Наталия ЕЛИЗАРОВА
г. Москва

Родилась в городе Кашира Московской области. Окончила юридический факультет и Литературный институт имени А. М. Горького. Член Союза Писателей Москвы с 2006 г. Автор поэтических сборников: «Осколок сна» (2006 г. Москва), «Черта» (2014 г. Смедерево, Сербия), «Страна бумажных человечков» (2019 г., Москва «Арт Хаус медиа»), книги для детей «Мой ангел» (2015 г. Иркутск) и публикаций в периодике. Участник форума молодых писателей, российских и зарубежных поэтических фестивалей. Автор гимна Ночной Хоккейной Лиги. Лауреат премии имени Анны Ахматовой журнала «Юность» (2015 г.). Победитель конкурса «Поэзия в парках» (2016 г.). Дипломант Первого Тургеневского конкурса «Бежин луг» (2018 г.) Соредактор сербского журнала «Жрнов». Член оргкомитета премии «Антоновка.40+» Стихи переведены на английский, сербский, немецкий, польский, румынский, турецкий, даргинский, болгарский, венгерский языки.

КОЗЕРОЖЬЯ ЗИМА

*   *   *
Нет Руси больше Киевской, сколько ни голоси,
брат на брата идет,                                         

как Ольга — мстительно — на древлян.
Как глядеть с надеждою в неба синь,
если стреляют, Господи, у Кремля.
Возвращаться домой в темноте, от себя отпускать детей,
в двадцать первого века садиться пустой вагон.
Жить в бездушье, неверии, немоте,
задувать огонь и вновь разводить огонь.
Пеплом голову — прожито, также не сбережешь
ни рубля в стекле, ни Спаса собор в Кремле,
но Царь-пушка выстрелит, и промчится земная дрожь,
и появятся трещины в императорском хрустале.

*   *   *
Открываешь окно, думаешь — листопад.
А в окне подсолнухи, поле, кружат стрижи.
Важен угол зрения, необратимый взгляд,
под которым смотришь и видишь: и вправду — жизнь! 
Открываешь окно, вдыхаешь дождя родник:
в нем роса — что бусинки на траве;
летней мжицы бисер, ручья мимолетный блик —
долгих лет невозвратная круговерть.
Говорят, живое осенью устает,
засыпает, а если нельзя — грустит.
Осень будит слезы, даже те, что не в счет,
размывает дороги, разводит мосты-пути.
Дует в старые рамы, птицы в пути на юг,
сеет ситник, насморк — он тут как тут.
Там, где луг зеленел, проползал с бороною плуг,
в моей памяти незабудки весь год цветут.

КУРКИНО
Размытою тропинкой узенькой,
меж сараюхами двора, 
я всё еще иду на музыку,
что, кажется, была вчера.
Был дом с наличниками синими,
за домом — стойла, огород,
загоны с овцами и свиньями.
Сновали куры у ворот,
и шли, вытягивая головы
и шеи, гусаки гуртом.
И тетя Поля разносолами
семейство зазывала в дом.
Под грушей, у забора синего,
у брошенных с зимы саней
печалилась гармонь Василия,
мы робко подпевали ей.
Кряхтя, дядь-Митя сено стряхивал,
неспешно лошадь распрягал,
от оводов ее обмахивал
и в стойло, что за домом, гнал.
Собравшись, девки на завалинке
смеялись, семечки грызя.
Мирок — такой худой и маленький —
забыть и вычеркнуть нельзя.
И про любовь — ромашку белую —
несётся, в воздухе кружа. 
В Козловский лес с утра поеду я,
где все они теперь лежат.

*   *   *
Врастать корнями в ледяное дно,
узнать судьбу поющего в пустыне.
Радеть о дальних, если не дано
беречь своих. Не горько и не стыдно
латать в ночи с прорехами белье,
кормить залетных птиц, котов приблудных.
И прибирать, и украшать жилье,
и целовать любимого прилюдно.
Немилые, как много вас окрест,
как душно, как мне тесно нынче платье!
И тщетно ждать с утра благую весть,
душа ее — не сможет — не оплатит.

