Ксения МАЙСИНОВИЧ

Ярославль

Не первый год Ксения занимается в молодёжном ЛИТО "Вдохновение" при ЯОО СП России. Сейчас она студентка 1-го курса ЯРГУ им. Демидова (факультет зарубежной филологии). Этот рассказ она написала, когда училась в 10-м классе школы № 37. Он занял первое место в областном молодежном литературном конкурсе 2015 года в номинации "Проза".

       «Ночь ― это на удивление странное время. Кто-то даже называет его волшебным. Не от того ли, что ночью мир видится совсем в другом свете, а восприятие окружающего пространства зачастую прямо противоположно дневному? Вероятно, так и есть. Но сама я никогда не видела в этом времени суток ничего магического ― вот не спится человеку, и он начинает думать и анализировать, копаться в самых забытых и запыленных уголках своей души, вытаскивая из них такой хлам, о котором он бы при большей занятости и усталости даже и не вспомнил».

      Этот мизерный отрывок из эссе я отправила Марку именно посреди ночи, с комментарием «Вот и все, что родилось в головушке моей». Я со скукой разглядывала экран монитора, лениво подпирая голову рукой, и ждала хоть сколько-нибудь конструктивной критики от своего «редактора» и по совместительству лучшего друга по переписке. А может быть, и просто лучшего друга.

      Мне бы стоило с благодарностью отметить, что прочитал и ответил он как всегда потрясающе быстро. Как будто догадывался, что мне срочно нужно знать его мнение и получить от него помощь по написанию. Но вместо ожидаемого мной разбора полетов за лилипутский объем и скудное содержание, я увидела лишь высветившееся на экране ― «Почему хлам?».

       Пальцы резво забегали по клавиатуре, набирая ответ:

     ― А чем же еще это можно назвать? Ведь какой-то человек, назовем его Василий Петрович, жил и жил себе спокойно, и вдруг он вспоминает что-то, что, скорее всего, причинило ему некую боль. Боль эта уже порядком притупилась и прошла бы совсем, если бы нашему Василию не взбрендило однажды в голову покопаться в своих воспоминаниях. А ведь теперь велика вероятность, что он заново раскроет уже зажившую рану. Ну и что есть эти воспоминания, как не хлам?.

На этот раз я получила еще более лаконичный ответ:

      ― Однобоко.

      ― Ну и почему же? ― поинтересовалась я.

   ― Видишь ли, Даш, Василий Петрович мог вспомнить не только что-то неприятное. Он мог вспомнить, например, как его дочь в пятилетнем возрасте подарила ему на День рождения свой рисунок, где та изобразила их счастливое семейство вместе с любимой собакой. Ну и что, что собаки у них тогда на самом деле не было. Быть может, именно дочкин подарок и повлиял окончательно на решение Василия Петровича принести в дом щенка немецкой овчарки. И вот, спустя какое-то время, у него всплыл в памяти этот рисунок. И он даже, возможно, задумался о его связи с появлением в доме их пушистого любимца. А уж эта мысль точно заставила его улыбнуться. Потому что ночь также ― это время, когда скучаешь по близким.

      Я довольно долго размышляла над сообщением Марка, впрочем, довольно поверхностно, без сильной концентрации. Наконец, не придумала ничего лучше, как ответить:

     ― Последнее предложение не слишком логично вытекает из твоих рассуждений.

     ― Да нет, вполне нормально. Ведь я имел в виду, что скучал по тебе.

Ах да. Мой «редактор» и по совместительству лучший друг по переписке, а может, и просто лучший друг      ― Марк, был в меня безнадежно влюблен.

   ― Все-таки было бы здорово встретиться и обсуждать твои сочинения на литературные конкурсы лично.

    И еще Марк живет за несколько тысяч километров от меня: я ― в Санкт-Петербурге, а он в селе под Ростовом-на-Дону.

     На самом деле, я и сама хотела бы проводить с ним время в реальном мире. Иногда мне казалось, что он единственный, кто понимает меня на все сто процентов. Поэтому я, недолго думая, написала:

   ― Мы обязательно когда-нибудь встретимся. Скажем, я могу упросить родителей отпустить меня к тебе на Новый год.

     Но я знала, что это было враньем. Моя мать никуда меня не отпустит одну, даже в пригород. А ехать со мной к незнакомым людям она уж точно посчитает безумной затеей. Не стоит даже пытаться ее упрашивать, все это может для меня очень плохо кончиться.

