Александра ЛАСТОВЕРОВА
г. Мытищи

ВРЕМЯ ДОРОГ

*   *   *
                                                        С. И.

                Мы же с тобою с юга...
                              А. Багрицкий

А дальше, родная, — дальше нет ничего.
Когда семена огня слетаются на небосвод,
Когда вокруг костровища вспыхивает трава —
Скажи, разве хоть что-то иное может существовать?.. 

Мой путь лежит через камни, твой — сквозь песок.
В огне молодые ветви пускают сок,
Случайно попав в охапку, в самую глубь.
Деревья растут, для того чтобы быть теплу,

А мы ведь в краю, где через край тепла,
И боги степей рассудят всё на свой лад:
За угли и пепел — за хворост из их садов,
За каждую искру — платить дождевой водой,

За то, что на память в одежду впитался дым...
Но путь мой туда, где как раз через край воды,
И в этом краю воды да с водой войны
Так быстро старится лето в сырые сны,

В плащи и ветровки. В грязный войлок небес.
Но лучше не будем об этом, пока мы здесь,
Пока мы с тобой красивы и хороши.
Ты ведь ведёшь дневник? тогда запиши:

Блики на лицах, травинки в спутанных волосах.
Мы — время. Мы длимся: полгода ли, полчаса?..
Мы рождены живыми, живыми брошены в эту глушь,
И мы растём, для того чтобы быть теплу.

Пиши, что птицы летят на юг, а юг — это здесь.
А дальше, родная, если что-то и есть —
О том намолчат мне камни, нашепчет тебе песок.
Костры прорастают в звёзды. Крутится колесо.

БРОСИШЬ СЕТЬ
 «Сколько нас, горемык, а оно ведь на всех одно:
Все, что есть, чудеса у него-то, поди, не вымолить».

Твоя лодка прогнившим брюхом цепляет дно.
Ты на берег сойдёшь — море даже не вспомнит имени.
Бросишь сеть (никуда не гоже это старьё),
И всё тщетно: приходят пустыми невод за неводом.
«Море больше меня не любит. Больше оно не моё».

А твоим-то оно почти никогда и не было.

ЛУКОВКИ
Видишь: от рук не идет тепло,
Если свечу задуть...
Скошены кем-то росточки слов
В диком моем саду.

Вон она — весь мой мартышкин труд,
Тварь, изведет на суп —
Мертвой водой водосточных труб
Моет свою косу.

Помнишь, когда-то меня учил,
Как нужно быть живой?
Дай прикурить от твоей свечи,
Коли придет за мной.

Ежели что — завещаю дым
И нецветущий сад.
(Камни ли, капли живой воды —
Поберегись, коса).

Коли закончится гадкий сон,
С крыш потечет вино,
Луковки слов закопай в песок —
Может, взойдут весной.

ПРО ЛИСТЬЯ И ХТОНИЧЕСКИХ ЧУДИЩ
Стучит в башке отбойный молоток.
Рука из лужи выудит листок
Кленовый —
Голый, уязвимый.
И губы спросят, как его зовут.
Хтонические чудища живут
В асфальтной
Мутной яме...

У них в подводном царстве тишина,
А мне бы час полуденного сна,
В котором
Ни глубин, ни тайны
(И бестелесны дрель и молоток!).
Но голова болит, и в ней песок,
Но ждать
До поздней ночи.

А прежде — съесть сгущенку и халву,
Забыть и вспомнить, как меня зовут,
Проверить,
Где ключи и мятый стольник.
И ощутив щеками хитрый дождь,
Достать себя со дна — спасти, как дочь —
Совсем, как дочь из луж спасает листья.

