Альфред СИМОНОВ
г. Ярославль

ЦЕРКОВЬ ЗА БЕРЁЗАМИ
                     Роман-версия

⁠⁠В кашне, ладонью заслонясь,

Сквозь фортку крикну детворе:

Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?

               Б. Пастернак

Глава I. 
    Весна очень рано пришла, да на себя не похожая, еле узнали: ни таяния снегов, ни весёлой напевающей капели, ни бликующих на солнце веселящихся ручейков. Как будто неожиданно нарушился привычный порядок вещей со сменой времён года. Планета с нами шутит или люди заигрались? Грачи прилетели, да почти на месяц раньше и какие-то вялые и ленивые. Устали от далёкой дороги, наверное. Целыми днями сидят на ветках берёз, подметающих небо от пыли и дыма, качаются, что-то высматривают, что-то клюют, хотя что там можно найти съедобного на пустых прутиках, которых ещё не коснулось солнечное тепло, и зелёные бабочки листьев ещё не скоро сбросят коконы почек и усядутся на ветках. И это вместо того, чтобы разыскивать на холодной ещё земле подходящие веточки для гнёзд, а если сосед нечаянно зазевается, то и украсть у него прутик. Впрочем, как Дмитрий заметил, в грачином сообществе никто не обижается на воровство, все этим грешили, даже самые честные птицы. Наверное, поэтому инциденты, с умыканием чужого обходились без драк и бессмысленного дурного ора, которым знамениты их умные, но простоватые родственники вороны. Вот эти если разорутся — никакие евроокна не спасут. Не только спать не дадут, или в пять утра разбудят, но ещё и по хулигански оставят белую несмываемую отметину на окне, которое только что вымыла к Пасхе жена. А грачи сидели на деревьях или прогуливались по земле молча. Перекаркиваться им было не о чем. Всё вместе это напоминало Дмитрию слабое подобие картины великого Саврасова «Грачи прилетели», которую он грустно обозревал из окна своей спальни. В окно нескромно, с любопытством синичек, заглядывали берёзы, почти касаясь стёкол своими гибкими пальцами-прутиками, как будто пытаясь оттереть белое воронье пятно. Не доставало только щемяще-родной мокрой от весеннего дождя старой церкви на втором плане. А вот чёрно-белых берёз на которых навешаны тёплые лохматые кавказские шапки прошлогодних, чудом уцелевших за ветреную зиму гнёзд, было много. Слава Богу, наконец-то кончилось это тягучее ежегодное наказание России, именуемое ласково зимушкой-зимой. Хотя к теперешним еврозимам это название не подходит. Дмитрий, наверное, был нетипичный русский и любил зиму только в деревне, либо в лесу, да и то, если на дворе солнечный день, когда божественное сочетание белого,  голубого, зелёного вызывает необъяснимый восторг и радость. Особенно если неподалёку есть приветливый дом, куда можно зайти и погреться у огня, а если повезёт, то отведать щей из настоящей русской печки да похрумкать солёным огурчиком, выросшим здесь же на грядке в июле месяце.

     О том, что полагается к этим блюдам умолчу поскольку герой наш давно уж этим не грешил. Но городскую зиму он не любил с её вечно не расчищенными ледяными тротуарами, поставлявшими после каждого гололёда стонущих от боли и обиды пациентов в переполненные обшарпанные травмпункты, где можно просидеть несколько часов в ожидании своей очереди. И людям, которые ждут помощи, Бог и без молитвы простит грех уныния, в который они там впадают. Впрочем, всё можно решить быстро, но за плату. И так почти везде. Грустно, особенно, если денег не густо. Дмитрий за свою длинную жизнь настоялся в разных очередях: за хлебом, мясом, макаронами, конфетами, арбузами, болгарским виноградом по 50 копеек за килограмм и румынскими помидорами тоже по полтиннику. Это в розово-красном пионерском детстве. А далее за стипендией, за зарплатой, в душ, к начальству, в паспортный стол. Когда-то мы были страной очередей, самых длинных в мире, от Москвы до Владивостока. Хотя в них была и искорка позитива: если в магазине образовывалась очередь  — значит дают колбасу. Или другой дефицит. Особенно донимали очереди к бесплатному стоматологу. Ну тут поймёт каждый. Сейчас это краснокнижный вариант, почти исчезнувший. И когда его стали одолевать отнюдь не фантомные боли, он истратил кучу денег, которые сноровисто принимали без всяких очередей ослепительные белоснежки на кассах в уплату за разные не помогавшие ему процедуры, а затем и за серьёзные исследования, где всё было эстетично, стерильно и техника просто слепила глаза бликами от человеческого гения, создавшего её.      Именно тогда он понял, что зря утешительно причислял себя к среднему классу, не понимая, что для этого надо было в 90-е поступить по грачиному — украсть веточку.  Но это было не для него. Сказалось пионерско-комсомольское детство и юность. Хотя кому из олигархов это помешало? Нет ответа! Молчит Русь! В общем казна его оказалась почти пуста и он вынужден был вернуться в лоно матери бесплатной медицины, которая ещё как-то перебивалась с бинтов на зелёнку и с хлеба на воду. Там всё было пока терпимо. И он терпел. Перетерпел даже известие о жутковатом диагнозе, который ему поставили, больно ущипнув один внушительный орган и послав в Москву крошечный кусочек на исследование. Он всегда боялся этого, но страх — слабая защита, а другой не было. Короче, послезавтра операция. Но автор пишет не историю болезни героя. Любой человек в возрасте охотно расскажет, где да что у него болит. Нашёлся бы слушатель. Но внимать чужим россказням на эту тему — «нет времени» «меня ждут», «извини, спешу на встречу…»
    В общем, не делаем того, что легче всего сделать для человека. Прибор, чтобы послушать сердце есть, а чтоб послушать душу — нет. Хотя нет, есть этот прибор — Вы сами, созданные по образу и подобию Божию. 
    Не каждый понимает: придёт время и ему тоже некому будет рассказать о своих болячках. И никто не поздравит в День рожденья. Некому! Разве что Богу. У него всегда найдётся на это время. И капелька любви к вам. 

Глава II.
    В операционную он пошёл сам, своими ногами, истоптавшими сотни дорог и тропинок, в разных краях и странах, но эта дорожка была особенная его Голгофа — дорога боли, надежды, отчаяния и может быть радости выздоровления. От кресла каталки он отказался , кто ж в такое место едет, туда идут. Как на казнь, без надежды, что в последний момент сообщат о помиловании. Только он шёл страдать не за грехи человеческие, а за свои собственные, которых как грязи в водопроводной трубе накопилось видно не мало, а он и не заметил. Или не хотел замечать. Так жить было удобнее: И вот расплата! Как не увиливай, а платить или расплачиваться за всё придётся. Как в ресторане — ешь, пьёшь, веселишься, а потом, лезь в бумажник! Свой бумажник!
    Перед тем как откликнуться на настойчивый призыв медсестры «пора!» он тоскливо взглянул в окно палаты, как будто напоследок, стараясь зацепиться взглядом за что-то прочное и вечное, что может удержать его в этом неуловимо исчезающем и всегда возобновляющемся мире. Огромные белёсые жилые дома были лишены не то что архитектурных излишеств, но и вообще архитектуры и скорее вводили в грех уныния своим однообразием и отсутствием хоть каких-то цветовых пятен, способных напоминать о чём-то весёлом и радостном. Даже бельё развешанное на узких балконах и то было какого-то одного, больничного цвета, белого, наверное. Но подойдя к самому краю палаты, где на подоконнике в беспорядке располагались книги, салфетки, чайник и телевизор с дурацкой комнатной антенной, ловившей только три программы, Дмитрий из-за качнувшихся от ветра берёз увидел золотой купол небольшой, скромной, почти сельской церкви, спрятавшейся за высокими деревьями. Когда он ехал в больницу, то не обратил на неё внимание, поскольку разглядывал своё внутреннее состояние, пытаясь понять, что с ним произошло и как дальше жить. О худшем варианте старался не думать. Тем более, что относил себя к тем, для кого  «бутылка наполовину полная». «Ничто не может, сынок, нас вышибить из седла», — говорила в детстве мать, вслед за известным поэтом. А она знала что говорила. Уж ей-то досталась война, муж на фронте, сама с малым ребёнком. Вам и не снилось… Но Бог помог, услышал её молитвы. И ребёнок выжил и муж живой вернулся. Дмитрий был уже послевоенной моделью. Тогда таких выпускали тысячами по всей стране. И почти всех обременённые пережитками бабушки крестили в церкви, несмотря на запреты и косые взгляды идеологических начальников. Прошлая война немного изменила отношение к церкви со стороны власти. Правда не надолго. За два дня до операции, он решил исповедоваться и причаститься, поскольку хирург не демонстрировал стопроцентной уверенности в её исходе, и то ли в шутку, то ли всерьёз, сказал в конце их последней беседы: «Ну уж как Бог даст!» И он понял, что врачу, да и себе надо помочь, подключив к этой проблеме Силы Небесные. Да и мешок за спиной с грехами тоже лучше выбросить. 
    К началу службы он опоздал, пришёл, когда она уже заканчивалась. Не рассчитал немного. Но священник услышав его историю, поступил по-божески. Он всё исполнил. И Дмитрий чуть-чуть успокоился, вернее, смирился с ситуацией, поскольку другого реального выхода, например, чудесного исцеления не просматривалось. Все остальные варианты были хуже и выбирать было не из чего. Слова утешения, которое он услышал от священника, может быть и формальные, в его устах звучали более убедительно. По крайней мере в них не было фальши, неизбежной в этом случае. Хотя ложь во спасение тоже не плохо. В тот момент растерянности, смятения и страха перед тем, что ему предстояло, эти слова  он стал воспринимать как послание самого Господа, утешавшего его. Может поэтому на глазах у него вдруг появились слёзы. Нервы сдали — подумал он потом. Но всё же он шёл в операционную без обычного в таких случаях чувства собственного бессилия и безысходности: ни свернуть, не убежать нельзя, только вперёд. И была надежда. И блеснувший в просвете между берёзами золотой купол церкви и спасительный крест давали ему эту надежду, что Бог защитит. И когда он плёлся за медсестрой, то подумал, что если всё закончится благополучно, обязательно зайдёт в этот храм, чтобы походить там да свечи поставить. Не зря же церковь последняя заботливо проводила его, а исходивший от неё свет выхватил из темноты, как автомобильные фары в ночи неожиданно возникшую фигуру, почти забытую формулу, услышанную когда-то в переломный период жизни, от знакомого священника: «Бог всё устроит. Только верь». Где же ему, человеку, воспитанному в атеистическом обществе, да ещё на постулате «всё подвергай сомнению», найти столько веры, чтобы преодолеть свой скепсис, бывший неотъемлемой частью его мышление? Жизнь часто ему представлялась игрой в КВН, где главное во время и к месту вставить острое словечко и посмеяться над тем, что может быть совсем не смешно. И только крохотный золотой огонёк веры, зажжённый когда-то бабушкой, как свет от лампадки освещал тёмные уголки его души. И сейчас он был кстати. 
    — Грачи прилетели! Значит весна… Отче наш. Это последнее что пришло ему в голову, прежде чем уйти в небытие. На целых пять часов.