     Я не стала дожидаться ответа и стала ложиться спать. В конце концов, я и так догадывалась, что Марк мог мне написать. Но не стоило лишний раз травить душу чужой радостью, которая точно никогда не станет оправданной.

     Спокойной ночи, Марк.

* * *

     А на следующий день пришла она. Вошла в класс в самый разгар третьего урока, как будто не только не слышала о правилах, но они были созданы для кого угодно, кроме нее. В ней не было ни чрезмерной гордыни, ни показной крутости, выраженной в наплевательском отношении к окружающим. И я даже сама не знаю, почему я так решила. Она просто прошла между двумя рядами ассиметрично расставленных парт, столь естественно и непринужденно, и остановилась около места моей однопартницы, ныне пустующего. Я вопросительно приподняла голову и посмотрела в ее сторону. Меня встретил пугающий взгляд разноцветных глаз, глядящих на меня через свисающую челку. Один ее глаз был ярко-синим, другой же контрасно-красным. Выражение этого бледного лица с нечеловеческими глазами я потом запомнила на всю жизнь.

     В тот момент я даже не смогла заметить, что учитель не сделал никакого замечания не в меру опоздавшей таинственной ученице. Пока она стояла у края моей парты, он как ни в чем не бывало объявил:

     ― Знакомьтесь, это ваша новая одноклассница, Прасковья Уварова. Прошу любить и жаловать.

Во время краткого учительского слова она все еще не сводила с меня взгляда, а потом слегка ухмыльнулась:

     ― Мне нравятся твои очки, ― на этой фразе она села на стул и развернулась ко мне всем корпусом, ― и твоя манера письма меня тоже очень радует.

* * *

     Прасковья. Параша, Проня, Параска, Паша. Для меня же Праша. Прошло две недели с тех пор, как она впервые шагнула за порог нашего класса. И за это время она соизволила появиться в школе всего дважды. Мне еще ни разу так и не удалось заговорить с ней, не смотря на противоречивую смесь чувств из жгучего любопытства и некоторой боязни и замкнутости, появляющейся при виде ее. Что-то в ней меня и отпугивало, и притягивало одновременно, была ли это ее броская внешность или же не виданная мною прежде манера поведения. Как бы то ни было, именно она стала объектом моих еженощных размышлений, и каждый раз, как я вспоминала о ней, то удивлялась, как всего за несколько раз, когда я видела ее, Праша стала человеком, которого никак не получалось выкинуть из головы.

     В скором времени я стала писать о ней Марку, в весьма разнообразных формах ― от художественного описания внешности до простых обыденных выражений своих чувств касательно нее. Марк же выступал в роли внимательного слушателя и мотал на ус мои писательские порождения, сильно рознившееся по стилю написания и практически не связанные между собой, больше похожие на ежедневные скетчи-зарисовки.

     «С первого мельком брошенного на нее взгляда в голове мгновенно возникала ассоциация с хрупкой феей, придерживающейся неформальных взглядов относительно собственного стиля. Черные, стриженные под каре смоляные волосы девушки резко контрастировали с фарфоровой бледностью кожи, красная же и синяя линзы в глазах напрочь лишали ее лицо хоть малейшего намека на человечность. Болезненно-алые и будто вечно обкусанные губы, растянутые в ухмылке, добавляли ей сходства с куклой из фильма ужасов. Похожесть к тому же усиливали маленький рост и худое, с непропорционально длинными конечностями тело»

     «В первый день я не могла спокойно высидеть с ней и минуты. Я постоянно отвлекалась от урока, так как ловила на себе ее испытывающий взгляд жутких разноцветных глаз. К стыду своему признаюсь, что только и делала вид, будто бы не замечала этого. На самом деле, на тот момент я больше всего боялась, что она вновь заговорит со мной».

     «Позавчера на физкультуре Прасковья отказалась от выполнения каких бы то ни было упражнения, также проигнорировав просьбу учителя аргументировать свой отказ. В итоге, девушка была выгнана с урока. Со стороны Прасковьи протеста не наблюдалось».

     Прочитав все фрагменты, Марк заявил, что мне стоило бы попытать удачи в литературном конкурсе, опубликовав что-то о «фее-неформалке», нежели свои размышления о ночном времени суток. И заодно последовал совет определится уже со своим стилем написания. Весьма актуально для меня сейчас, как ни говори.