*   *   *
А ему, наверное, хочется пирогов,
а она сидит на постели — спина строга.
Ей бы в Одессу, в Припять, в Могилев, во Льгов,
ей бы отсюда — нагой — к чертям на рога.
А он говорит ей что-то про сломанный кран и засохший хлеб, 
про работу на выходных, пожилую мать.
А у нее голова светится так, что почти он ослеп.
Больно даже дышать, не то что смотреть,
хочется броситься — погасить, сломать.
И он думает: может, ей завести детей,
ну, или, допустим, хотя бы собак —
пару шпицев, и с ними в утренний парк
выходить гулять, и, как у нормальных пар,
к вечеру будет более общих тем.
А она вдруг ложится на бок, сворачивается в узел тугой,
и лопатки корчатся, и волосы заслоняют лицо.
И вдруг спрашивает: «Может, завтра напечь пирогов?» —
Зная точно, что ни мужем не быть ему, ни отцом.

*   *   *
Козерожья зима настигает, ступает на пятки,
заставляет по дому искать на меху сапоги.
Не услышав вопроса, киваешь обычно: «В порядке»
и идешь на работу — с работы, печешь пироги,
вяжешь варежки... Врешь! Ты вязать не умеешь,
не научена многим простым, но и важным вещам.
В осень — липнет хандра, а зимою, конечно, болеешь,
что-то вечно роняешь и ранишься по мелочам.
Не с кем слова сказать? Снегири — погляди — прилетели
и сидят на рябинах и ягоды гордо клюют.
Обещают под тридцать мороз и метель на неделе,
Брось им крошек тогда или что там обычно дают?..

*   *   *
На дороге зимней — грязь, приглядишься — соль.
И наступишь трижды, а всё ж не оставишь след.
Эта боль в подреберье — только моя лишь боль,
этот отблеск случайный — самый надежный свет.
Притаиться задумаешь, тенью безликой стать,
в одеяла зарыться пуховые до весны,
обезличить барашков и досчитать до ста,
когда сын был маленький, были иные сны.
А сейчас только черточки, палочки и тире,
А сейчас только слезы смолы на сухой коре.

*   *   *
                                                     А. С. Якушеву 

 Плод же правды в мире сеется у тех,
                                    которые хранят мир. 
                                 Послание Иакова 3:18  

 У Иосифа — мужа Матери, но не Отца
 был Иаков-сын, но веры не было у сорванца,
 плотничать учил Отец его, а толпа — судачить.
 Добрый плотник — якуш — звался в те времена.
 Он в копилку умений забрасывал семена,
 на размен отдавал имена, получал медяками сдачу.
 Только после, когда вознесся Христос,
 изрубил он лес, поставил огромный сруб,
 приводил людей, кормил словами из рук,
 нес им хлеб и веру им нес.
 Что есть правда? Вера, помноженная на кулек надежд.
 Брат стоит на горе в сиянии белых одежд,
 он отчетливо видит Его, а другие — проходят мимо.
 Кто с мешком за плечом, кто — с киркою и кирпичом,
 а калики — в лохмотьях, не думая ни о чем,
 и стыда не имут.

*   *   *
Не доехав в Печоры и до Соловков, 
не стяжав чужой и лихой судьбы,
гладишь ветер ладонью — он был таков,
а вокруг — ристалище, общий быт.
И покуда ближний, подняв копье,
всё окрест глазеет, куда вонзить,
ты тревожный воздух глотками пьешь
между сменой лютых, постылых зим.
Это — Русь, это — светлое место, где
между тьмою и сумраком — узкий лаз,
где и ветер воет в трубе — к беде,
где так яростен свет для глаз.
Где усталость — не повод «не быть в строю»,
где о счастье: «Слышали, где-то есть»,
равноценно, что плюшевый кот-баюн
вдруг заглянет на кухню, попросит есть.
Где и правым, и левым — одна стезя,
от дебатов выспренных проку нет,
где не любят прямо смотреть в глаза
и прокурена тень тенет.
Отчего же на старом, кривом мосту
каждый раз замедляешь свои дела,
снизу — рельсы, ползущие в пустоту,—
в те края, где сажа бела.

*   *   *
             И участь не имеет предпочтений.
                                              А. Зарахович

На безрыбье рыба даже ты, Человек.
Раздуваешь ноздри и плывешь карасем.
Сверху сбросят поплавок — вот и всё!
В ведрышке потащат на брег.
И захочешь, как на духу...
«Не карась я, слово — плотва».
Чистят рыбу, засучив рукава,
на засолку и на уху.

©    Наталия Елизарова