Глава III.
    — Дмитрий, постой, натяни вожжи-то! Эко лошадка-то у тебя какая резвая. Впору на ней верхом ездить, а не в сани запрягать. Овсом что ли одним её кормишь?  — услышал Дмитрий за спиной скрип полозьев по снегу  да знакомый голос Олексы, приятеля своего, купца из города, с которым он вёл торговые дела. Тот держал лавку на торжище, где торговал разным товаром, который привозил из других городов — городов богатых и торговых, вроде Ростова да Суздаля. Водились у него и заморские диковины, да только покупателей на них было немного, слишком дорого купец просил за них, особенно за ткани парчовые да ковры  узорчатые. У местного люда Олекса задёшево скупал разную рухлядь — пушнину, поскольку зверья всякого в лесах водилось во множестве, а мужички нередко промышляли охотой и приносили ему на продажу свою добычу. Русичи народ зимний и без хорошего воротника пропадёшь. Чего только не увидишь в его лавке: и шапки из белок пушистых, и куниц благородных, и лис рыжих, и зайцев скромных, но иногда попадались и роскошные белоснежные шкурки горностая, редкого гостя в наших местах, потому и ценившегося на вес золота. Горностай — зверёк княжеский да царский, поскольку шёл он на украшение их парадной одежды. Он и купцу не по карману был. Но покупатели на него быстро находились, шкурки эти не залёживались. Особенно охочи были до них заморские купцы, заезжавшие  иногда в эти края. Завидная это была добыча для охотника. Но за год приносили Олексе всего несколько шкурок: зверёк-то хитрый и малоприметный особенно, по-зимнему снегу. А если повезло да выследил его охотник — тут уж главное шкурку не подпортить, в глаз попасть зверьку. А это редко кому удавалось. Но больше всего Олекса любил, когда запыхавшийся от тяжести охотник сбрасывал на пол лавки шкуры медведей да волков, которые потом спасали людей от лютых зимних холодов. Шубы из них получались знатные и носили их только знатные люди, у которых водились гривны новгородские, да серебряные монеты княжеские. Тяжёлые это были шубы. Как доспехи рыцарские и никакой мороз пробить их не мог.
    — Куда путь держишь, Дмитрий? Уж не ко мне ли? Вон мешки-то какие у тебя на возу пухлые. Давай показывай свою рухлядь, посмотрим да посчитаем,  — весело крикнул купец, чьи лёгкие сани уже поравнялись с санями приятеля, где лежало несколько мешков, набитых товаром.
    — Дёшево даёшь за шкурки-то, Олекса, скупишься больно, я решил к другому купцу заехать. Обещал платить подороже. А то трудов много, а прибыли мало.
    — Шутишь, друже! Я тебя с ценой никогда не обижал. И я в барыше и ты не в убытке, правду говорю?  — встревожился купец, который очень дорожил дружбой с Дмитрием.
    — Правду, правду, только деньги очень нужны — озабоченно и без шуток ответил Дмитрий. 
    — Да на что тебе? И так живёшь, в ус не дуешь, и ешь сладко и спишь мягко. Дом-то полная чаша, как ушёл ты со службы княжеской.
    — Как голова-то — перевёл он разговор на другую тему, поскольку так и не понял  — пошутил Дмитрий или вправду другого покупателя ищет. Не приведи Бог. У Дмитрия шкурки-то всегда хорошие, без дырок.
    — У него всегда так, не поймёшь, то ли шутит, то ли всерьёз говорит.
    — Да сделал мне батыр татарский на башке зарубку. Если б не шлем крепкий, конец, головы бы не досчитался. Ну и он меня, я думаю, до сих пор вспоминает. Если жив, конечно. Крепко мы с ним бились. — Ответил Дмитрий. — А голова что ж? Недавно ещё болела, хоть волком вой и собакой подвывай. А вот этим летом Бог помог от недуга избавиться. Я и не ожидал, да случай помог. Прямо чудо, по-другому и не скажешь, загадочно молвил Дмитрий,  решив не сразу всё рассказывать.
    — Знахаря что ли нашёл такого, что хворь прогнал? — насмешливо спросил купец, подышав на ладошку, застывшую от холода.
    — Э, сколько денежек я знахаркам-то раздал за разные припарки да настои. Дом бы новый можно справить. Да всё без толку. Нет, брат, здесь Бог помог, услышал мои молитвы. Пересаживайся ко мне в сани, я тебе и расскажу, если хочешь — ответил Дмитрий, довольный тем, что купец проявил интерес к его истории. Ему и самому хотелось рассказать её, хотя и не в первый раз.
    — Эй, Ёжик, бери вожжи-то, я к Дмитрию пересяду, приказал Олекса сыну, сидевшему на сене и укрытому медвежьей шкурой, чтобы не замёрзнуть. Один нос торчал. Сын обрадовался, поскольку любил ездить за возницу, а это выпадало не часто. Отец и сам любил погонять лошадку, да так, чтобы снег летел во все стороны, и люди шарахались из боязни оказаться под копытами. Правда эта лошадка была смирная, для неторопливых поездок по городу. В самый раз для мальца.
    — Тятька, мне тоже хочется послушать — заканючил сынишка, которому едва минуло десять лет, и он очень любил слушать разные сказки да истории. Но всем вечно не до него. И только старенькая бабушка залезала на печку и рассказывала малышу разные были и небылицы. Правда, начнёт рассказывать и на самом интересном месте заснёт.  Ну, на то и внучек, чтобы бабушка не дремала.
    — Ничего — по привычке ответил отец — потом  я тебе расскажу, как домой приедем.
    — Ну, вот, обманешь ведь, не расскажешь, надулся сын, взял по взрослому вожжи в руки и уселся на месте отца, сбросив с себя медвежью шкуру.
    Олекса легко спрыгнул со своего возка и перебрался в нарядную повозку своего приятеля, разукрашенную разными диковинными разноцветными птицами. Жил у Дмитрия в селе Умелец, в поле работать ленился, зато любил всё разукрашивать, только краску подавай.
    Потом в город ушёл, хотел научиться иконы писать, да так и пропал. Говорили люди, в Суздаль ушёл, прознал, что там богомазы самые хорошие. Устроившись на мягком, пахнущем летом сене, купец приготовился выслушать рассказ Дмитрия, который слыл не только смелым воином да хорошим хозяином, но и умелым рассказчиком. За время службы у князя он много чего узнал от других людей, много где бывал, даже в Великом Новгороде да и в Киев с князем однажды ездил. Так что ему было что рассказать. А поскольку человек он был грамотный, мог и притчу из Святого Евангелия пересказать.
    — Ну давай, ври, да не завирайся, а я послушаю — потрунил над сказителем Олекса, который хорошо понимал, как человек, уже поживший на свете, что в любом рассказе человека хорошо если половина — правда, а вторая половина чаще всего выдумка. Ну да это нормально. Можно дом построить добротный? Можно! А можно ещё и разукрасить его — наличники резные на окна поставить, дверь входную покрасить, конька затейливого установить на крыше избы. Вот дом—то и будет нескучным. А так что ж — брёвна да солома на крыше — вот и всё. Что у Пахома, что у Ерёмы. Он вытащил из-за пазухи заморский стеклянный сосуд с каким-то напитком   и протянул его Дмитрию.
    — Отхлебни, это тебе не брага деревенская, складней сказ твой будет да и ехать веселее.
    — Не откажусь, а то холодно что-то — аж крикнул от предвкушения Дмитрий и, взяв посудину в руку, сделал такой затяжной глоток, что скуповатому купцу аж не по себе стало. Вытерев губы ладошкой Дмитрий вернул баклажку купцу, который тоже приложился к ней, а затем спрятал пустую посудину обратно за пазуху.
    — Хороша! — оценил хмельной напиток Дмитрий. Кто делал это, сам что ли? Или помогал кто?
    — Молодуха моя, живёт у меня в доме, хозяйство ведёт, надоело вдовому-то жить, может обвенчаюсь с ней.
    — Ну, Бог в помощь! Слушай — начал свой рассказ Дмитрий, стегнув свою лошадку кнутом, чтобы шла порезвее и без  понуканий.
    — Ты знаешь, я иногда наведываюсь в город сбыть пушнину, что мне приносят охотники из окрестных деревень, да товару нужного в хозяйстве купить, да соли. Особенно под осень. Вот в середине прошлого лета погрузил я две телеги — на одной я с сыном старшим, на другой — мешки с рухлядью, да мои молодцы из села. Дорога, сам знаешь, вещь опасная, всё может быть, шалят часто ночами-то местные мужики. А как кто взглянет на моих молодцов, на их морды сытые да плечи в косую сажень — так и норовит в сторонку отойти от греха подальше. Без опаски с ним езжу. А так-то они малые смирные, мухи не обидят, если, конечно, муха их не обидит. Ну а если обидит — ни ходить, ни летать не сможет. Так вот, не доезжая до города мы остановились на ночлег недалеко от слободы, около монастыря. Работники шатёр поставили, я его у татарина купил, для себя да для сына.
    Не спалось мне что-то в эту ночь, беспокойство какое-то одолевало, голова сильно разболелась. И лежать было жёстко; тюфяки татарские не то, что наша перина. А я уж привык спать на мягком, забыл свои ночёвки на голой земле, когда в дружине-то состоял. Вышел из шатра, голове на воздухе полегче стало; а молодцы мои на дудке играют да песни поют. Что им — молодые да здоровые. А в Слободу я им запретил ходить, чтобы драки не было. Посидел я с ними, поговорил, а потом вспомнил, как недалече от этого места мы много лет назад с дружиной княжеской татарский отряд остановили, а то бы они город пожгли. Хорошо помню какие они злые были, дани им якобы не доплатили. Может и так! Князь отрядил меня как самого опытного бойца, сразиться с их батыром, богатырём по нашему. Договорённость была с мурзой, если я уложу их поединщика — они без вреда отойдут от города, если он меня — доплатим им дань. А вообще, князь меня на погибель послал, но был уверен, что я не дрогну. Схлестнулись мы крепко. Сильнее меня в дружине бойцов не было, да и татарин был хорош. Мы с татарином по возрасту схожи были, но он был повыше меня ростом да в плечах пошире. Да и доспехи, что у меня, что у него крепкие. Дрались мы недолго. И он меня изранил и я его. Да и устали оба. Меч-кладенец тяжёл, рука быстро устаёт. Да и  татарин тоже, смотрю, еле машет своей саблей. Потом с копьями пошли друг на друга, оба с коней и попадали. Я пробовал встать — не могу. И противник лежит не шевелится. А кругом все кричат — наши и татары. Всем кажется, что они победили. Князь с мурзой и порешили, что нет победы ни на их, ни нашей стороне. Драться ни им, ни нам не очень хотелось. Крови бы много пролилось. Даже если б мы их побили — жди набега. Договорились, что мы отдаём им половину того, что они требуют, а они утром отойдут от города, не причинив ему вреда. Так и сделали. Думали мы, что обманут басурмане, ан нет. И они слово сдержали и мы. Город цел остался. Ну а я долго потом лечил свои раны. Рубцы-то быстро затянулись, а вот с головой стало плохо — всё время сильно болела. Чем я её ,бедную, не пользовал, ничего не помогало. Князь за мою удаль щедро одарил меня и землёй и охотничьими угодьями. Сам понимаешь — уступи я татарину, от города одни бы головешки остались. Все помнили первый набег, что они натворили, когда в город-то ворвались. Много народу лежит на Туговой горе. Ну сейчас-то они потише стали, князья теперь на поклон в Орду ездят да улаживают дело миром. Но надолго ли? Всё время жди набега. Верить им нельзя! Ну вот из дружины мне пришлось уйти, не годен я стал для воинского дела, уехал к себе, дом построил, женился, детей завёл… Так-то вот, ребятушки. 
    Рассказал я им эту историю, потом послушал их сказки про упырей да оборотней ну и пошёл обратно спать в шатёр. Долго молился перед иконой Николая Угодника, которую я всегда в дорогу беру, чтоб уберёг да чтобы вымолил у Бога исцеление для меня, а потом лёг да и уснул. Но спал я недолго, всё ворочался. Да, растревожил я свою память рассказом о поединке. Опять заснул — и приснился мне сон дивный, с которого всё и началось. 
    Привиделось мне, что появился предо мной в сиянии света Некто в белых одеждах и произнёс: «На поляне рядом с шатром выкопай яму и найдёшь в ней Крест животворящий. Приложишься к нему и исцелён будешь!»И я ясно увидел во сне и место и Крест под ним. Ну ты знаешь — сон прошёл и не помнишь ничего. А здесь я запомнил всё, до травиночки. Я сразу проснулся и долго сидел на тюфяке. Не зная, как поступить.  То ли умыться холодной водой и прогнать сон, то ли начать поиски; потом сына разбудил и рассказал ему о своём видении. Ну он у меня парень быстрый, не зря его скороделом прозвали, сразу предложил за дело взяться. 
    — Тятя, пойдём заступ поищем, да начнём искать Крест. От нетерпения он прямо места себе не находил, а я всё ещё не понимал как быть. У наших-то лопаты нет — ответил я — у них одни вилы с собой, чтобы татей отгонять. Вот что! Пойдём-ка в монастырь там попросим лопату для благого дела. Может дадут. Исполнится сон или не исполнится  — дело другое. Но попробовать надо! Рано, правда ещё, переполошим всех. Давай сначала место, где копать, посмотрим да отметим его». Долго мы стучали в дверь монастыря, было ещё раннее утро, монахи либо спали, либо на молитве стояли, никто не подходил, чтобы дверь отворить. Когда мы уже собрались уходить, едва заметная калитка в воротах отворилась и там появился заспанный монах и недовольно спросил нас, непрошеных гостей: «С чем пожаловали, миряне? Да ещё в такую рань! Добрые люди ещё спят, а не по гостям ходят».
    Я, волнуясь и беспокоясь, что мне не поверят, рассказал о своём видении монаху и попросил у него совета — как быть? 
    — Надо с отцом настоятелем поговорить. Он ведь Вас знает? Сейчас погодите немного, я за ним схожу, да лопату найду. Такие сны  так просто не посылает Господь, — посветлев лицом, пробормотал монах.
    Долго он искал лопату да настоятеля будил. Мы уже хотели вернуться к шатру, опасаясь, как бы опять нас не обокрали, приглядеть-то некому было, мои молодцы ещё спали, я их не будил. Но монах всё же появился вместе с настоятелем, который был знаком со мной. Мы поздоровались и быстрым шагом пошли к шатру, стоявшему на поляне, усеянной полевыми цветами, раскрывшими свои лепестки навстречу солнцу. И одной единственной высокой ромашкой, обозначавшей место, которое я во сне видел. — Где копать-то думаешь — спросил настоятель, поляна-то вон какая большая?
    — Здесь — уверенно показал на небольшой холмик у берёзы. Там где ромашка.
    — Я это место явно видел. И цветок видел.
   — Ну что ж, сначала давай помолимся вместе да начнём — сказал настоятель, оглядывая поляну. А ромашку он сорвал, чтобы я её лопатой не повредил. Окончив молитву, я взялся за заступ, хотя головная боль и донимала меня, но работников я не стал звать, да и сынишка был рядом, здоровый уже парень, помог бы, если что!
    — А вдруг там нет ничего? — подумал я, когда уже на сажень в землю ушёл. Поднимут меня на смех мои же работники.
    — Мало ли что привидится может ночью? Может искушение какое?
    — Нет, не может быть, надо искать — подбодрил я себя.
    Я мотнул головой, как упрямая лошадь, отгоняя от себя  мысль о том, чтобы все бросить. И продолжал втыкать лопату в землю, не позволив никому сменить меня, хотя пот заливал глаза, а заступ всё реже выкидывал землю из ямы, в которой я уже находился по пояс. 
    — Давай, родимый, подсоблю, — уже который раз предлагал мне монах, здоровый, крепкий, ещё не старый мужик, раньше, видно, землю пахавший, а потом каким-то чудом оказавшийся в монастыре. Пожалел старого воина.
    — Нет, сам всё доделаю  — заупрямился я. Мне хотелось, как говорят, докопаться до истины. В прямом смысле. Поскольку истина была под землёй. Но насколько глубоко? Несколько раз я отдыхал прямо в яме, потом подошёл первый проснувшийся мой работник, отобрал у меня лопату и начал копать, даже не спросив, зачем это. Я не противился, поскольку уже выдохся. Попив водички, я сел на груду свежей земли и стал уже более спокойно наблюдать за работой. Я был уверен, что Крест мы откопаем, не знаю почему.
    — Может, не там ищем? Опять предположил настоятель, которому надо было уже возвращаться в монастырь на службу. И он нетерпеливо прохаживался около ямы, поминутно туда заглядывая.
    — Нет, здесь! Я ясно помню и этот холмик и берёзу и моя уверенность передалась и настоятелю. Работник, хорошо отдохнувший за ночь, со всей силы вонзил лопату в твёрдую землю и вдруг крикнул. Тут что-то есть, хозяин. Не иначе клад нашли с золотом. Или могилу чью-то. Убрав землю, он сказал: Тряпица истлевшая, а под ней что-то деревянное, судя по звуку.
    — Пусти-ка меня, нетерпеливо сказал я, забирая лопату у работника. Я спрыгнул в яму и отложил заступ в сторону, руками стал разгребать землю, а руки, чувствую дрожат от волнения. Приподняв истлевшую холстину я увидел под ней большой деревянный  Крест, по-видимому дубовый. Меня, аж пот прошиб, я не мог повернуть свои глаза.
    — Он, так и есть. Сбылся сон, вот ведь чудо Господне! — закричал я от радости. Крест оказался очень тяжёлым. Мы с трудом вытащили его из ямы, прислонили к берёзе и обтёрли чистой тряпицей. И сразу ясно проступила фигура Спасителя, распятого на Кресте. Его растянутые в сторону руки как бы говорили: «Приидите ко мне и я успокою Вас, Вы мои дети!»
    Все кто был рядом встали на колени и начали усердно молиться. А я прочитав несколько раз «Отче наш» и вспомнив свой вещий сон прикоснулся головой к ногам Спасителя на кресте и попросил исцелить меня от головной боли. Долго я так стоял не в силах подняться. И вдруг почувствовал сначала какую-то радость необъяснимую и потом освобождение от боли, которая быстро утекала, вроде ручья по весне.
    И вскоре утихла совсем,  как будто её и не было никогда. 
    — Помогло! Точно помогло! Слава тебе Господи, спасибо тебе Крест Животворящий. Вот ведь помог Господь, радость великая, освободил от этой обузы!  Я так и продолжал стоять на коленях, прочитав все молитвы, которые знал.
    Надо сказать, настоятель был очень недоверчивый человек, наверное потому, что его много раз обманывали, внимательно посмотрел на меня — не лукавлю ли, и убедившись по моим глазам, что я говорю правду, запел благодарственную молитву. Все были просто ошеломлены от того, что своими глазами видели чудо Господне — чудо исцеления и обретения Животворящего Креста.  
    Настоятель послал монаха за остальными насельниками монастыря, а сам, когда успокоился, сказал, обращаясь ко мне.
    — Надо, подумать, где хранить Крест. Вот ведь радость-то для нашей братии.
    Вскоре подошли остальные работники, удивлённые тем, что хозяин их долго не будит. 
    — Ну что, проспали чудо Господне, всю то жизнь теперь жалеть будите, — обратился к ним Дмитрий вставая с колен.
    — Разбудить нас надо было хозяин. Чего сам-то землю копал? Мы бы мигом всю поляну перелопатили,  — сказал один из них, самый старший, позёвывая и пытаясь понять, что произошло, откуда здесь Крест появился.
    — Огород бы потом можно репой засеять, — засмеялся он. —  Монахам было бы чем в пост питаться. 
— Нет уж, Божье дело никому не доверю, — громко сказал я, чтобы все слышали. А потом, выждав, когда его спутники перестали галдеть, я твёрдо сказал:
    — Часовню здесь надо ставить. Место святое. Благослови, отче.
    — Правильно — поддержали мужики. Только калита-то у тебя выдержит? Здесь денег много надо! Это как новую избу поставить.
    — Ну, может монастырь поможет, да слободские соберут денежку. Ничего, деньги-то дело наживное, — ответил я, подходя под благословение к настоятелю.
    — Эх, Дмитрий, — сказал пожилой мужик, крестьянин из соседней деревни, подошедший к нам, — монахи может и дадут какую милость — сами милостыней живут, а вот слободские только драться горазды с городскими и разбойничать по ночам на дороге. А так, копейки не допросишься. Знаю, у меня родня там живёт, зимой снега не выпросишь, не то что копеечку.
    Вскоре к  группе людей, разглядывавших находку, присоединились слободские, прослышавшие о чудесном случае, а за ними подошли и монахи из монастыря. Все долго и молча рассматривали Крест, а затем вместе с настоятелем опять начали молиться. 
    — Ну, так что, Крест в монастырскую церковь определим?  — опять спросил у Дмитрия настоятель, — Ты мужик набожный, Бог через тебя послал нам святыню. Как решил-то?
    — Твоя правда отец святой. Только думаю я на этом месте часовню поставить в память об обретение Креста да о моём исцелении, Буду деньги собирать, Бог поможет.
    — Правильно рассудил, — похвалил священник. Благословляю! Ну что, братие. Идём крёстным ходом в монастырь, перенесём явленный Крест в церковь нашу, — обратился он ко всем, кто стоял вокруг Креста.
    — Тебе Дмитрий вместе с сыном нести этот Крест. Тяжело будет — мы поможем, — решил настоятель. Отец с сыном подняли Крест и пошли к монастырю, а за нами все остальные. Невелик числом был этот Крёстный ход, но радостный, как на Пасху Господню. И на душе было хорошо и спокойно.
    — Откуда он мог здесь взяться-то, как в землю-то попал?  — рассуждали меж собой слободяне, мужики недоверчивые да скрытные.
    — А, это тайна Божья. Не нам разгадывать. Есть у нас теперь куда прийти да здоровья поправить. Вон Дмитрий-то, приложил голову израненную к Кресту  — и исцелился,  — объяснил всё сразу какой-то старичок, шедший со всеми.
    — Так то, оно так, а всё ж интересно. Приложил голову к Кресту и здоров. Чудно! У меня вот пальца нет на правой руке. Если приложу руку к Кресту вырастет палец?  — спросил у настоятеля слободской мужик, которого все звали беспалым, поскольку в молодости он нечаянно покалечил себя топором, когда дрова рубил.
    —  Не искушай Господа Бога своего, — коротко ответил настоятель, не желая вдаваться в этот бессмысленный разговор.
    Голову к Кресту. Где он? Только что здесь был, у берёзы. А, да его унесли. Мне надо приложиться к нему головой, а то я ничего не вижу, всё в тумане. И во рту какая-то швабра морская, какими палубы драят на кораблях. 
    — Дышать самостоятельно можете? — услышал Дмитрий спокойный голос из настоящего, а не из прошлого.
    — Да, — с трудом выдавил из себя больной первое словечко, как засохшую зубную пасту из тюбика. И вздохнул. — Значит точно могу!
    — Хорошо. Сейчас мы Вас освободим от аппарата вентиляции лёгких.  Просыпайтесь понемногу. Сутки в реанимации полежите, на всякий случай, а там видно будет, — сказал тот же голос.
    — Хорошо. Главное, чтобы было видно, чтобы туман рассеялся и выбраться отсюда. Надо дверь открыть, попробую…
    Дмитрий схватился за ручку двери, но рука его прошла сквозь неё.
    Как же так… И он опять заснул.
    — Так он и не приложился к Кресту, жаль. Но ещё успею, потом, потом, — подумал Дмитрий, перед тем, как впасть в забытье.