* * *

     Середина недели. Раннее промозглое утро, которое ничем не отличишь от середины ночи. Поездка до школы на общественном транспорте. Толпа людей, непонятно куда спешащих в такую рань. Музыка в наушниках. Доучивание параграфа по экономике в тамбуре школы в ожидании того, когда тебя пустит вахтер. Непрекращающиеся мечты о сне до полудня. А ведь сейчас, в конце концов, еще только семь утра.

     Не прекращая зевать, я поднималась на последний этаж школы. Ступенька, еще одна… Честно говоря, в тот момент мне казалось, что лестница ― не самое плохое место, чтобы прилечь. И почему я всегда прихожу в школу так рано?

     Наконец, я достигла двери, ведущей на этаж. Поворот ручки, толчок, и вот уже скрип дверных петель разрывает замогильную утреннюю тишину. Однако же, как только я завернула в правое крыло, меня ожидал сюрприз в форме виднеющегося на самом дальнем подоконнике темного силуэта. Дверь, несколько секунд назад распахнутая мной, символично захлопнулась. Конечно же, в том конце коридора сидела Праша.

     Я двинулась по направлению к ней, как ни в чем не бывало. Шла так, будто бы ее персона меня совсем не волновала и в моем представлении она зауряднейший из заурядных человек. По крайней мере, я очень старательно делала вид, что ничто из происходящего меня совершенно не напрягает. И почему я раньше не замечала, что у нас такие длинные коридоры?

     Свет уличных фонарей осторожно, словно извиняясь, просачивался в школьные окна. Прасковья полусидела на подоконнике, подпирая плечом стену и поникнув головой. Глаза ее были закрыты, а грудь медленно и ровно вздымалась. Вдох и выдох, вдох и выдох. Ничего, кроме звука выходящего из легких воздуха, теперь больше не нарушало тишину. Девушка не слышала ни моих шагов, ни скрипа двери. Праша спала, и в этот момент она меньше всего была похожей как на «фею-неформалку», так и на «куклу из фильма ужасов». В этот момент мне показались глупыми и бессмысленными все мои суждения о ней, так как я неожиданно поняла, что все они основывались лишь на призрачном и неживом образе, придуманном мной. А ведь я совсем ее не знаю.

     Я присела на другой конец подоконника, устремив свой взгляд в окно. О стекло с упоением бился снежный вихрь, как будто пытаясь привлечь к себе чье-то внимание. Хлопья снега ожесточенно гонялись друг за другом, вместе сливаясь в яростный зимний танец. Сквозь пелену снегопада было невероятно сложно различить соседние дома, отчего они казались миражом, а редкий свет в окнах и вовсе был словно причастен к составляющей чего-то мистического. Сказать другими словами, город был как будто инородным телом среди разыгравшейся пурги. Я смотрела куда-то вдаль, попутно отмечая, что раннее утро ― тоже не самое плохое время для размышлений.

     Я уже почти полностью погрузилась в полудрему, навеянную завываниями ветра и зимним пейзажем, как вдруг сквозь туман в моей голове прорвался тихий, но уверенный девичий голос:

     ― Разве ты что-то видишь там без очков?

     Я слегка повела плечами, как будто съеживаясь от холода. Как ни странно, она совсем не удивила меня своим резким и до странности внезапным пробуждением. Наверное, я просто уже догадалась, что Прасковья в любом своем проявлении неожиданна. Не отрывая свой взгляд от окна, я ответила:

     ― Без очков интересней. Вещи, которые ты не видишь, можно дорисовать с помощью воображения.

     Праша утвердительно кивнула, при этом сощурив глаза, словно кошка, будто принимая к сведению мой ответ. В надежде, что канал связи между нами налажен, я осмелилась задать вопрос сама:

     ― А как ты попала сюда так рано? Разве реально добраться сюда до семи? Никого ведь…

     ― Я отсюда и не уходила,― оборвала она меня, хитро улыбнувшись.

     Думаю, в тот момент выражение моего лица говорило само за себя. Но, либо в темноте его было не различить, либо Прасковья решила, что раз последующих вопросов нет, то и раскрывать тему нет смысла. Во второй вариант почему-то верилось больше. Взяв себя в руки и приняв подобающий вид, я снова спросила:

     ― Разве никто не проверяет школу перед тем, как закрыть ее?

