценарию, только место отца в этот раз занял сын.

   Раньше Тамара несколько раз в год уходила в запой и сбегала из дома. Знала, Артём хоть и всегда под шофе, но о детях позаботиться. Психологи это называют созовисимыми отношениями. Он пьёт, потому, что она гуляет, а она — потому, что его содержит. Партнёру выгодна зависимость другого. Она ему служит оправданием. Когда в такой паре один отказывается от своей роли, второй чувствует себя опустошённым.
   После смерти супруга Тома держалась пять месяцев, знала подстраховать не кому. Пыталась заполнить брешь работой. К уборке офиса и обязанностям повара в школьной столовой добавилось мытьё ресторанной посуды по выходным.
   Детей она как-то заранее жалела. Вечерами смотрела с ними мультики, баловала сладостями. Соне купила говорящего пони, Богдану — гироскутер. Ребята к ней после похорон отца сильно прижались, боялись за маму. Ходили с ней в магазин, засыпали вместе. Летом Тамару сняли с учёта в опеке, посчитали, что справилась. Но женщина чувствовала — тяга растёт. Всю осень боролась с мыслями об алкоголе. Срывалась на сыне. Уже осознавала, что может запить, и всё же надеялась, сдержаться.

   — Как будто это театр какой. Хочешь, не хочешь, а играешь свою роль. Какая бы сила воли не была. У меня всегда запои со ссоры начинались, — рассказывала потом Тамара на группе самопомощи, — Сидел Богдан за компьютером два года, мне хоть бы что. А тут, прям, злость взяла на его компьютерную зависимость. И поделать ничего с собой не могу. Свирепею. У него каникулы, так он хоть бы посуду за собой помыл! Ну, я на парня и налетела. Расстроилась, расплакалась.
   Один голос в голове говорит: выпей, тебе ж плохо, пусть знает, как мать переживает. Другой сопротивляется: а детей на кого?! Первый: да ладно, ты — заслужила. Давно ждёшь! Всё одно — туда дорога. А второй: пожалеешь ещё, лишат. Пока голоса эти в голове у меня спорили, и второй даже побеждать стал, я уже в магазине была и водку покупала.
   Потом три дня себя корила: «нет, Тамара, так нельзя», и пила ещё сильнее. Тебя гонят, а ты бежишь... С работы уволили, я ж даже не позвонила туда, просто не пришла.

   — В четыре поедем изымать. Мальчик соседке пожаловался, что мать запила. Вы с нами? — говорит мне в трубку специалист опеки.
   — Да — с готовностью отвечаю я.
   Наконец, реальное дело. Посмотрю сама. Во всем разберусь. Это мой пятый день в должности специалиста по социальной работе. Семью Клешовых мне передали вчера в виде толстой красной папки. Я листаю ксерокопии документов. … мать — 1974 г. р., свидетельство о браке, два о рождении, свидетельство о смерти мужа 2013 год. Диплом о высшем образовании. Читаю письма из опеки «н/л получил неудовлетворительные оценки в четверти по английскому и русскому», «не вышла на работу», «сдала детскую комнату знакомой Ольге, не имеющей регистрации», «неоднократно оставляла на сутки и более несовершеннолетних Богдана и Соню на попечение мужа, находящегося в алкогольном опьянении». Статья 5.35.
   — Изымать? Это в детский дом? — спрашиваю я у заведующей.
   — Богдана к нам в соц. гостиницу возьмем пока. А Соню придется в Цимбалина ,— с каким-то сожалением о судьбе девочки говорит начальство. Почему?
Набираю в поисковике больница Цимбалина. 75 коек. Принимает несовершеннолетних от 0 до 12-ти по направлению опеки и полиции, изъятых у алкоголизированных и страдающих наркоманией родителей. Отзывов нет.