Глава IV.
    — Да, чудное ты рассказал, Дмитрий, неужели правда? А я и не слышал об этой истории. И ты мне раньше ничего не говорил — мы осенью виделись. Чего промолчал-то? 
    — Да зачем тебе? Ты всё больше о барыше думаешь. Твоё дело купеческое — купил дешево — продал дорого. А о Боге ты вспоминаешь только по воскресеньям, да и то если не уехал куда-нибудь, — задумчиво ответил Дмитрий, поглядывая, скоро ли Волга покажется. Он опять раздумывал ехать всё-таки к другому купцу, либо всё Олексе продать?
    — Зря ты так о нашем сословии, — обиделся Олекса. Я Бога почитаю. А дело ты затеял благое. Значит тебе деньги-то на часовню нужны? Так я тоже дам немного, помогу тебе. Он было взялся за кошель, да вспомнил, что денег в дорогу с собой не взял и положил его обратно. Там, конечно, что-то позвякивало, но такая мелочь, на каравай хлеба не хватит.
    — Я тебе ещё не всё рассказал, — решил поддержать доброе намерение купца Дмитрий. — Мы Крест достали, а яма  водой наполнилась, чистой да прозрачной. Ключ там забил, вот ведь как. Вода оказалась хорошей, свежей да вкусной. Не портится подолгу. И монахи там теперь воду берут и слободские. Этим далеко ходить, но всё равно приходят с вёдрами. И путники идущие по Костромской дороге, всегда теперь там останавливаются. Место стало приметное. Монахи хотят колодец сделать, сруб уже, мне говорили, готов. Вот как Бог-то помогает. А у меня прошлым летом не вышло выполнить свой обет, не успел. А уж этим летом не задолю, исполню то, что обещал Богу.
    — Слушай Дмитрий, — разгорячился купец, у которого болезней разных хватало. Тут тянуть нечего, дело Божье, надо всё быстро сделать. У тебя много ли рухляди скопилось за осень, да за зиму? Ты ко мне уж давно не приезжал с товаром.
    — Есть малость, — чуть подумав, ответил Дмитрий и начал не торопясь перечислять, загибая пальцы, — с десяток лисиц, мешок беличьих шкурок, бобровых шкурок и не считал, полмешка, наверное. И помолчав добавил главное, прибереженное напоследок: и две шкурки горностая. Одного-то сам добыл, два дня его выслеживал. Красив! Шкурка белее снега. И не желтеет никогда. Есть ещё три волчьих шкуры и одна медвежья. Ну, этого не я завалил. Я на медведей не охочусь. Жалко их, рука не поднимается.
    — Ну, какой же ты боец, воин?  На людей руку с мечом поднимал, башки рубил, а на зверя лесного, медведя, не можешь, — засмеялся купец,  вставая, чтобы пересесть в свои сани.
    — Лукавишь ты что-то, может боишься? Там и слова сказать не успеешь, как подожмёт тебя медведь!
    — Не на людей, а на врагов, — поправил купца Дмитрий. — Это тебе не понять, ты меча-то сроду не держал.
    — А разве враги не такие же твари Божьи?  — задал Олекса хитрый вопрос, на который и сам бы не ответил. Мастер он был ввернуть что-нибудь этакое в споре.
    — Не такие,  — отрезал Дмитрий. — Они приходят убивать нас. А защитить деток, стариков, да жён, да землю отчую — это дело святое! И в Библии сказано: Кто с мечом придёт, от меча и погибнет. Они к нам приходят, а не мы к ним. Да и руку на врагов я поднимал в честном бою, там всё открыто — или он меня, или я его. Бежать там некуда, а побежишь — догонят и всё равно порубят. Так что лучше драться. 
    — Ну раз в Библии так говорится, спорить не буду, — пошёл на попятную купец. И вообще я это сказал не в осуждении тебя, а в похвалу, не обижайся. Все знают тебя как воина доблестного. Вот слушай, что мне в голову-то пришло. Я по весне собирался в Ростов да Суздаль с Владимиром. Города торговые, там шкурки хорошо продаются, особенно иноземным купцам. За рухлядь твою хорошую цену дадут. Поехали со мной, сторгуешься, вот тебе деньги и на часовню будут. Икону дорогую в Суздале купим, там мастера знатные, я уж знаю, покупал у них икону Николая Мирликийского. Ну, едем?
    — Не могу, Олекса. А мог бы всё равно не поехал бы. Хозяйство на мне, вот в чём загвоздка. Скоро пахать да сеять, потом сено заготавливать, покос. За всем следить надо, без хозяйского глаза нельзя. Без хозяина и дом сирота. Да и поохотиться хочу по весне да лету, погулять по лесам с луком да стрелами, капканы поставить. Опять же скоро подати платить, шкурки-то тоже нужны будут.
    — Князь же с тебя малую подать берёт.
    — А татары? Тоже своё потребуют. Хорошо хоть теперь дань свои собирают — вздохнул Дмитрий.
    — Ну, свои-то лютее чужих бывают. Не дай Бог через заставу товар вести, оберут, ещё спасибо им скажешь, что пропустили.
    — Бывает, да всё не так обидно.  
    — Ну, так что, может поедешь? Вместе веселей, да повадней. Дней за двадцать управимся, с большой мошной вернёшься, жене на колечко и зазнобе на крылечко, — заулыбался купец. Напарник ему был без надобности, да хотелось ему задобрить Дмитрия.
    — Нет! Давай ка лучше ты у меня всю рухлядь возьмёшь, не обманешь, поди, давно знаем друг друга. А потом рассчитаешься как вернёшься. Ну, возьмёшь, что положено за хлопоты.
    — Нет, — сказал сообразительный купец. — Давай, друже, по другому.
    Дело богоугодное, чего тянуть. Пока лето красное всё надо построить. Чтоб по осени часовенка стояла под крышей и под крестом. Так что я у тебя всё куплю сразу, завтра расплачусь, а как вернусь из торговой поездки, добавлю тебе свою долю. По рукам? 
    — По рукам, — обрадовался Дмитрий, понимая, что Олекса сильно облегчил ему задачу. И поездка в другую купеческую лавку стала не нужна. Как и путешествие в дальние города.
    — С ценой не обману, не думай, — добавил Олекса, уловив какую-то тревогу на лице бывшего воина.
    — Да я и не думаю,  — смутился Дмитрий, которому, конечно, не хотелось продешевить, недаром сегодня он собирался на самом деле заехать к другому купцу, обещавшему более высокую цену.
    — Эх, хорошо бы по Волге вниз спуститься, по тамошним торговым городам, — сказал довольный купец. — Есть там, что купить да у нас продать. В Нижнем-то железо хорошее да и много его.
    — Говорят, по Волге можно до Персии доплыть. Вот бы там поторговать рухлядью нашей, говорили мне, что она там в большой цене. Да их товару прикупить. Ткани у них хорошие, везут их по шёлковому пути из Далёкой восточной страны. Шёлк тот только они умеют делать и секретом ни с кем не делятся. Два куска шёлка или золототканой парчи продать здесь — вот тебе и часовенка, — размечтался Олекса, пересаживаясь в свои сани и приняв поводья у замершего сына. —  Ну-ка живо лезь под шубу, — прикрикнул купец на него. — Сам не догадался… Вон дрожишь весь. 
    — Эх, Олекса — остудил купца Дмитрий. Ты пока по Волге до Персии доберёшься, тебя десять раз ограбят и столько же раз убьют. Так что торгуй здесь, целее будешь!
    — Откупиться можно! Я ведь уже до Булгарии доезжал,  неплохо поторговал. По дороге, конечно, пришлось платить. Да и ухо в остро держать везде нужно. Можно бы ещё до Великого Новгорода добраться. Вот где иноземных купцов не счесть. Но ехать далековато. Да и водного пути туда нет. А на телегах  — месяц туда, да месяц обратно. Да месяц там.
    — Оружейники там хорошие. Мечи и шлемы делают крепкие. Их шлем и спас мою голову от татарской сабли. А мечи! Выдерживали удары даже сабель из булатной стали. Одна такая сабля у меня есть, со мной всегда, когда в дорогу собираюсь. Мне её князь подарил на прощанье, — похвастался отставной воин, — шёлковый платок на лету разрубить может. Хотя я не пробовал. Где его возьмёшь, шёлковый платок.
    Дмитрий замолчал вспоминая свою уже такую далёкую молодость, когда играла силушка в жилушках, когда и ночи бессонные нипочём и битвы с врагом не страшны и когда проходящие молодицы на тебя глаз косят. Эх, молодость — ни на коне резвом до неё не достанешь, ни на ковре-самолёте не долетишь. Проскочила она на службе княжеской, да в стычках боевых то с разбойничьими шайками, то с татарскими отрядами, а то и с соседскими князьями, которые клали свой завистливый взгляд на наше добро и земли. Как говорит старичок из их села, дед Андрей: Все готовы сожрать всех! Только страх Божий всех сдерживает, да и то не всегда.
    — Когда товар-то привезёшь? — Вызволил Дмитрия из пут уныния Олекса.
    — Сегодня забирай всё, что везу в мешках. Завтра остальное привезу. Деньги тоже завтра отдашь.
    — Я знаю, ты в дорогу серебро не берёшь и правильно делаешь. Бережёного Бог бережёт.
    — Давай-ка заедешь ко мне в лавку. Товар надо посмотреть, шкурки-то без дырок?  — обеспокоенно спросил купец. Ещё и денег не дал, а только пообещал, а ему уж жалко стало, да отступать некуда.
    — Ну как, есть и с дырками, но цена им дешевле. А так-то я ещё стрелок хороший, глаза не подводят.
    — Да, ты не переживай, что пообещал дать на часовню. Я может и один справлюсь. Хотя лишних денег не бывает, — понял купца Дмитрий.
    — Вишь, вон город видать. Сейчас переедем на ту сторону,  — перевёл разговор на другую, менее щекотливую тему Олекса.
    — А лёд-то ещё крепкий, не пойдём по дну? — осведомился Дмитрий. Одно дело зимой ехать, в морозы, а сейчас снег начал таять.
    — Не бойся! Я ж утром ехал. Жив, как видишь, не искупался в ледяной купели.
   — Ехал-то ехал, а я сегодня уже грачей видел. Прилетели, расселись на берёзах, чёрные как трубочисты. Знать и вправду весна! Тепло скоро. Хорошо! Эх! — прикрикнул он на лошадь, — Ходи веселей, чего плетёшься! Тепло, почти жарко.
    Дмитрий старался скинуть одеяло и не мог. Руки его привязаны к кровати. Надо прогнать грача. Он мешает ему видеть, что происходит вокруг. Он пытается махнуть рукой — и не может лежать спокойно. 
    — Всё хорошо. Всё самое плохое позади. С этой минуты начинайте выздоравливать. – услышал он знакомый голос.
    — Мне бы в палату скорее: я там быстро приду в себя.
    — Сегодня пока здесь. Первый день самый сложный. Спите, у Вас наркоз отходит. И перестаньте грачей гонять. 