    ― По-крайней мере, не пожарные выходы, ― она издала сдержанный смешок. Мне показалось, или до этого она мне еще и подмигнула?

     Обычно мне было бы неловко расспрашивать практически совсем незнакомого человека, но тогда я словно забыла о своей замкнутой натуре. К тому же, следующий вопрос напрашивался сам собой:

     ― Так… А почему ты не была на уроках, но тем не менее пришла сюда… ночевать?

     Праша вдруг резко наклонилась ко мне, одновременно склонив голову набок и заглянув мне в глаза. Я приложила все усилия, чтобы не отвести взгляд от этих нечеловеческих зрачков.

     ― Потому что до уроков я не высыпаюсь, а после уже становится невероятно скучно дома.

     Затем она отстранилась и, уже не сдерживаясь, засмеялась. Немного необычное поведение для человека, который только что проснулся.

     ― Ты чем-то напоминаешь мне Лолиту Набокова,― сказала я, неожиданно сама оторопев от высказанного вслух подобного сравнения.

     Но Прасковья от моих слов вмиг посерьезнела и на какое-то время задумалась.

     ― Правда? Лолиту? Можешь называть меня так, если хочешь.

     ― Что? Я не… ― но, не договорив, я сама себя перебила. ― Лучше я буду называть тебя Прашей. Можно?

     Она кивнула и вновь комично склонила голову набок.

   ― Кстати, ― вновь подала голос девушка, задумчиво поигрывая прядью волос, ― ты никогда не думала о том, почему всем людям дают одинаковые имена, а не придумывают новые?

     ― Но кто-то ведь и придумывает, ― слегка ухмыльнулась я. Вопрос показался мне интересным.

     ― И таких считают слегка ненормальными, так?

     ― Ну… Да, так и есть.

     ― А ты вот знаешь, кто решил, чтобы куча людей на планете носила одни и те же имена? Хорошо, допустим, раньше детей называли в честь богов и святых. Ну а что теперь? Разве люди настолько зависят от устаревших традиций?

  Прасковья рассуждала небрежно и как будто насмешливо. Ее суждения начинали казаться мне субъективными, но я хотела знать, куда нас заведет этот разговор. Поэтому я спокойно ответила:

    ― Думаю, что да. Мы все верны традициям.

    ― А я думаю, что люди просто боятся.

    ― Боятся? Чего же?

    ― Быть непонятыми. Всех слишком волнует чужое мнение. Представляешь, один человечек никогда не решится на из ряда вон выходящий поступок только потому, что другого совершенно такого же человечка душит страх совершить то же самое.

    ― И поэтому, ты считаешь, мы все ходим с одинаковыми именами? Ну и? Люди просто верны своей вере.

  ― Вере? Тогда что насчет атеистов, ежедневно не упускающих случай высмеять божественное происхождение? Да они первые носят имена тех святых, в чье существование не верят ни на грош.

    ― Так их назвали родители,― выдавила я из себя сквозь зубы.

    ― И потом они же сами назовут так своих детей,― Праша кивнула головой, словно ставя точку в этой логической цепи. ― Лишь немногие не страшатся мнения толпы. А когда они совершают что-то необычное, то быстро становятся изгоями.

    Я почувствовала, как начинаю терять терпение.

    ― Знаешь, все это очень спорно ― что с именами, а что с вопросом об изгоях. И мне кажется, что да, люди в течение тысяч лет называли своих детей в честь богов и святых потому, что, наверное, в этом все же был какой-то смысл…

    ― А как же, скажем, времена на Руси до принятия христианства, когда имена давали, исходя из черт характера и внешних особенностей? А схожая ситуация у индейцев? А? В конце концов, чем плохо быть Орлиным глазом?

    «А чем плохо быть Дарьей?»― подумала я, но на этот раз промолчала. Праша-Орлиный глаз выглядела крайне довольной тем, что ей удалось остановить поток сомнений из моих уст.

* * *

    Как-то так вышло, что я и Прасковья довольно быстро сдружились ― буквально за те пару дней, что она соизволила появиться в школе. Оказалось, что она уже слышала обо мне раньше ― читала мои заметки в газетах, посещала мой писательский блог в Интернете. Такое внимание к моей скромной пока что персоне в литературном мире не могло не льстить, и это только увеличивало мою симпатию к этой девушке

    После установленного контакта со мной Праша начала посещать наше образовательное учреждение гораздо чаще, а иногда даже с выполненным домашним заданием. Уследив между нашим общением и Прашиными улучшениями в учебе некую тонкую связь, учителя приставили меня к ней в качестве наставника. Что-то вроде схемы «умница-отличница тянет двоечницу-лентяйку».