   Богдан переворачивается на живот. Перед глазами мерцают красные сполохи, как недавно на экране компьютера у его разбитого в Доте героя. Бой проигран. Жизненные силы на исходе. Тяжёлой грудой доспехов мальчик падает и снова оказывается на ковре в игровой комнате Цимбалина. Громко работает телевизор, чтобы заглушить плач детей. В эту комнату, где на экране чему-то радуются и катаются на каруселях улыбающиеся медведи, он попадает во сне раз за разом. Как могут они веселиться, когда он остался без мамы, без дома, без жестяной коробочки с пульками под столом? Хочется побыть одному, но в палаты после завтрака никого не пускают, чтоб не сбежали или не убились — уверен мальчик.
   Сидящая за неприступным столом женщина в белом халате видит, как к нему на колени карабкается плачущий малыш и продолжает заполнять журнал. От памперса ребенка пахнет. У двухлетнего тоже горе. Тут у всех горе, которое заполняет помещения запахом ночного энуреза и хлорки. Богдан садится за штору и достает припрятанный в столовой кусок хлеба. В резком ржаном духе он находит утешение. Вдыхает житную, как его тоска горечь, целует шершавую мякоть, представляет, будто это мама ему из дома послала.
   Успокоенный, мальчик уходит на глубину сна, там, где нет ни мыслей, ни картинок. Темнота и тишина.

   Тамара нетвердой походкой прошла мимо зеркала в прихожей, чувствовала в нем себя, даже уловила краем глаза мелькнувшую тень. Но не посмотрела. Она боялась этого опухшего, коричневого лица, отложила встречу с ним на потом. Вот лакированные сапоги — другое дело! В них сорокалетняя женщина себя узнавала. В прошлом. Руки с дрожью, но быстро натягивали блестящую кожу на ноги рыжеволосой худенькой девчушки в косухе. Такой она была двадцать пять лет назад. Еще не допила своё — сказали бы на группе анонимных алкоголиков.
У калитки заливисто с хрипом залаял Грей. Это опека!
   — То-то меня Артём разбудил. Увидят такой — детей заберут.
   Тревога придала долгожданных сил, даже голова прошла. Она снова растолкала Богдана:
   — Позаботься о Соне. Я тебе потом планшет куплю! Хорошо? Мама на работе, если что.
   Схватив сумку с документами, Тома вылезла через окно в сад. Топча сапогами грязь и осенние листья, женщина уходила от упреков: «В зеркало видела себя, Тамара Николаеевна? Ты же — алкоголик! Помрешь! Лечиться будешь? Почему с работы ушла? Сколько долг за квартиру? О детях подумай!». Эти нарывающие вопросы её ночных кошмаров жили в покосившемся деревянном доме, который женщина занимала с детьми.
   Грей замолчал. А может и не лаял вовсе. Она шла на железнодорожную станцию, чтобы отправится туда, где её никто ни о чём не спросит, в дом, которого не существует на карте. Там у неё нет имени — только цвет волос. Рыжая ехала к своим, к тем, кому ещё хуже!
   Заброшенного в 1990-ые здания детского сада, действительно, не существовало на плане города. В поисковике появлялся зеленый прямоугольник без адреса. Эту землю взяла в аренду компания «Экоболт» и разбила здесь два пункта: один — по приему металла, другой — стекла. На последнем работал покойный муж Тамары, умерший от острого панкреатита. Сюда стекались бродяги со всего района. Те, у кого было свое жильё приходили «сдать груз». Бомжи обитали в развалинах дошкольного учреждения постоянно. Бутылки, алюминиевые банки, ценные вещи, найденные на помойках здесь меняли на деньги или спирт.
   Днем и ночью во дворе дымились костры. Мужики — жгли провода, добывая медь. Тамара присела к огню, не здороваясь. В этом пламени с пластиком проводов перегорали не только «спасибо» и «до свидания», но и обещания, возраст, связи, обиды. Оставались только коричневые лица, рядом сидящих скитальцев. Анзорик, спившийся риелтор, расселявший квартиры алкоголиков. Рядом с ним его подруга — последняя жертва бухгалтер Ольга, оставшаяся без двушки. Заведующий киевской психиатрической больницей дядя Саша, Доктор. Парень по прозвищу Малыш, не расстающийся с пластиковой бутылкой — сиской. Боцман Гаврилыч и кто-то ещё в темноте. Муж?.. С ними, как ей представилось, Рыжая и употребила в тот вечер 250 граммов спирта, что привело к потере зрения.