Глава V.
    Не хотелось Дмитрию в город ехать, раз уж все решили, чего зря лошадь гонять. Олекса заберёт, пушнину, дел-то — мешок с товаром перебросить с одних саней на другие. Да, вспомнил, что надо кое-что купить на торжище, а то где потом искать? Главное, надо было найти хорошие острые топоры, а то как сруб-то рубить? В их селе кузнеца не было, заказать некому. Несколько лет назад пришёл к ним в село мужик приблудный, сам смуглый, да борода лопатой, только детей пугать. На цыгана похож, оказался кузнецом. Ну, кузнец, человек нужный для всего села. А с лица не воду пить, как говорят в народе. Помогли ему устроиться, кузню соорудили, на инструменты денег дали, только работай. Мастеровой-то он оказался добрый и лошадь подковать умел и гвозди сделать и замок соорудить и топор прочный сковать. За железом он обычно в город ездил, занимал у соседей лошадь с телегой. Сначала-то ему боялись лошадь доверять — вдруг он конокрад. Много такого народа вокруг шастало, да потом присмотрелись —  лошадь возвращал в целости, заказы исполнял ко времени. Одно только было плохо. Как в город съездит, так оттуда возвращается пьяный в дым, а потом ходит по селу и драки затевает.  И это бы ладно, кто без греха? Так он ещё при этом и ругался сильно и на каждом слове нечистого поминал. Долго селяне это терпели, пытались его образумить, да где там. Только если Дмитрий на него прикрикнет, то он успокаивался. Но стоило ему уйти — и всё начиналось сначала.
После одного такого загула побили его сильно, уж больно надоел он всем ором своим со скабрезными словечками. Пошёл он в кузню отлёживаться, а по дороге всё ругался и богохульствовал. А тут вдруг гроза началась, да такая, какой здесь никогда не видывали. И попала в кузню молния и сгорела она вместе с кузнецом. Не сумел он пьяный оттуда выбраться, задохнулся от дыма. А люди-то все по избам от грозы попрятались да сидели подальше от окон, чтоб в них молния не попала и ничего не видели. А когда увидели — поздно было, одни головешки остались да кузнец обгорелый. Так с тех пор и жило село без кузнеца и за каждой железной мелочью надо было в город ездить. Старики говорили, что наказал Бог кузнеца за его ругань да за то, что нехристем был, в церкви его никто не разу не видел. Поп и отпевать его отказался, поскольку посчитал, что кузнец был не крещённый. В их краях летние грозы часто бушевали, а когда гром гремел все крестились и говорили: «Ну, Илья Пророк на колеснице по небу ездит». Молнии тоже иногда попадали то в дерево, то в корову, которую не успели загнать с поля домой. Один только раз до случая с кузнецом впилась молния в крестьянский домишко, оставив  семью и без крова и без жалкого скарба. Только с иконами. При пожаре детей, стариков и иконы спасали в первую очередь. 
    Ну, а раз Бог с тобою остался, то и без помощи он не оставлял. Глядишь и избушка новая вскоре появлялась и соседи поделились одежонкой и утварью. Пережили как-то. Да и Дмитрий погорельцам помог. В селе он был главный — как скажет, так и будет. Его и любили и побаивались. А как он Крест нашёл ещё больше зауважали. Только не могли взять в толк, почему именно Дмитрию выпала честь Крест явить народу. Жил он обычной жизнью, по святым местам не ходил, лоб в поклонах себе не расшибал, грехи свои замаливал, но особого рвения не проявлял. Одно только выделяло его среди других: слово своё держал и никогда не обманывал. 
    Олекса проверил придирчиво на свет каждую шкурку, дырок не нашёл, вся рухлядь была добротной и готовой к продаже. Но расплатиться купец обещал завтра, когда Дмитрий привезёт остаток пушнины. Чего два раза с деньгами ездить по местной дороге. 
    — Где ж ты всё держишь-то? — спросил Дмитрий, оглядывая небольшую лавку, сделанную недавно, брёвна ещё не успели потемнеть. Здесь вдвоём-то тесно, а если ещё товар держать — повернуться негде. Мог бы лавку-то и попросторней соорудить. — У меня амбар есть, там такие замки, с секретом, никто не сломает. Да сторожа у меня хорошие  — два здоровых мужика ходят ночью вокруг с дубинами. Никто не сунется, а сунется, так не рад будет. Дубины-то гвоздями утыканы, попадёт такая по голове — тут  и конец татю. Попробовали у меня украсть рухлядь в прошлое лето — так и дубинки не понадобились сторожа мои кулаками да ногами обошлись. С тех пор тихо. А мазуриков в острого отправили, соседями нашими оказались. Позавидовали.
    — Да, крепко ты всё сделал здесь, крепко — похвалил Олекса, — хорошее у тебя хозяйство.
    — А хозяйка где, жена моя её видела, а я нет?
   — Пообедаешь со мной? — ответил купец. — Баба моя зайчатину приготовила.
    — Нет, благодарствую, домой пора, а то дело-то к вечеру, через лес проскочить, да через слободу лучше засветло, пока тати на промысел не вышли. Да и ехать далече, когда буду подъезжать уж свет в окошках появиться. Эх, и люблю я этот свет в окнах, все дома значит, покормят, приголубят, да спать уложат. Кто полжизни в походах не провёл, тот не поймёт.
    — А я пойму, тоже уезжаю-приезжаю,  — сказал купец и поставил на стол небольшой кувшин. Они выпили на прощанье по глиняной кружке медовухи, закусили мочёными яблочками и весёлые и довольные друг другом вышли во двор, где на санях сидели спутники Дмитрия и ели хлеб с салом, запивая все горячим взваром, который вынесла им хозяйка, совсем юная женщина с цветным платочком на голове, из под которого виднелись золотые волосы. Олекса недавно в дом её привёл, немало одарив её бедных родителей. Пили молодые парни напиток да нахваливали, да на нарядно одетую хозяйку поглядывали.
    — Красавица была, что и говорить. Таких больших голубых глаз парни отродясь не видывали, тем более у себя в селе, где все женщины были либо черноглазыми либо зеленоглазыми. В селе этом по преданию, когда-то нерусские жили, меряне, а потом смешались с пришлыми славянами и слилась синь с чернотой и получилась зелень. Хотя кто знает, какие глаза были у мерян. Никто уже и не помнит, столько лет прошло. Вернее столетий. И где там меряне, где русские  — поди разберись, все теперь православные, все в один храм ходят, одному Богу молятся. А вот глаза у женщин и девушек позеленели. Как листья весной.
    — Как зовут-то тебя, голубика лесная, — весело спросил женщину молодой парень, встав с саней, чтобы покрасоваться перед красавицей своей статью, да ростом высоким, да рубашкой вышитой.
    — А тебе не всё равно, голубика, да тебе её не  попробовать, — и обдала парня ледяным холодом голубых глаз молодуха, увидев выходящего из дома хозяина.
    — Нечего пялиться на чужих баб. 
    Сказать-то сказала, а уходить не торопилась. Дождалась, когда парни опустошили баклагу с взваром, забрала посудину и медленно пошла в дом, незаметно взглянув на парня, сильного да рослого, не чета ее хозяину, у которого плешь во всю голову да росту он по печную отдушину. Она ждала, что молодец ещё что-нибудь скажет, но не дождалась. Он тоже знал себе цену, первый парень на селе, все девки его, за что и получал иногда от своих же товарищей. Но связываться с ним побаивались. Силушкой его Бог не обидел, ну а на ум поскупился. Так ведь недаром говорят в народе — сила есть, ума не надо. 
    Хозяин лавки, наблюдавший всю эту сцену с Дмитрием, тоже залюбовался богатырём, а затем внезапно спросил у гостя:
    — А не отпустишь ли со мной удальца?
    Пусть мой обоз охраняет, я ему заплачу хорошо, в обиде не будет. Или он молодец среди овец, а против молодца — сам овца?  — решил подзадорить парня купец, заметивший, как тот смотрит на молодую женщину. 
    — Ну уж ты его сам спроси. Он человек вольный — куда захотел, туда и пошёл. Пусть сам думает!  — с усмешкой ответил за парня Дмитрий. Слишком хорошо знал он его — загорится как лучина, да и прогорит в минуту. Слово скажет, да и забудет. Молодой ещё, жизнь-то его не обломала.
      — Что тут думать, — опять соскочил с саней парень. — Поеду с тобой купец.
    И хотел добавить — если жена твоя с нами поедет, но сдержался. Чего обижать будущего хозяина, вводить его в сомнения. На это у него ума хватило. И сказал он то, что не думал:
    — Посмотреть чужие края всякому любо.
    — А ты бы в дружину княжескую записался, как я когда-то, —   посоветовал Дмитрий. — И свет белый повидал, где да как люди живут, да и силу даром не растрачивал бы. Не век же нам под татарами быти да помалкивать. Сколько лет дань платим, а за что? За то, что они сейчас не убивают нас? А всё потому, что мы сами с силами собраться не можем, да князья наши любят собачиться друг с другом.  В кулак должны собраться такие как ты, сильные, молодые, научиться мечом владеть да и ударить по нехристям! А ты пока только битвы с девками устраиваешь!
    — Эх, тебя как с медовухи-то разобрало, — улыбнулся Олекса. — Горазд ты брат не только воевать да торговать, но и проповеди читать. А так-то, если рассуждать — всё правильно ты сказал. Правда-матушка всё равно разыщет своих сыновей, разыщет.
    И обратившись к парню сказал:
    — Что ж Онисим, как тридцать дней минет — переправляйся через Волгу,  обоз собирать будем, а потом в путь. Дорога не близкая. Так ждать тебя?
    — Будь покоен, приду!
    — Ну, прощайте, поехали, — скомандовал Дмитрий. Все уселись на свои мета, сани едва разминулись в маленьком дворе, чуть не задев друг друга, оглоблями и медленно поехали в сторону Волги. А из окна за ними наблюдала молодая хозяйка и ей было почему-то досадно. А почему? Да не почему, так просто. Платок одела не того цвета! Выехав из города, они погнали лошадей, чтобы побыстрее проскочить лес да слободу. И следили только за тем, чтобы не вываливаться из саней на крутых поворотах, крепко схватившись за края.
    — А хороша хозяйка у Олексы, да не по себе он кафтан выбрал. Ой, не по себе. Вон как она зыркнул на Онисима, понравился, знать.

                                                     ……………………….

    — Не свалиться бы с кровати. Я ещё и пошевелиться-то не могу. Ну-ка попробую. Нет, уже могу, хорошо. Сколько же я спал? Спрошу у кого-нибудь. Здесь же есть кто-то, — опять побежала в голове Дмитрия бегущая строка. Рядом раздавались невнятные звуки, потом они стали звучать более отчётливо. По командам, которые до него доносились, он понял, что рядом с ним вытаскивали с того света какого-то бедолагу, которому после операции стало хуже.
    — Господи помоги ему, — подумал он и снова, провалился  в небытие.
    И опять какие-то картинки поплыли в его полусне-полузабытии.
    Он с женой куда-то уезжает и почему-то на корабле. Главное не опоздать, надо где-то найти транспорт, чтобы проехать в порт.
    Он выходит из какого-то помещения и около крыльца их уже ждут сани, в которые запряжена лошадь. Дело происходит зимой, но пароходы почему-то ходят. 
— Садитесь, — обернувшись к Дмитрию лицом, говорит возница. И он узнал в нём  своего бывшего начальника. — Только мою дочку посадите между собой, чтобы она не вывалилась.
    Дмитрий с женой устраивают маленькую девочку между ними, а жена ещё и придерживает её руками. По дороге возница-начальник посадил в сани ещё несколько тёток сельского вида с какими-то пакетами да свёртками.
    — Как лошадь выдержит такой груз? — подумал Дмитрий.
    Затем сани останавливаются, возница с девочкой уходят, как он понял, к врачу и долго не возвращаются. Дмитрий с женой идут перекусить в какую-то столовку. Жена быстро съела свою порцию, и он замешкался, пытаясь доесть варёную куриную ногу. Когда он вышел из столовой, жена куда-то исчезла. Подумал: «Наверное пошла в сторону речного вокзала. Ладно, поищу её там».
     — Где речной вокзал с пароходами? — спросил он у какой-то девушки.
    — Вон, видите чёрный самолёт из гранита,  за ним увидите свой пароход, — ответила она.
    Он ускорил шаг, одновременно поглядывая с высокой набережной вниз. Там стоял старинный колёсный пароход, он его узнал — это «Информатор», в детстве перевозивший семью на другой берег Волги, когда они ехали к бабушке. Название стёрлось, но он всё равное его узнал. Говорили, в войну рядом с ним во время бомбёжки упала фашистская бомба, много людей утонуло. Как только он об этом вспомнил набережная вдруг резко наклонилась, и он покатился вниз, за бетонный блок и некоторое время висел в воздухе, но не удержался и упал в воду. Вокруг него высокие бетонные в выбоинах стены, мокрые, покрытые зелёными водорослями, какие бывают во время шлюзования, когда воду откачивают. Он барахтается в воде с чемоданом в руке. 
    — Хорошо, что жена ушла раньше, — думал он, — и не попала в эту переделку.
    И крикнул женщине, стоящей наверху: «Эй, киньте мне спасательный круг!»
    — Сначала оденьте шляпу и вас вытащат.
    Она кинула ему соломенную шляпу с цветами, явно женскую и крикнула: «Ой, это не та!» Потом кинула что0то другое, что тут же превратилось в прочную лестницу, по которой  можно выбраться из этой шлюзовой камеры.
    Дмитрий взбирался по лестнице, не страшась  высоты. 
   — Всё, спасён, — Дмитрий посмотрел по сторонам, уже различая всё, что его окружало и снова заснул.
    Что ещё делать и в реанимации: спасаться и спать. Только и всего. Мужик рядом с кем-то разговаривал. Значит и он спасён. Слава Богу.