Именно под предлогом совместного выполнения домашнего задания я впервые оказалось у Праши дома.

    ― Вот, располагайся, ― она картинно обвела свою комнату рукой. ― Шкафы, диван, ковер на стене ― видишь, все как у людей.

    Самые большие проблемы вызывали у Прасковьи точные науки. Синусы и косинусы она с первого же дня знакомства записала в список злейших врагов, вместе с людьми, дающими детям банальные имена. Как только ее степень понимания материала опускалась ниже, чем средняя температура за январь на Оймяконе, она затягивала свою любимую песню о том, что она вообще не обязана делать то, что не хочется, чтобы не вылететь оттуда, где она и так не хочет быть. Я же говорила ей на это что-то в духе:

    ― Ты просто ленишься. Ты можешь это понять, просто не хочешь.

    Иногда такой подход и действовал, но чаще всего Х не находился, а математические выражения грустили, так и оставаясь не упрощенными. Мне со скрипом приходилось делать большую часть работы за нее. Хоть я и не поощряла ее тунеядства, но все же не хотела, чтобы ее выгнали из школы. Я, видите ли, беспокоилась за Прашу.

    Спустя какой-то промежуток времени, за который я общалась с Прасковьей, я также успела узнать о ее представлении о Системе. Как оказалось, Система глазами Праши ― это самое ужасное, что только может произойти с человеком, потому что еще за долго до своего рождения он обречен на обязательное прохождение этапов «детский сад ― школа ― университет ― работа ― пенсия ― смерть». И причем конец-то в любом случае один, любила добавлять она.

    ― Все это как плата за удобства, с которыми мы живем, ― увлеченно рассуждала Прасковья.― Мы в тепле, у нас есть еда и горячая вода, Интернет и электричество. Но все это стоит денег, и чтобы вмиг всего не лишиться, нам приходиться не высовываться за рамки прописанных этапов, понимаешь? Кажется, что у тебя есть свобода выбора, когда на самом деле ты подчинен желаниям, замешанным на деньгах. На этом и построена Система.

    Я никогда не перебивала ее, когда она говорила о таких вещах. Я понимала, что если она захочет знать мое мнение, то спросит о нем напрямую. Думаю, именно за осознание этого простого факта она меня и ценила.

    Теперь я стала проводить с Прашей большую часть своего времени, а дни шли своим чередом, спокойно и размеренно. Но даже школа больше не была мне в тягость. Каждый день, что я находилась с Прашей, приносил в мою жизнь что-то новое, чего раньше я бы даже просто не заметила. Я стала чаще выбираться на улицу и вместе с ней исследовать свой собственный город. И я даже оценила прогулку по заброшенным домам. Все это казалось столь свежим и интересным, что я и представить не могла, как раньше моя жизнь ограничивалась учебой и формальным общением с парой―тройкой друзей. Праша открыла для меня мир в новом цветовом спектре. Казалось, она сама была отдельным, необъятным миром, сумевшим вместить в себя другие пространства. В конце концов, разве общаться постоянно с человеком и вновь и вновь открывать в нем для себя новые потрясающие глубины не есть настоящее счастье?

    Ежедневно я отписывалась Марку о своих похождениях. Тот был совсем не против, потому что, как сам он признался, Прасковья и его смогла сильно заинтриговать. Но больше всего его радовали мои очерки о Системе, которые я писала со слов самой Праши.

    «Все это не слишком ново, конечно,― говорил он, ― но, знаешь, довольно смело. Думаю, ты должна использовать это в своем эссе».

    Что же, мне казалось, моя жизнь идет хорошо. Чертовски хорошо. Но в один день все изменилось.

* * *

    Мы снова сидели дома у Праши. Уже ничем определенным мы не занимались, так как уроки были сделаны и все насущные темы обсуждены, но расходиться не хотелось. На часах было шесть вечера. Праша лежала на полу, покачивая ногой в такт часовой стрелке, я же разглядывала книги у нее на полках. Неожиданно раздался звук поворачивающегося в замке ключа. Я вопросительно посмотрела на Прасковью ― ее родители никогда не приходили так рано. Девушка же мгновенно изменилась в лице и мигом подскочила с пола, бросившись в коридор всего в одном тапке. Второй же так и остался одиноко лежать на полу.