   — Страхом зовём в полунощи: Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас, — стоя перед образом в ночной рубашке читала утреннее правило Клавдия Васильевна. Женщина в белом халате, снившаяся Богдану существовала. Мальчик был в Цимбалина четыре года назад.
   И журнал учёта услуг, разделяющий их тогда, тоже существовал. «Проведена социально-педагогическая диагностика 14 раз, консультирование по вопросам социально-средовой реабилитации 9, организация коммуникативного пространства 8». Половину времени от своей смены воспитатель тратила на создание виртуального педагога Комаровой К. В., которая играла с детьми, беседовала, гуляла, пока реальная сидела за столом и выражала себя в цифрах. Вдруг кто-то сверху посмотрит в компьютер — что там, в игровой? А там весь набор услуг выполнен. Встань Клавдия Васильевна со своего места, присядь за штору к Богдану и та, компьютерная Комарова сильно отстанет. Учреждению — минус. «Бумаги моя плата за то, чтобы попросить у Бога за этих ребят», — говорила себе воспитатель и переписывала вечерами имена в блокнот. Кто есть — кто обычно потом не вспоминала.
— Спаси Господи отрока Богдана, отрока Михаила, младенца Ксению, — шепчет пожилая женщина и ей кажется, что она опять сидит впотьмах на кровати с двумя зеленоглазыми девочками в свою первую смену. — Приклони, Господи, ухо Твое и услышь меня…
   — Сёстры не ложились всю ночь ждали, когда мама их заберёт. В опеке сказали анализы — сдадите и домой. На следующий день у обоих неожиданно распухли щёки от гайморита. Их обманули.
   Дети поступали в Цимбалина чаще без диагнозов. Болеть начинали здесь, на второй-третий день. Температурили, писались по ночам, садиковские — теряли речь. Грудничок Рамиль плакал шесть часов кряду, отказывался от смеси, а к утру перестал дышать. Врач давал разряд, ещё разряд, но малыш не хотел жить без мамы, которую вчера депортировали.

   — Нет, не поедем, сегодня, — позвонили из опеки уже к концу рабочего дня.
   То ли по причине неполадок двигателя, то ли по молитвам Клавдии Васильевны, но «Волга», на которой планировали осуществлять изъятие специалисты опеки, не завелась.
   — Впереди выходные. А потом будем готовить дело о лишении и передавать в суд — услышала я из телефонной трубки.
   — А дети пока с мамой будут?
   — Да, если она в себя придёт. Сможете выйти к ней в понедельник—вторник и нам отзвониться: как там.
   — Да, да, я выйду.

Стаж употребления у Тамары, как я вскорости узнала, на приёме у нарколога — 20 лет. Начала в 21. Запои пошли четыре года назад. Обычно продолжались неделю, максимум две. Женщина употребляла по 600—700 грамм водки в сутки при весе 47 кг. Первый день — настроение «пляшем, пляшем», второй с утра — «плохо, стыдно, надо в магазин», днём — уже «эх, прорвёмся», к вечеру чаще всего она оказывалась «на приёмке» у костра. Дальше воспоминания терялись. Где-то лежала, давала деньги, чтобы принесли выпить, глотала и снова вырубалась, спала у труб отопления, с собаками. Были рвота, понос. Заканчивался запой тем, что спиртное больше не лезло, и она начинала тяжело отходить.
На этот раз женщина попробовала остановиться сама. Когда вторая бутылка опустела, Тома решила, что за третьей в магазин не пойдёт. Сутки употребления дали похмелье не легче, чем после недельного запоя. Продержавшись с шести вечера до утра, она сорвалась и поехала «к своим» пить.

— Я там как бы пряталась от всех, телефон отключала. Сидела у костра с бомжами и киряла, чтобы не оказаться в холодном мире, где у меня тогда были одни проблемы. Бывает такое состояние, когда кажется — хлебнешь ещё и дотянешься до прекрасного, до любви... А потом бах и провал. Со мной в тот вечер, что-то подобное произошло.
Всё мерещилось, что Артём слева в тени. Сгорбился, капюшоном закрылся и ждёт меня. Уж не знаю, кто там на самом деле сидел. Я, видать, сильно тоскую по покойнику. Он и пришёл, меня навесить. Ни подойти или заговорить с ним даже не пыталась, понимала, муж тут незаконно. Торопилась, как на свиданье к нему, жадными, большими глотками. На тот свет, наверно, торопилась? Даже самой страшно представить сколько в себя влила...