Глава VI.
    Не обманул скуповатый торговец пушистым товаром, цену за шкурки дал хорошую, испугался, что может лишиться такого охотника. Да и как не дать, когда увидел то, что приберегал Дмитрий — двух белоснежных горностаев, пятнистую шкуру лесной кошки — рыси, которая с дерева прыгнула на охотника, да не сумела сразу вцепиться ему в горло; он сбросил её с плеч, а когда она попыталась уйти — достал её стрелой, угодив прямо в глаз. Вторая стрела попала ей в бок и попортила жёлтую в чёрных пятнах шкуру. Хотел Дмитрий оставить её себе да бросить на сундук,  где спал младший сынишка, чтобы ему мягче было,  да потом раздумал и уложил в общий   мешок с рухлядью, почти доверху набитый. 
    — Я себе другую добуду, стыдно мне, охотнику, шкуру с дыркой дома держать — подумал он.
    Получив деньги, Дмитрий сразу же помчался домой. Вчера, когда они возвращались в своё село уже в сумерках, у дороги в кустах заметил он несколько лохматых мужиков с палками. А сани с работниками Дмитрия, где-то замешкались. Разбойники подумали, что им идёт лёгкая добыча, но увидев четырёх здоровых молодых парней, которые сразу вытащили из под сена вилы и ощетинились как ежики, мужики с палками раздумали связываться. Получить вилами в бок или в пузо никому из них не хотелось. А Дмитрий порадовался, что все расчёты с купцом отложили на завтра, а то могли бы разбойники и без денег оставить да ещё и искалечить. Или того хуже. А ему и старых ран хватало. Хотя сабля при нём была, да против оглобли она бесполезна. 
    Дома, высыпав серебро из кожаного мешочка на выскобленный добела стол, он дважды пересчитал монетки, а затем разделил их на три неравные части. Побольше на хозяйственные нужды, поменьше — на торговые дела и на строительство часовни. Чудно — шкур отдаёшь мешок, а серебра получаешь мешочек. Дмитрий понимал, что часовня получится скромной, поскольку денег было в обрез. Пока хватило только на закупку брёвен, заготовленных зимой его соседом. Хотел тот новую избу ставить да раздумал. Ну как раздумал? Скорее уж его жена с тёщей раздумали, решив что ещё и в старой жить можно. Лучше ещё одну лошадку завести или корову. Семейство-то с каждым годом прибавляется, всем есть пить хочется. Да и понятно, для хозяйки главное накормить семейство. 
    Нам только крышу поправить да печку подлатать, — заворчала жена и спорить с ней было себе дороже, муж с ней соглашался. Да ему самому не очень хотелось затевать новые хоромы, хлопотно больно. А печь у них была добротная, с трубой, выводившей дым наружу, а не как у других, где топили по чёрному и вечно ходили перепачканные сажей, особенно  зимой, когда дров приходилось жечь много, чтобы с холоду не околеть. И банька у них была с печной трубой, а уж веников берёзовых они заготавливали на троицу целый чердак. 
    Сосед Дмитрия промышлял бортничеством, выискивал в лесу ульи пчелиные в дуплах деревьев, да и сам иногда делал колоды, куда приваживал пчёл. Это он умел, знал секрет. Мёду он всегда собирал много и жил безбедно, и пчёлы его почти не жалили. Только если он к ним хмельной подходил. Этого пчёлы не любили. Два раза в год к нему приезжали настоящие купцы, не чета здешним. Эти скупали у него и мёд, и воск, и пеньку. Он недавно приспособился, вместо ржи лён сеять. Жена его холстины ткала на деревянном станке, который он сам смастерил, подсмотрев его устройство у знакомого мужика в Ростове. А сам из пакли льняной крутил прочные верёвки и канаты, которые забирали у него купцы. А он как деньги получал, так сразу задумывался о новой избе, такой же просторной как у соседа. Когда Дмитрий зашёл к бортнику, тот  чинил конскую упряжь, а жена возилась у печки со стряпнёй. В избе пахло свежеиспечённым ржаным хлебом, который лежал на блюде из огромного берёзового капа, укрытый расшитым полотенцем. Рядом стоял берестяной бочонок с прошлогодним мёдом. 
    — А, Митрий, входи редкий гость. За мёдом что ль? Так ещё рано. Приходи как ива отцветёт, может что-то соберу свеженького. 
    — Нет, Пахом, не за мёдом. Хочу у тебя брёвна, что ты на новую избу приготовил, купить. Продашь али как?
    — Да, на что тебе Митрий. Дом у тебя справный всем на зависть.
    — Часовню всё-таки хочу поставить там, где я Крест нашёл да исцелился. Не даёт мне это покоя, как будто пообещал что-то перед лицом Господа, а ни как не исполню. Как настоятеля увижу — так стыд берёт. Скоро лето — так думаю всё успеть. Деньги есть, за брёвна заплачу, что положено, не сомневайся. Лес у тебя хороший, зимний, то, что надо, — объяснил всё Дмитрий. — Ну, так как? Решайся, а то проваляются брёвна может не один год — превратятся в труху.
    — Ишь чего удумал, лес продавать. Чего его продавать самим пригодиться, — заворчала жена Пахома, которая крутила им как хотела, так ей казалось. Хоть башку разбей — а переспорить её ещё никому не удавалось. Муж и не пытался. Молча делал своё дело, пока она трещала как сорока, которую с грядки спугнули. Чего говорить, когда делать надо! За женой слово, а за мужем дело. Так вот они и жили. Хотя и вспоминал он иногда поговорку деда своего: бей жену молотом, будет жена золотом.
    — Брёвна продам, избу на будущий год буду ставить. А так лес просохший, добротный. Успею заготовить. Гнить не будет долго. Сто, а то и двести лет простоит твоя часовня из этих брёвен,  — стал нахваливать их бортник, не слушая причитаний жены. Она ушла в другую комнату и там они уже галдели на два голоса вместе с матерью.
       — Кто строить-то будет? — осведомился Пахом.
    — Не знаю. Настоятель говорил, в монастыре есть послушник, бывший плотник. Может он и сделает, если ему разрешат. Мне так лучше. Ему ведь платить за работу не надо. Деньги нужны только на материалы. А так он и сруб сделает и маковку соорудит. Главное начать… Я уж и топоры новые заготовил.
    — Правильно, поговори с настоятелем ещё раз. Я тоже поплотничаю, как начнёте, позови, приду. А я уж думал, ты не будешь ничего делать. Хлопоты-то большие. Да и расходы немалые.
    — Ты что ж, бесплатно работать собираешься? Дома дел не переделать, забор повалился, колодец покосился, — опять заверещала жена Пахома, а ей подпевала тёща, правда потише. Мужик слушая жену, веско сказал, как отрубил:
    — Решили!
    Бабы сразу попритихли: тихий мужик Пахом, а всё-таки хозяин. Да и чужой человек в доме.
    Дмитрий заплатил соседу задаток и немалый. Жена Пахома, увидев кучку серебра, сразу притихла окончательно и поджала свои тонкие губы, похожие на две полоски сырого мяса, так показалось Дмитрию. «До чего ж противная баба, — подумал он, — из—за неё он и не любил заходить к соседу. 
    — Завтра привези всё на место,  — попросил Дмитрий бортника, радуясь, что всё прошло удачно и сосед не начал торговаться.
    — А когда начнёшь-то?
    — Как земля просохнет. Ещё надо валунов заготовить. Под сруб подложить, чтобы она не завалилась на бок. Там ведь колодец, вода камень точит. Надо всё сделать, чтобы сердце и душа радовались. И Бог улыбнулся, глядя на дело рук наших.
    — Ну, Дмитрий, ты скажешь… Бог никогда не улыбается! Сколько икон видел, он везде строго глядит на нас, да и матушка пресвятая Богородица нигде на иконах не улыбается. Её сына родного на Кресте распяли — какие уж тут улыбки. Батюшка-то рассказывал в церкви, — ответил бортник, хитро поглядывая на соседа. Любил он такие разговоры «об умном».
    — Ну, отец и должен быть строгим, а он наш Отец Небесный. И Богородица наша Мать на небесах. Мы можем остаться совсем одни — а они всегда с нами, — негромко произнёс Дмитрий и продолжил:
  — Отец Небесный создал нас по своему образу и подобию. Но мы-то и смеёмся и улыбаемся, когда что-то хорошее происходит. Стало быть и Бог улыбается, когда радуется, только его никто не видит. Так-то брат. 
    — Тебе бы, Митрий, в попы идти, а не в воины. Воевал бы Словом Божьим, а не мечом.
    — Да я не жалею. Слово Божье всегда со мной. Ну я пошёл. Как перевезёшь брёвна на место, приходи за остальными деньгами.
    После ухода Дмитрия в избе Пахома было удивительно тихо, жена поставила на стол большое блюдо с похлёбкой, положила каждому по расписной деревянной ложке, глава семейства порезал на кусочки мясо и хлеб и все стали есть, по очереди зачерпывая густую похлёбку. А мясо не трогали. Это потом, когда похлёбка будет съедена, и отец разрешит. Каждому обязательно достанется по кусочку. Ну а если ребёнок нарушал очерёдность, получал ложкой по лбу. И этого хватало, чтобы восстановить заведённый порядок. 
    Отобедав, хозяин забрался на печку и начал греть свои уже немолодые кости да поясницу. По молодости он много плотничал, брёвна тесать всё время приходилось в внаклонку, вот и согнуло его немного. Из-за этого он и стал бортником. Там кланяться бревну не надо, только разве что пчёлам. В знак благодарности за сладкий мёд, который и у нас любили  и за морем не брезговали. Купцы-то не зря сюда наведывались. Немного полежал на горячей печке Пахом, ломота в пояснице прошла. Русская печь тоже иногда умеет чудо сотворить — исцелить от боли в костях  и в пояснице. 
    Но есть и ещё одно чудодейственное средство, правда от ворчливой, да упрямой жены. Покажи её горсточку серебра — она и умолкнет. Станет тихим голубем. Ненадолго. 
    — Надо, пожалуй, к Кресту сходить в воскресенье, приложиться к нему да здоровья попросить, а то в одном месте заколет, в другом отдаёт, да и бабу бы мою укоротить надо, чтобы помягче стала. А то спасу нет, — подумал хозяин, засыпая, — Но с ней, пожалуй, и Крест не справится, не буду и беспокоить. Инструмент надо бы приготовить. 
    Весь следующий день Пахом возил брёвна на место обретения Креста. Около новенького колодца стояли женщины, которые выйдя из церкви, решили водички набрать, да посудачить друг с другом обо всём: кто женился, кто родился, кто разбогател, а кто в нищету впал. Но больше кто обновку справил, кому муж колечко с яхонтом подарил. У кого корова заболела, у кого муж стал рогатым. Все новости здесь можно было узнать, затем сюда и ходили. 
    — Эй, Пахом. Чего ты сюда брёвна привёз? Колодец-то новый, — засмеялись женщины. — Лукерья-то тебе разрешила сюда добро-то ваше привезти? Смотри, проест она тебе мозги-то.
    — Постыдились бы, дуры. Место святое, а вы  тут друг другу кости моете, да напраслину возводите на тех, кого рядом нет, — тихо ответил Пахом. И добавил: 
    — Дмитрий-то, который Крест нашёл  да исцелился, решил часовню здесь возвести. Вот я и помогаю. Брёвна на часовню пойдут. За лето, говорит, всё сделают.
    — Да он уж целый год собирается, а всё не соберётся, — опять поддели его женщины.
    — Собрался! Скоро строить начнём.
    — Денег у Дмитрия знать много!
    — Ну, так хозяйство у него хорошее, да торгует понемногу. Бог-то ему помогает, — опять пришлось отвечать Пахому, который сбрасывал брёвна с телеги.
    — Ему-то помогает, нам бы помог! — крикнула бабёнка с ребёнком на руках.
    — Ты молись, кума, побольше, а то веры у тебя на грош, а помощь просишь на рубль. И в церкви сейчас копейку всего дала, я видела, — ответила ей молодая женщина.
    — Замолчи, вот глупая…
    — Сама замолчи!
    Перепалка между женщинами не утихала всё время, пока Пахом кидал брёвна на землю. А как закончил, собрался вернуться за остатками. Всё за один раз перевезти не удалось, пожалел он лошадку свою. Уже разворачивая телегу, он сказал женщинам, немного попритихшим после ругани.
    — Надо бы всем миром помочь строить. По копеечки, да собрать, бабы. Скажите мужикам-то своим. Чего всё на одного валить. Для вас же строим…
    Как услышали бабы про копеечку, так сразу и вспомнили, что их дома ждут дети малые, да мужья не кормленные.
    Пахом, закончив работу, поехал в село, чтобы получить оставшиеся деньги. При этом он всю дорогу колебался — требовать плату за перевозку брёвен или уж так обойтись. 
    — Всё же часовню строим, а не баню соседу. Дело-то общее. Жена опять заест, если скажу, что бесплатно брёвна отвёз. — С этими мыслями он и подъехал к дому Дмитрия. А тот как на грех уехал в монастырь договариваться о начале работы. Пришлось подождать. Ну да торопиться ему было некуда. После тяжёлой работы самое время на крылечке посидеть да птичек послушать. Да посмотреть, как  пчёлы за первой взяткой летают от ивы к иве, которая первой начинает цвести в наших местах. Солнышко уже пригревать начинало, кое-где  и трава изумрудная проглядывала, веселя сердце русского человека не хуже браги хмельной, поскольку лето в наших краях, как праздник, которого ждут и дети, и взрослые, и любая живность во дворе и в лесу. Всем хочется солнца и тепла. И птахе малой, и сердцу человеческому. Мог бы Пахом и к себе в избу пойти, да не пошёл. Не хотелось ему слушать упрёки жены. Да и на душе было радостно. Так всегда бывает, когда добро сделаешь.

Глава VII.
    Отец настоятель внимательно выслушал Дмитрия и после некоторого раздумья благословил его на строительство часовни, добавив при этом,  что пошлёт в помощь послушника, который раньше плотником был, ходил по деревням, избы ставил и церкви строил. А потом что-то закручинился, а понять и объяснить не мог причину тоски, которая не покидала его. Уж он и в блуд пускался и бражничал — всё без толку. Чуть руки на себя не наложил; а потом решил уйти в монастырь не губить свою душу и не совершать смертный грех. Думал недолго там пожить, успокоиться, но что-то в душе его переменилось и он понял, что здесь ему было спокойно и всякие искушения прогонялись молитвой и что назад он уже не вернётся. Так и остался при монастыре, ожидая времени, когда можно будет принять постриг. Он хотел этого и страшился, понимая, что в мир ему дорога будет заказана. 
    Работать с деревом он любил. Поэтому  с радостью принял новое послушание. Тихий был человек, беззлобный, руки золотые, казалось бы, живи себе и в ус не дуй. А жизнь по-другому повернулась. Правильно говорят в народе, что пути Господни неисповедимы. 
    — Денег-то у тебя достаточно, чтобы всё сделать? — спросил настоятель, в душе понимая, какой ответ он услышит. Где, когда и кому хватало денег, если речь шла о строительстве? Рассчитываешь 10 гривн, а отдашь 20, а ещё тридцать должен останешься. Так вот в жизни обычно бывает, если берёшься что-то соорудить не своими руками. Это если свои руки привыкли держать меч. Дмитрий по выражению лица настоятеля понял, что о деньгах сейчас лучше не заикаться. Пусть время пройдёт, а как сруб будет готов, тут уж и о рублях можно речь вести. Хотя может и не придётся. Скоро Олекса вернётся из поездки с большой мошной, может и выполнит своё обещание, переможет свою скупость купеческую, даст денег на часовню — подумал он и вслух сказал: «Мне Бог доверил этот Крест, мне и дело делать».
       — Пока справляюсь отец настоятель.
    — Ну и славно. Но мы тебя не оставим и денежку малую со временем найдём. Пойдём-ко со мной, потрапезничаешь с нами, да посмотришь, как мы Крест-то устроили. Давно ты к нам не заглядывал. Уж мы постарались — сказал монах.
    — Теперь в храме стоит радует наши души.
    — Отец настоятель  давно вопрос меня мучает, боюсь спросить, не богохульство ли думки мои.
    — Спрашивай, Бог простит!
    — Да откуда же этот Крест в земле оказался? Ведь его же кто-то сделал, а потом зачем-то в землю зарыл? — неуверенным голосом спросил Дмитрий.
    — Я думаю, всё было просто. Изготовил его какой-то Божий человек, наверное, отшельник. В наших местах были такие, я знаю. Молились они и иногда делали разные поделки.  И этот Крест сделал отшельник да подарил его какой-то деревне или селу. А как монголы-то приблизились, чтобы Крест Божий не осквернили миряне его и схоронили на этой поляне. Монастыря-то нашего да церкви тогда ещё не было. А Бог тебе сон послал, значит время пришло ему опять явиться людям, чтобы исцелять их раны и телесные и душевные. И тебя излечил. Это чудо Господне!
        — Так я об этом думаю.
    — Ну, вот и понятно стало, а то я прямо извёлся весь. Спасибо, — поблагодарил Дмитрий монаха.
    А закончив разговор, они зашли в небольшую деревянную церковь и помолились около Креста. Он стоял в глубине церкви  и свечи освещали Спасителя, распятого во искупление наших грехов.
    В трапезной они долго ещё говорили о чудесах Божьих, пока всех не позвали на службу. 
    Дмитрий ушёл из монастыря довольный приёмом, который ему оказали, и разговором. Главное, работника дадут, умельца, который может строить. И брёвна сегодня уже на месте. Бортник человек слова: обещал — сделал. 
    — Всё Бог устроит, — подумал Дмитрий, подходя к дому и увидев сидящего на крылечке Пахома.
    — Пойдём в дом, брат, рассчитаемся. Да сколько я за перевозку-то должен, тоже скажи.
    — Нет, Дмитрий, за перевозку ничего не возьму. Бог мне честь оказал помочь часовню поставить. А за честь денег не берут, — ответил Пахом.
    — Ну, Пахом, спасибо. И сказал ты хорошо. Не всё корысти над нами властвовать. Корысть — она от лукавого. Избави нас Боже от неё.