    Не долго думая, я вышла в коридор следом за Прашей. Там я увидела следующее: уже немолодая женщина, вероятно, мать моей подруги, поставив сумки на пол, неспеша раздевалась. Длинные темные взъерошенные волосы падали ей на лицо, чего та, казалось, не замечала. Усталые глаза без интереса скользили по помещению, пока случайно не наткнулись на меня. Женщина тут же подняла голову и, казалось, с неописуемым восторгом воззрилась на мою персону.

    ― А ты, наверное, Дарья, да? Здравствуй. Как я рада тебя видеть! Мне учителя много о тебе рассказывали.

    ― Здравствуйте, ― вежливо поздоровалась я в ответ.

    «Учителя, ― отметила я про себя. ― Учителя, а не ваша родная дочь?»

Все это время Праша стояла, прислонившись к стене, и впервые ее разноцветные глаза передавали вполне нормальную эмоцию ― встревоженность. Со времени прихода своей мамы она не проронила ни слова.

    ― Знаешь, Пронечка делает такие большие успехи в учебе благодаря твоей помощи! Наконец-то взялась за ум, ― продолжала рассказывать мне ее мать. ― А ведь я никакими средствами не могла ее заставить учиться. Видишь ли, Проня собирается стать врачом…― на этих словах голова Праши непроизвольно дернулась.

    «Врачом? Но мне она никогда не говорила, что вообще собирается кем-то стать»

    ― Быть может, ты бы хотела остаться с нами на чай? Мы вместе могли бы обсудить, как…

    ― Избавь меня от этого,― раздался от стены голос Праши, но ее мать как будто бы и не обратила на это никакого внимания.

    ― Пойдем же, присаживайся, ― женщина повела меня на кухню. Краешком глаза я успела заметить в зеркале отблеск красного и синего пятен. Прасковья идти за нами явно не собиралась.

Выхода у меня особого не было. Я уселась за стол, наблюдая, как мама Праши суетится с чайником у плиты. Сама же девушка так и не вышла из коридора.

    ― А как же Прасковья?― осмелилась спросить я.

    ― Не переживай, она сейчас, наверное, заперлась в своей комнате. Выйдет, как наскучит. Знаешь, она у меня еще такой ребенок, ― женщина тяжело вздохнула. ― Понятия не имею, что мне с ней делать. Хорошо еще, что ты ее терпишь, а то обычно никто из детей не может с ней сладить.

    ― Мне вовсе не приходится ее терпеть. Я общаюсь с вашей дочерью на добровольной основе,― угрюмо вставила я.

    ― Правда?― казалось, она неподдельно удивилась. ― Что же, я могу только порадоваться этому.

Этот разговор начинал мне откровенно надоедать. Я не первый раз встречала родителя, который обсуждал своего ребенка в его же присутствии с кем-то другим. А я не сомневалась, что Праша нас слышала.

    Неожиданно в у меня в кармане зазвонил телефон. Извинившись, я взглянула на экран ― на нем высвечивался мамин номер. Вот оно, спасение! Буркнув что-то про то, что мне срочно пора бежать, я пулей вылетела в прихожую и начала одеваться. Мать Прасковьи вызвалась меня проводить, но я отказалась. За то время, как я наматывала шарф, я вдруг заметила: куртки Праши на прежнем месте не было. Интересно, заметила ли это ее мама? Недолго думая над этим вопросом, я вышла из квартиры. Отзвонившись собственным родителям и выйдя из подъезда, я направилась в сторону набережной. Я знала, где мне искать Прашу.

* * *

    Она стояла на парапете, держась за перила покрасневшими от холода пальцами. Ветер игрался с ее по-мальчишески короткими волосами и раздувал полы ее пальто. Концы шарфа запутались между собой и сбились на спину. Она смотрела куда-то поверх течения реки, еще не успевшей замерзнуть. Одна, на морозе, хрупкая как фарфоровая куколка и таинственная как фея из волшебного леса. Она, девушка с разноцветными линзами. Она, девушка, не верящая в надобность системы. Прасковья, Параска, Паша, Проня. Но всегда для меня ― Праша.