Наблюдая за Рыжей весь вечер, дядя Саша с профессиональной точностью, определил у неё сильное отравление этанолом. За прошедшие часа четыре было выпито около 400 мл разбавленного спирта. Ферменты АДГ и АЦДГ могут за это время расщепить около 110 грамм этанола — вспоминал он лекции по наркологии. Остальное сейчас отравляет организм высокотоксичным ацетальдегидом. Доктор думал об этом, не без удовольствия укладывая податливое тело Тамары на деревянный настил рядом с собой. Доза близкая к смертельной — мелькнуло у медика в голове, и он положил между ними полиэтиленовый пакет. Сознание женщины, скорее всего, уже отключилось, и возможно неконтролируемое мочеиспускание, рассуждал Дядя Саша. Бывший заведующий психиатрической клиникой обнял Рыжую сзади и уснул, уткнувшись в охру расплескавшихся волос. Вдвоем теплее и спокойнее.

Сквозь дрёму Соня почувствовала, что Тамара ушла. Комната опустела. Нить привязанности натянулась и оборвалась где-то далеко, у костра. «Одна» — долетело обрывком до ребенка. — Мааааааа-мааа, — крикнула девочка в сторону двери. Кричала долго, пока не разбудила брата. Тот дал ей булку с молоком, переодел в сухие колготки, принёс пони, с которым малышка уснула до следующего дня. Она научилась погружаться в забытье, чтобы не было так невыносимо ждать. Спала иногда часов по двадцать кряду.
Следующим утром, не докричавшись Тамару, девочка пошла искать, покинувшую её материнскую руку, за которую привыкла держаться. Инстинкт подсказывал, что без этой руки в люди не выйти. У порога она надела ботиночки и направилась за ограду. Холода вначале не чувствовала, больше было тревоги. Топала по единственной известной дороге в детский сад. Не высматривала маму, как это делал бы взрослый человек, просто шла навстречу.

   Оставшиеся два рабочих часа в пятницу я провела, узнавая, какие социальные выплаты положены семье Клешовых и просматривая по регистру, что оформлено. Утеря кормильца — есть, ставлю — галочку в списке, накопительную часть пенсии мужа не сняла… детское пособие — да, на государственную социальную помощь можно подать документы. Начну с бумаг, пусть у нас с ней будет общее дело, будем ходить по инстанциям.
   Нет, лучше с другого — приду и скажу, что опека собирает документы в суд. «Тамара Николаевна, проговаривала я про себя, уже идя домой, если вы не завяжете с алкоголем, не выйдете на работу, не будете гасить долги — то детей заберут в детский дом уже через два месяца».
   — Правильно, надо назвать дату, — одобрила мой план психолог, с которым в понедельник мы вышли в адрес. И тут же поставила меня в тупик ,— А вы уверены, что дети ей нужны больше, чем алкоголь?
   — Я, уверена, что она нужна детям.

   Что-то в маме изменилось — чувствовал Богдан. Купит ли она ему теперь планшет, про который говорила? Прошло три дня, а Тамара до сих пор не вспомнила об обещанном вознаграждении. Вернулась вечером субботы: в чужом испачканном рвотой пальто, без сапог. Прошла в свою комнату и легла. Так бывало и раньше. После загула она болела. Отлёживалась, часто ходила в туалет, её рвало в таз, и то, что мальчика особенно пугало — мама кричала по ночам.
Но раньше через её похмельное состояние сын ощущал, как она извиняется перед ним. На второй день готовит куриный бульон и будто упрашивает «поешь и прости», моет пол и втирает «отбатрачу, забудь»… А здесь — тот же суп и та же мокрая тряпка по линолеуму трясущимися руками, но всё в какой-то странной задумчивости. Будто вместо мамы пришла другая женщина, очень на неё похожая.
   Может она узнала про сонин побег и винит его? Плохо следил? И поэтому айпада не будет? Но он же нашёл сестру!
   Подарки-извинения — то выражение любви, к которому Богдан привык. Лего-замок, машина на радиоуправлении, велосипед появились в доме после её запоев.
   — Где же сегодня мамина щедрость? — думал он, глядя на лежащую с застывшим взглядом женщину.
   Богдан присел на край тахты, чтобы вернуть прежнюю Тамару и планшет вместе с ней. Сын рассказал, как утром в субботу Соня убежала, а он, волнуясь, носился по всему посёлку, разыскивал сестру, даже заплакал, вспомнив малышку у закрытого садика. Но и тут мама ничего не сказала про планшет. Да, как она может мне его не купить?! Сама же во всём виновата. «Алкашка» — неожиданно выкрикнул он ей прямо в лицо. Парень сам от себя такого не ожидал. Глаза его сощурились, кулаки сжались. Он ударил мать по щеке и выбежал во двор.