    А настоятель после службы долго размышлял над вопросом, который задал ему Дмитрий, с желанием во всё вникнуть да всё объяснить. Растревожил душу. По-настоящему-то никто и не знает ничего о происхождении Креста. Почему его не достали из земли те, кто его спрятал? Что им помешало? А может всё было не так, как я Дмитрию-то рассказал? Может всё было иначе. А вот так:
    Ну, что, братья мои, идите с миром, несите Слово Божье дальше, за пределы кельи. Повелел князь Владимир, что быть на Руси вере Христианской. Отверг он веру латинскую, поскольку латиняне всегда норовили под себя Русь подмять, отверг он веру мусульманскую, отверг и иудейскую. А христианская, греческая вера, вера истинная, православная и вам нести её дальше, вглубь страны. Возьмите икону греческого письма, что привезли князю во множестве из Царьграда, и идите, несите Свет Божий. 
    Такими словами благословил архиерей Киевский монахов, посланных вглубь Русской земли, где ещё не утвердилась православная вера. 
    Монахи погрузили на телегу иконы в коробках небольших, взяли еды на дорогу да и двинулись на восток, где жили народы языческие. 
    — Ишь, Ефим, гляди-ка ещё и времени-то прошло самая малость, а уж кое-где церкви стоят. Мало их, но стоят. Вот сила-то великая Слова Евангельского.
    По дороге они обязательно заезжали в редкие тогда храмы и монастыри, находившиеся по дороге. В одном из таких монастырей, где они остановились на третий день пути, они долго разговаривали с настоятелем. Братии-то в монастыре было немного, вот он и попросил пришлых монахов помочь по хозяйству: ворота новые поставить, да забор поправить. Монахи не отказали, да и подустали в дороге, отдохнуть захотелось. А здесь покой, тишина и о том, чем потрапезничать, заботиться не приходилось.  Два дня странствующие монахи таскали брёвна, доски пилили, ямы копали. Так, что теперь дорога им показалась отдыхом. Но помочь немощным монахам они посчитали своим долгом. 
    Утром, когда монахи уже уложили припасы в телегу для себя и сено для лошади, которыми их снабдили в монастыре, вышел из своей кельи настоятель  и пригласил их в небольшую церковь помолиться на дорогу. Войдя в храм странники увидели большой дубовый Крест, совсем новый, только что изготовленный, с фигурой распятого Христа. 
    — Вот, мы решили подарить вам этот Крест. На телеге он поместиться. Места много не займёт. Сделал его наш насельник, изготовил он его для вас с постоянной молитвой. За два дня и  две ночи сделал. Работа, может, и не очень искусная, но он в неё всю душу вложил, а мы освятили ее и молили Господа, чтобы он помог всем принять этот Крест в дальних пределах Руси. Если удастся вам выполнить волю Божью, поставьте этот Крест на том месте, где будет стоять первая православная церковь в тех местах, где Вы обратите в православие язычников.
    Отслужил настоятель молебен, завернули Крест в клочок ткани холщовой, устроили его на телеге и собрались уже уезжать, как к ним подошёл старый монах с исхудалым лицом, одетый в чёрную рясу. Он перекрестил путников и сказал: я сделал этот Крест. Долго дуб для него искал  подходящий. Долго  выпиливал, много пота пролил. Много молился. А потом, ночью, мне сон приснился: подошёл ко мне кто-то и сказал: вырежь на Кресте изображение Иисуса. И будут силою этого Креста бесов прогонять и недуги исцелять. И велел мне Крест Вам отдать. Я подумал, что так проявилась воля Божья. Так что поезжайте и помните, что Крест этот обладает особой силой.
    Поблагодарили путники и монаха и настоятеля за дар, да за приём тёплый. Много монахи изъездили разных мест, к концу лета, добрались они до Ростовской земли, где народ уже был крещёный, пошли дальше к Волге, куда ещё не доходили люди, проповедующие Евангелие. 
    У небольшого поселения на слиянии Волги и ещё одной неширокой реки они перебрались на другую сторону, чтобы идти на север.
    Притомившись, остановились на большой берёзовой поляне с небольшим возвышением, где стоял столб с изображением Перуна — грозного славянского Бога, которому поклонялись живущие здесь люди. 
    И измученные дальней дорогой монахи поняли, что добрались они до того места, где им надо Крест поставить, чтобы потом заложить здесь храм Божий.
    Много им пришлось терпения, труда приложить, чтобы убедить здешних людей принять веру христианскую. Чуть не побили их сначала, выгнать хотели из городища, да потом постепенно привыкли к пришлым людям и стали прислушиваться к тому, что они говорили. А они им  не только Евангелие растолковывали, но и убеждали, что сам Великий Киевский князь Владимир  принял эту веру. И повелел и им её принять. 
    Через год, что они прожили в этом городище, многие люди крестились, а потом и изображение Перуна унесли. Видно куда-то в лес, куда ещё долго тайно ходили поклоняться идолу не смирившиеся люди. 
    А Крест поставили на том месте, где когда-то стоял Перун. Побаивались люди мести Перуна, некоторые ходили в лес с угощениями, чтобы умилостивить грозного идола. Да всё обошлось и ничего не случилось. 
    Те же монахи основали на этом месте небольшой монастырь, где со временем появилась  сначала одна деревенская церковь, потом другая. Когда в сентябре монголы подходили к монастырю, монахи вынесли Крест из церкви и укрыли его в земле, спасая от поругания. Сделали это монахи ночью, чтобы никто не видел. Монахов этих тоже никто больше не видел. И о Кресте все забыли. 

Глава VIII.
    Олекса вернулся из своей торговой поездки поздно вечером, долго стучал в ворота своего дома, а калитку всё не открывали. Купец уже начал гневаться и приготовил несколько обидных слов для своей молодухи, Марфы, то ли жены, то ли служанки, он и сам не очень понимал. 
    — Не ждут хозяина, паршивцы, своевольничают!
    Итак, со злости грохнул сапогом по калитке, что она чуть с петель не слетела. Наконец послышался скрип отодвинутого засова и перед купцом предстал заспанный, с соломой, запутавшийся в волосах, работник.
    — Спишь Матвей, а надо бы хозяина ждать! — гневно сказал Олекса, входя во двор.
    — Я ждал, да уснул, не заметил и как.
    — Где Марфа то? Чего ж не встречает? Другая бы день и ночь под дверью стояла и ждала.
    — А нет её!
    — Как нет, куда ж она делась?
    — Дак уж неделю как ушла. Сказала родителей навестить. А я как увидел, что она все свои платья в узел собрала, пошёл проследить за ней.
    Баба-то смазливая, мало ли что. Ну и увидел то, что лучше бы и не видел. За тебя хозяин обиделся. Уже как ты её ублажал. Какие наряды дарил. А как волка не корми, всё равно в лес смотрит.
    — Что увидел-то? Говори! — схватил Олекса работника за рубашку.
    — Да там телега стояла, а на ней молодой парень. Она подошла, села к нему  и поехали они.
    — Ну так что, нашла телегу — чай не в бедной семье живёт. Что тут такого. Родителей навестить — дело святое,  — почти успокоился Олекса, всё ещё надеясь на хороший исход истории.
    — Ну, а чего тогда с возщиком-то обниматься, чай не брат родной. Весёлая была, всё смеялась.
    — Да! Вот так дела тут без меня. Отблагодарила. А я-то дурак ей обновки везу. Поймаю! Убью! — громко крикнул Олекса и опять грохнул сапогом по воротам, которые выпустили на волю голубоглазую красавицу.
    — Да остынь Олекса, остынь. Другую найдёшь. Только тебе бы жениться надо, повенчаться, как положено, по-христиански, — сказал работник, пытаясь успокоить разбушевавшегося хозяина.
    — Учи меня ещё, раззява! Что ж ты не остановил её, не усовестил, а то и силой бы вернул. Может блажь-то и прошла бы.
    — Да я попробовал. Вон синяк-то под глазом до сих пор не прошёл. Двинул мне мужик-то кулачищем своим, когда я попытался её вернуть, я и свалился.  Бодягу прикладывал, да синяк не сходит.
    — Ты его знаешь? Парня-то этого?
    — Нет, не видел никогда. Только Аннушка, подружка-то её, сказывала, что до тебя был у неё на селе молодец, замуж за него собиралась. А  тут ты с деньгами да посулами, да подарками. Ну и продали тебе девку родители её. Истинный Бог, продали.
    — Да она ж сама пошла ко мне с радостью, — уже успокоившись сказал Олекса. — Сама ж говорила, что я её от нищеты спас.
    — Может и с радостью. Да быстро эта радость прошла. Ты Олекса по себе бабу-то ищи, ровню, точно тебе говорю.
    — Учи ещё меня, дурень, лапоть драный. Ладно, пошли в дом. Показывай как тут без меня, всё ли на месте.
    — Кроме Марфы всё на своих местах.
    Погоревал Олекса денёк, другой, разбил со злости несколько глиняных чашек — всё у него из рук валилось, а потом  дела-то купеческие никуда не денешь. Охотники приносили несколько раз на продажу шкурки, а он сам к ним не выходил, работника посылал вместо себя. А тот то обсчитается, то украдёт ненароком денежку, одни убытки. Ну и волей-неволей он снова за дела взялся. И опять пошла жизнь заведённым порядком. А знакомой свахе были деньги дадены, чтобы подыскала Олексе жену, да из семьи купеческой, да не бедную, да красивую и пригожую, да чтоб приданное хорошее, да чтоб…
    — Да чтобы ты провалился, гунявый, ругалась сваха, кряхтя от непосильного груза пожеланий. Ну да ей не впервой. Потеплел скоро сердцем Олекса, не молодой, что по бабе сохнуть. А как привёл себя в порядок, то вспомнил о своём обещании Дмитрию дать денег на часовню. Долго прикидывал и считал  купец деньги, сложенные кучкой. Потом располовинил её. Потом ещё располовинил. Денег было жалко, чуть не плакал купец, но слово было сказано. Да и деньги на дело Божье, тут не в лавке, обманывать нельзя.
    Положил он самую маленькую горстку серебра в холщовый мешочек, позвенел монетками, вздохнул, вытащил оттуда одну денежку и отложил её в сторону. Ему показалось, что она там была лишней. Ну, а остальное спрятал в кафтан свой, приказал лошадь с коляской подать да и поехал за Волгу к своему приятелю. Пришлось ему изменить своему правилу — деньги в дорогу не брать. Ну да поехал он утречком, когда кругом ещё тихо да спокойно. Только птахи ранние чирикают, славя на своём языке Божий мир. 
    Добираться до села, где жил Дмитрий стало труднее, не то что зимой по хорошей  снежной укутанной дороге через Волгу, с валяющимися повсюду клочками сена да лошадиными катышками. Да и дорога зимой весёлая была, много народу по ней ездило, особенно с Севера. Везли длинные обозы мороженую рыбу в города. Была она дешёвой и вкусной, особенно  любило простонародье треску, рыбу мясистую да сытную. Хотя и своих судаков да лещей хватало. Часть рыбы здесь же продавали, а потом в Ростов ехали да в Москву, набиравшей силу в последние годы. Слухи ходили среди народа, что новый московский князь Дмитрий может против Орды выступить, войско собрал неплохое, хорошо его обучил да вооружил. 
    Соседей своих кого усмирил, кого задобрил. Может он и есть тот человек, который соберёт рать сильную да освободит Русь от супостатов, столько лет  грабящих  страну? Ходил такой слух, ходил, как мечта народная! И потянулся в Москву и мастеровой народ и те, кому силушку девать некуда, записываться в дружины княжеские. Хоть и сжигали враги деревянный город несколько раз, да только место это было как заколдованное — пройдёт несколько лет и снова город возрождается, да ещё больше  людей, да крепче, да богаче. 
    С приключениями, но добрался Олекса до Дмитрия. Лодочник, что перевозил его через Волгу, пьян оказался, везти не хотел, всё норовил спать лечь на дно лодчонки, но прельстил его купец денежкой хорошей хоть и медной. А перед денежкой даже пьяный не устоит. Лодочник и не устоял. Заснул.
    В общем Олексе грести пришлось самому, к тому же он чуть не свалился за борт, когда вставал в лодке. Судёнышко то было плоскодонное, чуть сделал неловкое движение и кувыркнешься за борт рыб кормить. Волга — река широкая, не каждый переплывёт, да и вода в конце мая ещё холодная, вмиг застынешь и на дно пойдёшь.
    С досады, что чуть не утонул, хотел Олекса не платить лодочнику совсем, да потом пожалел окаянного — дал ему денежку на опохмел. Ну, ровно половину того что обещал. Грёб-то он сам. Перевозчик даже не обиделся. Он, пока Олекса работал вёслами, вздремнул на корме. И протрезвел. Только причалили, а тут уже другие люди подошли, просят на другой берег доставить. Работы у лодочников на Волге хватало. Но этому лодочнику не давала покоя мысль, чего люди туда-сюда мотаются?
    Потому он, когда перевозил людей, затевал разговор, зачем они едут. И  всё ему казалось, что суетятся люди по пустякам.  И только если ехали поклониться Кресту, он всё разумел и сразу умолкал.
    Дмитрий едва узнал Олексу, когда тот появился в дверях — постарел, осунулся, новые морщины появились на лице, а не виделись-то они всего два месяца. И такие перемены.
    — Да подумал Дмитрий, нелегко, видно пришлось в поездке-то. Но хорошо, что он появился, значит  не забыл об уговоре. Очень вовремя.
    Обнялись мужики, троекратно расцеловались, как это принято было на Руси при встрече друзей. 
    — Что случилось, Олекса, что не весел? Беда что ль какая? Или барыш невелик?
    — Беда ни беда, а только приехал я с хорошим барышом да с обновками для моей молодухи, а её и след простыл. Убежала из дома, пока я уезжал по торговым делам. Была у меня баба в шелках, а теперь лоскутик в руках, — с горечью сказал Олекса.
    — Не дознавался, куда она делась? Может твои работники знают. Наверняка знают!  — сказал Дмитрий, ставя на стол бражку, вроде нашей медовухи, которую готовил его сосед-бортник. Тот мёду не жалел.
    Оба по очереди отхлебнули из братины, сделанной из капа в  форме уточки, посидели молча, думая каждый о чём-то своём. Невесёлая у них получилась встреча. 
    — Олекса первый нарушил молчание и сказал:
    — На твоего молодца думаю, не он ли сманил девку? Так он и не пришёл ко мне на службу-то, обманул. Где он сейчас, не знаешь? Хотел, если что, его расспросить.
    — Нет его, Олекса. В Москву подался неделя прошла, как ушёл.
    Помнишь, я ему про дружину княжескую говорил? А он на ус намотал. Собрал он одежонку, да харчи кое-какие, денег у меня попросил на дорогу. Я дал, конечно. Из него воин хороший получиться, — сообщил Дмитрий, подливая в братину хмельного напитка.
    — А точно ли в Москву? Я ведь помню как он на Марфу-то глядел, думал прожжёт её своими чёрными глазами. Может сговорились они?  — не унимался Олекса, не спуская глаз с Дмитрия, пытаясь понять, правду ли он говорит.
    — Ну, не знаю. Вестей от него не приходило. А ты не переживай, вы ж не венчанные жили, вот и случилась беда. Пренебрегли законом Божьим, вот и наказание, — высказал Дмитрий то, что давно хотел сказать приятелю.
    Олекса перекрестился на икону и опять надолго замолчал. Жена Дмитрия в это время собирала на стол простенькую еду — гостей они не ждали сегодня.  
    Каша, грибы солёные, хлеб, правда не сегодняшний, а вчера испечённый, да мёд в глиняной чашке, облитой глазурью, сделанной в их же селе гончаром, или, как их ещё называли, скудельником. Глина у них в овраге за селом оказалась хорошей, горшки из неё получались звонкие да прочные. Хотя какой бы прочный горшок не был, обязательно его однажды уронит на пол баба безрукая, либо ребёнок малый и разлетится он на кусочки, которыми потом ямку засыпают на дороге либо просто зароют в землю. А раз горшки бьются, значит и гончару работа. 
    Олекса, то ли от печали, то ли от дороги неблизкой, а аппетит нагулял зверский и с удовольствием стал есть кашу, приправленную маслом, не забывая зачерпнуть ложкой и янтарного мёда.   
    — Ты на кашу-то не налегай, Олекса, — попросила жена Дмитрия, полная сорокалетняя женщина с весёлыми глазками. Сейчас рыба поспеет, лещи волжские, свеженькие , сегодня привезли мужики. Под рыбу и чарка лучше пьётся. Сосед Пахом расстарался с медовухой-то.
    — Да, нет, Авдотья, я уж сыт, ну а от чарочки не откажусь, — повеселел Олекса от приветливых слов. Дома-то сказать их некому.
    — Да куда сыт, сейчас домой вернёшься, кто тебе такую рыбку приготовит, раз баба твоя ушла? Говорила я тебе зимой0то, не бери её в дом, натерпишься с ней горя, вертлявая да своенравная, даром, что из бедной семьи. Я их хорошо знаю. Откуда что взялось? Прямо дочь боярская, а не девка крестьянская. Да и молода для тебя. Ей ещё погулять хочется, покрасоваться, а тут за тебя плешивого да старого отдали. Повенчались бы, может и не сбежала бы, Бога бы побоялась прогневать. А и зря говорят: стерпится — слюбится. Ничего не стерпится. Молодое к молодому лепится, — выговорилась наконец-то Авдотья, которая устала молчать за целый день, ни словечка не сказала. Муж делами занимался, а дети во дворе играли. А тут такой благой случай отвести душу в разговоре с купцом.
    — Да будет тебе, жена. Мужику и так не сладко, а ты добавляешь. Умеете вы, бабы, за живое мужика задеть, нет, чтобы доброе слово молвить.
    — Э, да правильно она говорит. Вот что делать? В розыски пуститься или снова жениться, — пошутил купец, и положил ложку на стол. Толковал на днях со свахой.
    — Вот и правильно, — одобрил Дмитрий и неожиданно предложил, — Давай посватаем тебе Ульяну-вдову.  И собой пригожа и хозяйка хорошая.
    — А овдовела-то как? Уморила что ль мужа-о?  — заинтересовался Олекса, усмехнувшись в свои реденькие усы.
    — Ну, скажешь тоже. Муж её отчаянный человек в прошлом году пошёл на медведя охотиться, хотел его рогатиной взять, а медведь рогатину-то сломал ударом лапы и охотника сильно помял, хотя тот сумел убежать. Болел-болел потом да и отдал Богу душу. Оставил жену с ребёнком малым. А ей и двадцати годов нет.
    — А давай  я сейчас за ней схожу, попрошу подсобить по хозяйству. Она иногда мне помогает. Вот и посмотришь.
    — Пока ты кашу доешь, она уже здесь будет, — предположила Авдотья, и пошла к двери. — Идти-то всего ничего, увидишь её, и сердце успокоится.
    — Ну ты баба скорая на ногу и на руку. Погоди.
    Вы её как-нибудь ко мне с собой захватите, за покупками как будто. А я пока ещё подумаю, — закончил разговор Олекса. Как услышал про ребёнка, так и потерял интерес. И добавил, после долгой паузы, порывшись в недрах своего кафтана.
    — Вот Дмитрий, возьми, что я тебе обещал, — и протянул ему небольшой холщовый мешочек с монетами, перевязанный бечёвкой.
    — Меди там нет, одно серебро. Здесь хватит чтобы полы добротные постелить, да маковку сделать. С Крестом узорчатым. Крест-то кованный, я купил в Суздале у мастера знакомого. Он у меня дома лежит. Я уж тут не поскупился. Возьмёшь его потом, а икону Спаса Вседержителя, тоже тамошний богомаз писал. При мне её доделывал  да всё с молитвой. Иначе, говорит, ничего не получится. Вот посмотри, разверни холстину, — сказал Олекса, подавая Дмитрию небольшую икону.
    — Ишь, хорошо написана, а золота-то сколько, аж глаза слепит.
    Икона тоже для часовни. Ну всё, поеду я. Авдотья, насчёт леща-то, пожалуй, правда. Заверни-ка мне его в тряпочку да я его вечером-то и съем на ужин, — сказал Олекса, вставая из-за стола. 
    — Вот и хорошо.
    На леща уговорила и на вдовицу уговорю, — обрадовалась Авдотья, — и будешь не холодную рыбу жевать, а с пылу с жару, не пожалеешь.
    После ухода Олексы хозяин дома заметно повеселел. Часовню то уже строить начали, сруб готов и крышу вот-вот возводить начнут. Деньги вовремя подошли. Трат много, прибыли-то нет. Слободские пока не копейки не собрали, только обещают. 
    А вот как с обретённым крестом быть, как всё закончим? Может его в часовню переместить? Посоветоваться надо с отцом настоятелем. Как лучше-то сделать? — задумался Дмитрий.
    — Так кто же у Олексы жинку-то сманил? Может всё же наш парень? Он в селе всем уши прожужжал про городскую красавицу с голубыми глазами. Его рук дело, — предположила жена, которой этот разговор,  как ложка мёду к обеду. Языком почесать, как на речку в жару сходить и искупаться — освежает.
    — Ну куда там! Парень этот лентяй редкий. А тут увезти! Хлопот много! Тут и без хлопот все девки его. Да и не стал бы он меня обманывать. Я ведь его научил, уйти служить князю, стать воином. А вот Олексу жалко. Извёлся, мужик, — ответил хозяин дома, продолжая думать о досках для пола, да во что это обойдётся.
    — Не больно-то он кручинится. Вон как обрадовался, когда я ему про вдовицу-то сказала. Уладится всё, — весело ответила жена. Она выговорилась и ей стало хорошо.