    Я знала, что она ждала моего появления. Еще издалека заслышав мои шаги, она обернулась. Увидев меня, она с усилием растянула губы в улыбке. Я медленно подошла к ней и встала рядом на парапет.

    ― Знаешь, я давно хочу уйти,― тихо сказа мне она.

    ― Куда?― спросилось у меня машинально.

    ― Не знаю, ― на какое-то время она замолчала, уставившись на волны. Прошло уже несколько минут, и я не думала, что она еще что-то скажет, как вдруг она добавила. ― Я имею в виду, уйти от Системы.

В моей голове зародилась догадка, от которой вмиг стало трудно дышать. Я тревожно заглянула к ней в лицо, не скрывая своего страха:

    ― Ты хочешь сказать…― слово, которое я собиралась произнести, все никак не могло сорваться с губ.― Ты хочешь сказать, суицид?

    Она как-то напряженно засмеялась, при этом не отводя взгляда от разыгравшихся волн:

    ― Да нет, какое там. Я же не говорила, что не хочу жить. Наоборот, я очень хочу! ― тут она снова обернулась ко мне, и вся она как будто изнутри сияла от возбуждения. ― Но разве же то, как живу я ― разве же это жизнь? Видишь, моя мать хочет, чтобы я была врачом. И все потому, что мой покойный отец им был. Но разве это для меня? Разве я должна повторять чью-то судьбу? Я хочу совсем не этого.

    ― И чего же хочешь ты?

    ― Свободы. Не иллюзорной, а настоящей. Свободы жить, как хочется, жить в свое удовольствие. Не прогибаться под давлением общества, а идти новыми путями. Думаешь, звучит слишком поэтично для реальной жизни? А может, такая она и есть на самом деле, настоящая жизнь… Нет, я просто хочу уйти.

    Тот огонь, который еще минуту назад так яростно в ней разгорелся, резко затих, как будто осознав всю свою бесполезность. И больше она мне ничего не сказала. Только стояла, облокотившись на перила, и молча смотрела на волны. Обернувшись же, я увидела, как к нам спешит, то и дело спотыкаясь и поскальзываясь на льду, женщина с темными спутавшимися волосами.

* * *

    А на следующий день Праша ушла. В пять часов утра нам домой позвонила ее мать и в слезах сообщила, что не может найти свою дочь. Своим родителям я сказала, что не имею ни малейшего понятия о ее местонахождении. Что же, я не врала им.

    Шуму об исчезновении несовершеннолетней девочки было наделано много. Я была одной из тех, кого с пристрастием допрашивали о том, где и когда я в последний раз видела Прасковью Уварову и знала ли я о ее мотивах побега. Где и когда? Да вот вчера, на набережной у парапета, дело уж к семи вечера клонилось. Знаю ли я, почему она сбежала из дома? Нет, что вы, понятия не имею. Знаете, у нее ведь такая любящая мать. Да, да, проблем в семье у нее совершенно точно не было. Ну, а насчет обучения в школе могу сказать, что хоть у нее и были проблемы с математикой, она изо всех сил старалась их исправить. Да, именно, я лично с ней занималась!

    В любом случае, я бы все равно не смогла рассказать им ничего, близкого к правде, даже если бы и хотела.

    «Надо отдать ей должное ― ушла она красиво» ― написал мне на следующий день Марк, хотя я не сообщила ему ни слова об исчезновении Праши. Видимо, уже и в новостях показывают.

Так вот что для тебя значит жить вне Системы, Праша. Вот оно как. Хотела бы я сейчас поспорить с тобой и рассказать, что, наверное, можно довольствоваться жизнью, даже не уходя в таинственные неизведанные земли. Думаю, я могла бы найти работу себе по душе, создать новую ячейку общества и жить спокойной и счастливой семейной жизнью. Так ли обязательно мне выходить за рамки всем привычной и обыденной жизни? Быть может, вполне возможно иметь свободу жить, как хочешь, даже внутри этой самой Системы. Просто потому, что свобода для каждого человека своя.

    И все же я решила кое-что предпринять. Кое-что, на что раньше у меня не хватило бы смелости из-за боязни быть осужденной.

    …Я стояла у железнодорожного вокзала и сжимала шероховатый билет в руке. Сначала доберемся до Москвы. А там, глядишь, и до обсуждения моего эссе с Марком лично недалеко.