   «Алкашка» словно через стены аквариума донеслось до неё. А она и не спорила. Теперь уже ни с чем не спорила. Богдану не удалось вернуть прежнюю маму, только планшет. Тамара купила его с первой зарплаты.
   Там, на «приёмке» Рыжая испытала состояние, которое анонимные алкоголики называют «дно». Как я её поняла, это что-то вроде того, как увидеть себя в могиле и понять, что всё кончено.
   Тамара и раньше спала у труб отопления с бомжами, а на утро ползала на карачках и выла от боли, разрывающей изнутри. Слепота. Да, это было с ней впервые. Но осознать, что можно остаться незрячей навсегда Тамара не успела. Зрение вернулось через пару часов, и Рыжая стала искать глазами бутылку. В тот самый момент женщина вдруг остро почувствовала, что если выпьет сейчас, то погибнет совсем, безвозвратно, не только телом, а всей своей судьбой. Особенно ей почему-то стало жаль девочку Томочку идущую в перешитом пальтишке по весенней улице, у которой ещё всё впереди.

   — Это меня Господь пожалел, на одну только минуточку показал, куда я пришла и кем стала. Я же на похоронах мужа свечку в церкви купила, хотела поставить и попросить Бога, чтобы он меня от водки отвёл. Но тогда меня мысль остановила: «А вдруг Он, правда, поможет? И что?.. Может ты бы и не работала так, если б не стыдилась своей болезни, — говорила я себе. — А дети, да ты бы их съела своей тоской. Тебя без водки не существует. Всё станет чёрным и гадким. Не будет больше никакой Рыжей. — и я решила ещё побалансировать, но свечку зажжённую оставила просто так.
   Тут она мне, видать, и осветила всю картину. В моём измученном теле обнаружилась душа. Которая, как выяснилось, помнит Бога даже в аду. «Даруй мне конец благий» — одна мысль была. Хоть молитвы этой Ионна Златоуста я и не знала тогда. Господи, дай помереть трезвой, — так примерно она звучала.
А потом… как я и думала тогда, в церкви — прежней меня не стало. Словно с того света я вернулась на свою Пролётную улицу с дырой на том месте, где алкоголь раньше был.
   На что не посмотрю, о чём не подумаю, во всём одно: градуса нет, высохла жизнь. Словно самый дорогой мне человек умер. Как без него жить непонятно.

   — Порекомендуйте ей группу самопомощи, анонимных алкоголиков, если она готова, — посоветовала психолог уже на подходе к дому.
   О том, что такое А. А. я знала только по анекдотам и мемам в интернете, но мне нужно было что-то конкретное, то, что можно предложить прямо сейчас. Пока стояли у забора, мобильный интернет выдавал адреса и время сегодняшних собраний. В калитку не заходили. Грей с надсаженным лаем рвался, привычно охраняя от посторонних тамарин алкоголизм.
   — Здравствуйте, Центр социальной помощи, — пришлось кричать в освещённые окна, — откройте, пожалуйста!
   Скрипнула дверь. Вышла женщина в чёрном свитере и спортивных штанах.
   — Здравствуйте — с хрипотцой поприветствовала она нас, придерживая вертлявую овчарку за поводок.
   Вот она какая Тамара Николаевна Клешова. Худенькая, морщинистая, подрагивающая от озноба. В прихожей на меня пахнуло кислым прелым духом. Тогда мне показалось, что это дыхание старого деревянного дома. Сырость, гниение. Сейчас я знаю, что так пахнет пьющий человек, а вернее уксусный альдегид, выделяемый его кожей.

На группу анонимных алкоголиков мы поехали с Тамарой в тот же вечер. «Старая дача» — такое определение я дала месту, де мы оказались. Стулья, явившиеся из совершено разных домов, обступили длинный, сколоченный из трёх досок и тянущийся во всю комнату стол. Справа в углу икона «Неупиваемая чаша», а под ней диванчик с протёртой обивкой. Встреча проходила в бараке при бывшем свечном заводе. Пахло смолой. Четыре раза в неделю, когда собиралась группа, здесь топили печь. У неё и опустилась Тамара. Её сильно трясло и тошнило.
— Третий день, чего тут говорить. Я только и думала тогда, когда же, наконец, отпустит. Меня не тревожили, они ведь такие же, понимали из какой беды я пришла.