Глава IX.
    Ладная да красивая вышла часовенка, постарались мастера. Да и цвет у неё получился как будто медовый.  Недаром послушник, который распоряжался на стройке, заставил помощников очистить брёвна от остатков коры, выровнять и выскоблить их, и стали они гладкими да чистыми. Ну а летнее солнце придало им медовый оттенок. Работники, конечно, ворчали, послушник им спуску не давал, постоянно напоминал, что строят они дом Божий, а не амбар для зерна. И в конце-концов добился своего. Сруб получился ровный, брёвнышки легли одно к  одному, ни одной щели нигде не видно. С небольшим куполом, который покрыли резными деревянными плашками, тоже пришлось повозиться. А потом ещё долго прилаживали металлический Крест, который привёз из Суздаля Олекса. Хотя местные кузнецы, осмотрев его сказали, что они сделали бы не хуже и дешевле, чем суздальский мастер. Только почему-то не сделали. 
    Дмитрий почти каждый день приезжал посмотреть как дела идут. С тех пор, как головные боли перестала его донимать, он опять стал ездить верхом, вспомнив боевую молодость. Ну а сабля из дамасской стали, висевшая у него сбоку, придавала ему молодецкий вид. Он иногда давал советы мастерам, те согласно кивали головой и делали по-своему. Ну а когда он хотел что-то сделать сам, хватаясь за инструмент, мужики его мягко, но настойчиво отстраняли: Не надо, хозяин, мы, мастера, сами сделаем. А ты нас только с толку сбиваешь. Топоры хорошие дал и спасибо. Послушнику Дмитрий не платил, так велел настоятель, сказав, что это их вклад в строительство часовни, ну а с другими мастерами он регулярно расплачивался, потому они дорожили работой и делали всё на совесть. Ну и, конечно, кормить всех приходилось, тут уж Авдотье доставалось. 
    С иконой Спаса, подаренной Олексой, всё было ясно, её поместят в часовне после освящения. А вот с Крестом животворящим не всё было ясно. Монахи настаивали, чтобы Крест остался в монастырской церкви, где он будет в большей сохранности. Но настоятель пока колебался. И в часовне он к месту и в в Церкви. 
    Бог вразумит — мудро рассудил он после долгих разговоров с братией и с Дмитрием, который тоже был в сомнениях.
    И отложил решение на потом, когда часовня будет закончена полностью. Он так же выделил двух послушников, которые будут приглядывать за часовней, убираться там и запирать её на ночь. 
    Когда из часовни убрали последнюю стружку и подмели опилки, пришёл настоятель чтобы оценить и принять законченную работу:
    — Красота, красота неизбывная! Молодец Дмитрий, исполнил Волю Божью, да чего ж ладная часовня вышла, — похвалил он, когда всё осмотрел.
    — Твой Макарий постарался. Работал с мужиками наравне, да всё с молитвой, слова грубого никому не сказал, всё мирком да ладком. Вот всё и получилось, — сказал Дмитрий, радуясь, глядя на дело рук умелых плотников.
    — Да, здесь, на этом месте сила Господня проявилась. Решил он, что хватит Кресту в земле хорониться, супостаты сюда больше не заявятся и осквернить святыню не могут, — ответил Дмитрию священник. — Самое главное наделил Господь этот Крест силой целительной ещё до того, как он сюда попал. Мне так думается.
    — Да, он многим помогает и поможет, — заметил Дмитрий.
    — Только знаем о нём немного. А, может, и не нужно нам знать. Поможет тем, кто с верой придёт сюда. Тебе-то помог, потому что ты не на миг не сомневался. Ведь мог просто уехать тогда и про сон забыть. Не сомневался в Силе Божьей. Как, кстати, голова-то? Не болит больше?  — уж в который раз осторожно поинтересовался настоятель. И каждый раз немного побаивался ответа. А зря. Его, как любого человека, тоже иногда одолевали сомнения. 
    — Ну, ты ж видишь, отец святой, я теперь даже верхом езжу. А раньше к коню и подойти боялся из-за головных болей. Каждый шаг в башке отдавался. Счастье жить без болячек—то, счастье. Только сейчас и понял, — широко улыбаясь сказал Дмитрий и перекрестился. — Не устаю Бога благодарить. А раньше думал, уж лучше бы татарин тогда зарубил меня, я не мучился бы так.
    — Нет уж, тогда бы они и город спалили и людей поубивали, сам рассказывал нам. У них это просто. Так что ты постоял за всех православных. А с Крестом… Ну через неделю часовню освятим, да Крёстный ход устроим, год уж прошёл со дня его обретения. Бог-то и подскажет в этот день как нам поступить. Я ещё в раздумьях.
    — И то правда, — согласился Дмитрий.
    — Говорят, сам князь с боярами могут сюда пожаловать  да приложиться к Кресту. Ты ничего не слышал? — поинтересовался  он у настоятеля, который стоял, оперевшись на посох и смотрел куда-то  поверх Креста часовни.
    — Ишь, небо-то сегодня, как вымытое к Святой Пасхе и солнышко играет. Хорошо! Всё вокруг радуется, что мы почтили это место. А князь, приедет, честь для нас. Он, как мимо едет, всегда к нам завернёт, постоит у Креста, помолится. А вот потрапезничать всегда отказывается, — с сожалением сказал настоятель.
    — Здесь бы, святой отец, церковь новую поставить да каменную. Вот и случай будет с князем-то потолковать, — предложил Дмитрий, понимая в душе, что дело это пока не подъёмное. Каменный храм соорудить — это надо мешок серебра иметь, да мешочек с золотом.
    — Сметливый ум у тебя Дмитрий. И на купеческие дела и на Божьи. Правильно ты рассудил, но дело это не быстрое. Да и деньги сейчас на войско надобны, не всё же нам под Ордой жить, надо все силы в кулак собирать. Я тут как-то в Ростов Великий ездил с владыкой встретиться. И там познакомился с отцом Сергием. Его ещё Радонежским кличут. Мы с ним много говорили об освобождении нашей земли. Мы, монахи, Божьи люди, можем только молиться за то, чтобы Господь да покровительница наша Мать Пресвятая Богородица помогли Руси жить по своим законам, не ездить на поклон к нехристям, не платить дань тяжёлую.    Отец Сергий уверен, что время это недалече. Святой человек! Такие молитвенники за нашу землю и спасут матушку Русь. Но и укрепят духовно тех, кто  сражаться будет. Мы больше ста лет живём, склонив наши головы перед монголами, вроде как и попривыкли, нас не трогают — и ладно. Угнали в плен людей в Орду поганую  — ничего, выдержали. Только где столько серебра взять? Одних выкупим — они других заберут. Надо один раз и навсегда отрубить башку у этого змия русским мечом, — взволнованно сказал настоятель, видя, что его внимательно слушают люди, собравшиеся вокруг него и согласно кивают головами. 
    — Где столько силы взять?  — сказал какой-то человек, по виду странник, внимательно слушавший отца настоятеля. — Чтобы в битве победить нужны воины искусные, чтобы умели и нападать и защищаться. И даром башку под удар не подставляли хорошее войско собрать, да вооружить да обучить — это годы нужны да деньги немалые. Монголы — сила грозная.
    — Ну, а если народ собрать, вилы да топоры в руки, а в середине войско обученное  — вот и погоним супостатов, — вступил в разговор слободской мужик, стоявший в стороне и набиравший воду из колодца.
    — Числом надо ордынцев давить, числом — добавил он, и начал пить прямо из ведра.
    — Ты погонишь. Как гаркнешь, так монголы и разбегутся?
  — Ты меч-то когда-нибудь в руках держал?  — с усмешкой спросил слободского Дмитрий. — Мужики с вилами сразу разбегутся под ударами настоящих воинов с вражеской стороны, оголят бока, ну и порубят наше войско. А заодно и мужиков с вилами. Нет, нужно силы и деньги копить, учить воинов. Придёт время, и мужики с вилами сгодятся. Только их тоже научить надо.
    Все согласно закивали головами. Когда говорит человек бывалый, что с ним спорить.
    — Недолго ждать осталось, недолго. Молитесь, православные, — сказал странник и не торопясь пошёл по дороге. Куда?  Только он это знал.
    — Ну, до крёстного хода, до освящения пусть Крест в церкви останется, — решил настоятель.
    — Добро, — ответил Дмитрий. А то я всё тревожусь, как лучше-то сделать.

    — Успокойся, тревожиться ни о чем, — услышал Дмитрий врача, — уже через час вас переведут в палату, начнёте выздоравливать. 
    — У нас там всё готово?  — спросил он медсестру.
    — Всё Олег Иванович.
    — Как себя чувствуете, больной?
    — Пока никак, доктор. Немного в голове прояснятся начало, а так я и не слышал и не видел ничего. Какие-то как обрывки киноленты, но о чём? Не помню.
    — Ну, и хорошо!
    — Во сне я всё пытался открыть какую-то дверь, да не получилось.
    — Ну, бывает. У некоторых больных целые сериалы  перед глазами проходят.
    — Но лучше как у вас. Проснулись и включаетесь в нормальную жизнь. Больничная палата и есть для вас нормальная жизнь. Дней на двадцать. 
    Через час Дмитрия увезли в палату. На этот раз на каталке, Слава Богу, живого. 
    Он был просто счастлив, несмотря на то, что лежал в койке, весь утыканный катетерами. Это уже не имело значения, главное, он выбрался из этого помещения, которое обозначается пугающим словом: реанимация. И означает одно: ты находишься между жизнью и этой тёткой с косой. 
    — Сестра, поднимите меня чуть-чуть и телик включите, — попросил он слабым голосом.
    — Нет-нет, сегодня никаких теликов. Там один негатив, а вам сейчас лучше думать о лесных полянах, украшенных полевыми цветами, о том, как летом будете собирать грибы в лесу. Любите это занятие? 
    — Ещё как! Найти подосиновик или белый в лесу — это же такая положительная эмоция, все свои беды забываешь.
    — Ну вот, я дала направление ходу вашей мысли. Думайте о том, как прекрасна жизнь.
    — Спасибо. Стихи в юности не писали? Воображение у вас есть,  —  прошептал Дмитрий.
    — Бог миловал. В прошлом году поступала на истфак, на бюджетное место, да не поступила. В этом году опять попробую, — улыбнулась медсестра, и он впервые увидел, что это молодая, миловидная девушка, которой очень идёт белый халат. И капельницу ставит очень ловко.
    — Сестра, нельзя ли меня чуть повыше поднять. Ну, хотя бы подушку сделать повыше. Раз телик нельзя, на купол-то золотой церкви можно смотреть? — опять обратился он к сестре, уже порядком уставшей за день.
    — Можно! Только не получится. Окно высоковато. Да вам лучше сегодня особо не шевелиться, лежите спокойно, а лучше подремлите. Во сне у человека всё лучше заживает, больной.
    — Не называйте меня так. Привыкну и поверю, что я больной.
    У Вас прогноз положительный, а церковь скоро увидите. Дня через два вам вставать разрешат, вот и полюбуетесь. А церковь эта, кстати, очень старая — 17-18 век. Как домой будете возвращаться — загляните туда обязательно! Многие больные от нас сразу туда идут, как выпишутся. 
    — Что за ритуал? — спросил Дмитрий, закрыв глаза.
    — Там хранится древний Крест животворящий, говорят, он может исцелить человека, у него все здоровья просят! И Вы попросите! У Вас операция была тяжёлая. Съездите туда обязательно, — повторила медсестра. Последнюю её фразу он уже не слышал. Он, видно, сильно устал, пока его перевозили в палату и уснул. Уже на нормальной кровати.

Глава X.
    Дмитрий, несмотря на тёплую погоду, сидел на завалинке в овчинном тулупе и в валенках. И грелся на солнце. Последнее октябрьское тепло. Скоро злые ледяные ветры задуют, дожди холодные пойдут, рано смеркаться начнёт — забирайся на печь да и зимуй там. Что поделаешь к 80-ти годам дело идёт, не заметил как жизнь-то прошла. Всё был молодой-молодой, а потом вдруг раз и старик. И этот промежуток между «молодой» и старый он почти не помнил. Много всего случилось, а слилось всё в один туманный просвет с лицами, событиями, разговорами и работой. Он всё время работал, ни дня не сидел, пока силы были. И сейчас бы глазами-то всё сделал, двор бы немного прибрал от листьев, лопаты убрал в сени, траву бы скосил у забора — да сил уж нет. 
    — Тятя всё ли хорошо? — спросил у Дмитрия его старший сын, сорокалетний мужик, очень похожий на отца в молодости.
    — Всё зерно убрали? — вопросом на вопрос ответил старик, вставая с завалинки.
    — Всё до зёрнышка, всё в амбаре. С работниками я расплатился. Да пока шёл сюда Онисима встретил. Постарел, заматерел, рука на привязи, сбоку сабля татарская. Хотел к Кресту приложиться, спрашивал где он — в часовне или в церкви, в монастыре.
    — А чего с рукой-то у него? — спросил Дмитрий, — В драке что ль в какой повредил?
    — Нет, говорит, в битве с ордынцами рану получил, на поле Куликовом год назад. И на щеке отметина от сабли. Тоже в бою его татарин задел. Если не врёт, конечно.
    — Да, вздохнул Дмитрий. Ушёл тогда, бросил и землю, и мать с отцом, а сейчас вернулся, а и нет никого! Сидит, поди, на крыльце развалившемся, да горюет. Братья-то его тоже бродяги, разбежались, как отца с матерью не стало.
    — Так ты ж ему сказал тогда идти воевать! Вот он и ушёл, послушал твоего совета. Говорит, у князя московского Дмитрия в войске служил, в сражениях участвовал. Хвастался, что ни одна башка вражья с плеч слетела от его  меча. Парень сильный, что и говорить.  Ну сейчас-то уж какой парень, мужик здоровый.
    — Обидел он тогда моего дружка, Олексу. Ох, обидел. Ну да Бог с ним. Олексы-то почитай, двадцать лет, как нет. Ушёл по Волге вниз пушниной торговать, да и сгинул где-то. Не откупился от разбойников, стало быть. Пусть Онисим-то зайдёт ко мне, расскажет про битву с ордынцами. Слух шёл, что разгромил князь Дмитрий хана Мамая, за то его теперь Донским прозвали.
    — Да, я сам к тебе его приведу, — ответил сын. — Он о тебе расспрашивал. Как узнал, что ты жив, обрадовался. Говорит, хороший хозяин ты был, справедливый. И Бог тебя отличил, Крест животворящий велел высвободить из земли.
    — Ладно, помоги ка мне в дом войти. Ноги что-то плохие стали, почти не слушаются. Раньше взлетал соколом, а теперь ужом ползу по ступенькам. Эх, годы, мои годы.
    — А ты к Кресту сходи, да я доведу тебя, да попроси исцеления для ног, — предложил сын, зная, что отец  любил поговорить на эту тему. Только слушателей у него теперь одни внуки. В старости твоё слово слушают, но не слышат. А внукам только сказки подавай, другое им не интересно.
    — Чего Господа зря беспокоить. От старости лекарства ещё не придумали. А вот головушка с тех пор не болела. Ну, по крайней мере, так как раньше. Спасибо Господу двигаться могу, по дому ходить, с внуками своими разговаривать.
    Сын, поддерживая под руку отца, помог ему забраться по лесенке на крылечко и зайти в горницу. 
    Там сноха накрывала на стол к обеду, а Дмитрий сел пока на лавочку у окна и стал наблюдать за внуками, игравшими  на улице, чтобы не баловались да не дрались между собой. Дед-то у них боец был, ну а они все в деда пошли, хотя и побаивались его зычного голоса, который и в старости мог звучать так грозно, что даже взрослому сыну становилось не по себе. 
    Сидел-сидел старик у окна, да и заклевал носом, задремал. И внуки за окном почувствовав волю, быстро рассорились и расквасили друг другу носы. Но жаловаться не побежали. Полежали на крылечке, подорожник приложили да и вернулись в дом как ни в чём не бывало, как раз к обеду. 
    — Где ж огниво-то, надо бы свечку зажечь, а то темно в избе, ничего не видать, солнышко-то уже рано уходит, — бормотал Дмитрий, шаря рукой по полке.
    — Дед, расскажи сказку, только страшную, — пристали к старику внуки, знавшие о его пристрастиях к разным историям. И рассказывал он их всегда по разному — выдумщик был.
    — А не испугаетесь? Смотрите — в штаны не наложите, сами застирывать будете, если что, — засмеялся дед. Он  выспался и пребывал в благодушном настроении.
    Дети это сразу поняли. 
    — Ну, расскажи про безголового-то.
    — Да я уж вам сколько раз рассказывал.
    — А ты ещё расскажи! Нам интересно.
  — Ладно, слушайте, — начал старик, устроившись на лавке возле свечи, которую только что зажёг. Огниво-то внуки живо нашли. Но самим им строго настрого запрещалось им пользоваться под угрозой порки. Дед прятал его подальше от детей, а потом забывал, куда его положил.

    — Жил был один человек, — начал он, — был он воином и часто участвовал в разных битвах. Мечом он владел очень искусно, и когда дрался с врагом — всегда предупреждал: мой меч — твоя голова с плеч. Многих иноземных богатырей он победил и всегда ему удача сопутствовала. Ни одной раны не получил в боях. Так умело владел и мечом и щитом.
    И вот однажды князь призвал его и говорит: Одень воин доспехи свои, одень и наручи, и поножи, и кольчугу новгородскую, чтобы защитить тебя надёжно. Вызвал нас на поединок татарский хан. Лучшего батыра выставил против нашего войска. Тот батыр уже победил в ста поединках. Но условие тоже. Если он тебя победит, то из твоего черепа чашу для вина изготовят, и будет он пить из неё на пирах. 
    Если ты победишь — чашу сделают из его черепа, серебром её украсят и будешь ты пить  из неё на пирах. 
    Съехались два богатыря, бились два дня и две ночи. И никто одолеть не может. Из последних сил они махали мечами, метали друг в друга копья, пока не упали оба замертво. Но русскому воину помогла мать сыра земля, он снова почувствовал силу и одолел ордынца. И сделал из его черепа чашу, которую украсил серебром. И пил из неё на пирах княжеских. А когда богатырь постарел и ушёл от князя, пил он из этой чаши по праздникам. Вот однажды затеял он пир, созвав гостей, старых воинов, с которыми вместе бился с монголами. Сначала выпили они зелена вина из большой братицы. Каждый по очереди делал глоток от старого к младшему. А потом старый воин приказал принести себе чашу, сделанную из черепа врага. Налил туда вина и выпил он её всю, а выпив, вдруг не удержал в старческих руках,  уронил её на пол. И в это время входит в зал, где все свечи вдруг погасли, какой-то воин в доспехах, с мечом в одной руке и копьём в другой. Только головы у него не было. И говорит — уронил ты мою голову, значит не нужна она тебе. Отдай её мне, а то я устал без головы ходить. Страшно стало гостям, под стол многие попрятались. А безголовый воин подходит к хозяину, меч и копьё кладёт на землю, поднимает чашу и ставит её на плечи себе. И она сразу же превращается в настоящую голову. И исчезает видение. И свечи опять загораются! Страшно всем было, очень страшно! 
    А тут входит старый князь, а в руке у него чаша, сделанная из черепа врага поверженного. 
   А за ним идёт тот же человек без головы. Топнул князь ногой — сорвал человек покров себе — и предстал перед ними княжеский шут, который и напугал всех. Рассмеялся князь и молвил: Ну что старые воины мои доблестные. Испугались? А я вам скажу: нечего бояться того, что без головы, бойтесь того кто с головой. И вернул чашу старому воину. И был потом пир горой. И я там был, мёд пиво пил, — закончил свою сказку дед. 

    — Дед, сказка же не так кончалась, — загалдели внуки. Там безголовый напал, и отнял чашу у воина и терем взглядом поджёг.
    — На то и сказка, — ответил смеющийся дед, конец любой сказки зависит от сказителя. Сегодня он такой, а завтра другой будет. А какой вам нравится? Весёлый или страшный.
    Один внук, старший, сказал, что весёлый. А тот, что помладше, что страшный. В это время в дверь постучали, и вошёл Онисим в сопровождении старшего сына Дмитрия.
    — Вот привёл, как и обещал. Весь в ранах боевых, и все раны спереди, а не сзади. Значит, не бегал от врага.
    Дмитрий обрадовался гостю и попросил зажечь ещё две свечи, чтобы получше разглядеть вошедшего да чтобы тьму разогнать. Не любил он в темноте сидеть, оттого и свечей много шло на освещение. Старый бортник, давно уже переставший шастать по лесам в поисках ульев диких пчёл, продолжал снабжать соседа восковыми свечками.
    Промысел этот, продолжил его сын, он же и свечи делал, которые потом в городе продавал. Товар этот был недешевым, поэтому в деревенских избах жгли лучины; в городских домах побогаче в ходу были и свечи, и масляные светильники. 
    Пахом с Дмитрия плату за свечи не брал, по-соседски, но когда ему нужно было денег призанять — сосед ему никогда не отказывал. А бортник по старости иногда забывал долг вернуть сразу. Потом отдавал. 
    — Ну, садись, увечный воин, рассказывай. Неужели свершилось великое чудо и русичи победили Мамая, самого Мамая! Его именем у нас детишек пугают. Да, что с рукой-то?  Только скажи мне наперёд, ты тогда молодуху-то у Олексы увёл?  — спросил старик, которому эта история не давала покою.
    — Да, что ты, Дмитрий, Бог с тобой. Зачем мне это было нужно? У меня этого добра хватало, сам знаешь. Здесь я чист. Как говорится не сном ни духом.
    — Олекса всё на тебя думал, очень кручинился. С горя-то решил до Персии добраться, там поторговать нашей пушниной. Собрал ватагу, струги построил, товару припас, людей подобрал для охраны. Двинулись они по весне вниз по Волге, как река-то вскрылась ото льда. И с тех пор никаких вестей от него, где он сгинул, никто не знает.
    — Да у Марфы до купца молодец был в их селе, они, видно, виделись тайно ну и сговорились, а Олекса-то не знал ничего. С этим парнем и ушла она. Я их потом в Ростове Великом встречал. Обвенчались они, честь по чести. Только не простил он её, что с купцом жила, бил её сильно, говорят. Она и отдала Богу душу через год. Красивая девка, а не пожила совсем.
    — Ладно, о себе расскажи. В Москву, что ль пошёл, как хотел?
    — Да воли-волюшки захотелось. Да и не было у меня тяги к крестьянскому труду. Сначала-то год почти в Ростове прожил, у боярина служил, добро его сторожил. Да скучно стало, какая там воля?
     А тут слух прошёл, что московский князь войско собирает, я и подался туда. Обучали нас хорошо и кормили вволю. Только воли я там тоже не нашёл. А как постарше стал — так и искать  перестал. Не нужна стала блажь эта. 
    Долго нам пришлось ждать своего часа, но мечи держали всегда острыми. Я уж отслужил в княжеской дружине пятнадцать лет, когда настал наш день. Мне тогда сорок стукнуло, когда мы с Мамаем сразились.  Было это 8 сентября в прошлом году. В этот день мы много молились матушке Пресвятой Богородице, поскольку это был её День рожденья. Просили её покровительства в битве с ордынцами. 
    Выстроились два войска друг перед друга, татарское войско, как нам сказали, была тьма тем. Точно, много их собралось, но и нас немало и бойцы хорошие, в сраженьях побывавшие. Ну и мужичьё было — вооружённое кто чем, топорами да копьями. На них мы не надеялись. Велели им раненых выносить с поля боя. Да не больно-то они нас слушались. Сначала-то поединок был! Наш Пересвет, монах, а с их стороны батыр Челубей. Слышали мы о нём и раньше. Никто его свалить не мог. Бывало, говорят, когда схлестнутся два поединщика и кто проиграет — тот и уходит без боя со всем войском. Но здесь все понимали — битва будет кровавая и беспощадная. 
     После поединка, где и Пересвет и Челубей уложили друг друга, сошлись их тьма тем и наша рать. И бысть сеча зла, зело зла! Остервенели татары, злы были, что мы посмели выступить против Орды и рубили они знатно. Теснить нас начали. Я думал всё, конец. Здесь главное не бежать, а то всё, порубят. Мы гнулись, но не ломались. К реке стали нас прижимать. И тут из дубравы вышел свежий полк Боброка-воеводы, так двинул в бок татарам, что не выдержали они и побежали. А раз побежали, то им конец! Здесь наша конница начала их гнать и рубить, не давая им передышки. 
     Много крови пролилось и нашей и вражеской. А мне вот стрела татарская в плечо воткнулась, уже когда мы за ними гнались. Рана не опасная, стрела на излёте была и вошла неглубоко, я её сам и вытащил, ещё мечом потом помахал, когда мы настигли татар, а потом в глазах темно стало, и я упал с коня. Оказалось, татарин по щеке полоснул кончиком сабли. Очнулся, кругом стоны, раненые лежат и наши и татары, а битва ушла далеко вперёд. Потом мужики подобрали меня, на телегу погрузили. Лекарь рану промыл, перевязал, да видно плохо. Гноится рана, до сих пор да болит, особенно к ночи, — закончил свой рассказ Онисим. 
    Нелегко ему далось это повествование, он умел лучше  мечом махать, чем рассказывать, но не уважить старого воина он не мог. 
    — Славно! Ну, наш знахарь живо тебя вылечит, он по этому делу давно промышляет, у него трав целебных дома, как сена на сеновале. Давай сходи сначала поклонись Кресту животворящему, его уже опять перенесли в церковь монастырскую. Вот Господь-то и услышит тебя и облегчение даст. Только с верой иди, что он поможет, только с верой!
    — Да я потому и вернулся. Подлечу рану боевую на родине да в Москву. У меня там жена да детишки. И домик небольшой. А здесь уж никого, все либо ушли, либо померли. И дом развалился, — с горечью сказал Онисим.
    — Не горюй, всё-то в жизни так: пришли — ушли! А ты молодец, что за Русь постоял да за веру православную. Помогла вам, стало быть, мать Пресвятая Богородица битву выиграть. Помогла! Надо же, победили в День её рождения. Разве не чудо? Она свой покров над вами  развернула. Первый раз крепко побили ордынцев. Может больше не сунутся? — с надеждой спросил Дмитрий.
    — Не знаю! Но мы теперь силу свою почувствовали. А они — конец.
    — Ну поговорите тут, а я уж на печь полезу, устал что-то. Там теперь моё седло боевое, — усмехнулся старик, забираясь на лежанку и укладываясь поудобнее на старой рысьей шкуре. С дыркой в боку. Что делать, когда опять рысь в лесу встретил, глаза  уже не те были.
    Шкурка была мягкой и уютной. И старик уснул. Что делать, в старости человек живёт либо во сне, либо как во сне. Порой и не разберёшь.

Окончание в следующем номере.

©    Альфред Симонов