   Комната наполнилась её честностью. Дрожащая, с тяжёлым дыханием, испуганная она села за стол и сказала в свою очередь: «Я — Тамара и я — алкоголик», — тихо, стыдливо с дрожащими уголками губ. «Я — Павел и я — алкоголик», — словно руку дружески положил ей на плечо грузный двухметровый мужчина, директор какой-то фирмы, «Я — Лора и я — алкоголичка», — мягко вступаясь за право называть себя тем, кто есть произнесла женщина с модельной внешностью. «Владимир — алкоголик», — пробасил следующий, похожий на грузчика тип в чёрном ватнике.
   Болезнь у некоторых выдавала внешность: мешки под глазами, сизые носы, цвет лица, припухлость, на ком-то зависимость не оставила видимых отметин.    «Ну и хорошо, что я не в сапогах, тут всё без прикрас и то, что не накрасилась — тоже хорошо,» — отметила Тома, слушая историю Иры.
   — Думала характер у меня такой «без тормозов», — говорил женщина под сорок хрипловатым голосом, — потом уже здесь поняла, что это болезнь и у всех она протекает одинаково. Признаки сразу были. Когда первый раз с подружками во дворе попробовали вино, они по домам спать пошли, а я «догоняться». Всё казалось, чуть-чуть не хватило, в ванной папин огуречный лосьон выпила… Я тогда и не знала, что это предрасположенность к алкоголизму.
   Тамарина вялость и дрожь отступили, речь шла о ней, она смотрела на Иру, и будто говорила, «Да, да, с первой же рюмки всё под откос, а я думала слабенькая, воли у меня нет».
   — Я, ж боксёр, двухметровый мужик, боли не боюсь, мне без наркоза кости на руке собирали, а тут одни поражения. Тяга такая была, что не мог я ничего с ней сделать. Подшился, пол года «сухим» ходил. Врачи сказали: выпьешь — умрёшь. Я старался держаться, но чувствую, всё! Сдаюсь. Куртку уже одел, кроссовки, деньги в карман сунул в магазин собирался. И ведь понимал, что подписываю себе приговор. Упал на колени в прихожей и заплакал, как маленький. Бога просил, чтобы он меня не пустил за водкой. С тех пор шесть лет прошло. Спасибо! Сегодня трезвый.
   «Они как будто мою жизнь по ролям читают» — думала Тамара, — «чувства, мысли всё моё, только что же дальше?». И она спросила у Ирины уже после собрания.
   — А плохо вам без неё, без водки? Думаете же о ней всё время?
   — Знаешь, я даже рада, что у меня такое испытание, — как бы самой себе, отвечая на какой-то важный вопрос, сказала Ира и дала Томе ключ. — Вон там, мой дом, это от двери.
   Она предложила Тамаре пройти лечение в реабилитационном центре, а детей на месяц оставить у них с мужем.

«Я — Тамара и я — алкоголичка», — зажала в руке женщина прохладный ключ от чужого дома. Она сидела в электричке, нащупывая в кармане своё отличие от тех других, кто ехал в вагоне. Поеду — решила. Ключ к её дыре подошёл.

   Клешовым повезло — маму взяли в центр с детьми. Как раз со следующего месяца запускали экспериментальный проект — реабилитация всей семьёй. С Богданом и Соней там работали психологи над профилактикой созависимости. Детям пришлось заново учиться выстраивать отношения с трезвой мамой, которая отличалась от прежней.
   У рождественской ёлки Богдан открылся про сон игровую в Цимбалина и про сон, который перестал сниться.
   После третьего суда Тамару Николаевну оставили в родительских правах, порекомендовав регулярно посещать группы А. А. Прошло три года, сейчас она делает двенадцатый шаг, работает в том самом реабилитационном центре, иногда выходит в кризисные семьи со мной, помогает навести порядок, приносит детские вещи.
   — Когда вначале собрания зажигают свечу и говорят «Почтим минутой молчания тех, кто умер от этой страшной болезни, тех, кто в срыве, тех, кто ищет дорогу к нам…» — я благодарю Бога, что сегодня трезвая и вспоминаю мамочку и Артёма с такой любовью, которую раньше не знала.
   У Ирины дома Тамара не побывала, но ключ оставила при себе, пообещав, что если сорвется — приедет.
   Её алкоголизм никуда не ушёл, он стоит рядом и ждет.
   — Может так статься, что завтра или пять лет спустя я открою окно, закурю, почувствую весенний запах прелых листьев, холодок на лице и мне снова захочется выпить…