ИГГДРАСИЛЬ

Нет, не прошу тебя, чтобы помнил,
Просто корявое у дороги
Дерево обними.
                     Ирина Мудриченко

Когда покажется поутру,
Что больше не будет сил,
Пойдем искать, мой усталый друг,
Где прячется Иггдрасиль*.
Вон там, смотри, деревянный стул,
А вот деревянный шкаф.
Моргнёшь — и ветви из них растут
(Какая — твоя рука?)
Идёт тепло от твоей руки,
А кто-то хотел спилить
И сделать спички и гребешки,
А, может быть, корабли.
Но все деревья не погубить,
А станешь валить сама —
Я буду ходить вдоль дорог, ходить
И каждое обнимать.
Как больно смотрятся на траве...
Нетронутым — дай же сил —
Сама себе и печаль, и свет,
Сама себе Иггдрасиль.

* Иггдрасиль — мировое дерево (прим. автора).

СЕСТРОЙ
Если б тебе — сестрой, чтоб от крови кровь,
Чтоб повторяться в тебе, расти из одной земли,
Чтоб когда у тебя болит — у меня болит...
Чуять нутром.

Гром отвести от стен твоих и затем
Прижаться щекой к щеке, в ладони ладонь вобрав,
Имея на это сотню законных прав
Для душ и для тел.

С теми, кто тебе — свет, быть в одной канве,
Не ведая счастья родиться той, кто тебе — жена,
Но знать тебя, как никогда не сумеет знать
Другой человек.

Верности не просить да у неба — сил.
И награду наград держать, заветное естество:
Частицей тебя продолжаться в чертах того,
Кто тебе — сын...
        _________________________

Сыплется пыль с листа, на котором Там
Расписали однажды, как мне себя играть.
Будь я тебе сестрой, я бы знала, что я — сестра,
Моя роль проста.

Стала бы явью тебе. А это не явь —
Когда не от крови кровь, но щека к щеке,
Если и слов таких нет — сказать на родном языке,
Кто тебе я.

ПОЧТИ КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Доброй ночи, доченька, баю-бай.
Ты закрыла дверь, завела часы,
Поднесла ладошку к своим губам...
У тебя самой уже дочь и сын.
Береги их, милая, обнимай:
Ничего дороже объятий нет.
То ли сны крадутся к вам сквозь туман
(Да мигает лампочка в тишине),
То ли кто-то невидимый строит мост
Из дождя, чтоб небо связать с землёй...
Ты встаёшь и пишешь ему письмо
И пускаешь в форточку самолет.
И пока по ветру летят слова
(До небес — как есть — водяная зябь),
Кто-то очень близкий стучится к вам —
Он стучится к вам, а ему нельзя.
Не пройдёт по комнате поутру,
Не нальет горячего молока...
Лишь касается стекол ветвями рук
Да всю ночь баюкает: «кап-кап-кап,
Да пройдет стороною недобрый сон,
Самолётовым крыльям — не знать трясин...»
Из дождя неряшливый почтальон,
Ты его, лукавого, не проси.
Не марай безвинную гладь листа,
А сложи бумажную стрекозу:

Я и так ведь, милая, я и так
Знаю письма все твои наизусть,
До единого письма все — наизусть...
А дождям не велено их носить.

КУВШИН
У всего на свете есть миллион причин.
Тебя вылепили из глины и обожгли в печи —
Чтоб ни царапины лишней, трещинки ни одной —
И до самых-самых краёв наполнили мной.
Я не то ядрёная брага, не то вода.
Я тоскую по океанам и городам
Прибрежным, по лодкам, погибшим в пути,
По жителям моих сумрачных атлантид,
По травам донным, по золоту древних монет...
Говорят, у меня есть сердце где-то на глубине.
Оно стучит, оттого бывает прибой.
Люди из дальних земель увозят с собой
Камешки, мелочь бросают через плечо...
Старый рыбак с причала ловит сны на крючок,
И в этих снах неизменно из года в год
Мутные реки выходят из берегов.
Откуда они текут, не знает никто,
Но я верю: у каждой из них есть чистый исток.
И там, у истоков, творят гончарные мастера.
Я в тебе до краёв, из тебя — через край.
У всего на свете не больше одной из причин.
Сердце на дне кувшина, вызывая цунами, стучит.

ВРЕМЯ ДОРОГ

Сухие травы станут Небом Мёртвых…
                                                Рейвен        

      
И хранить бы тебя… К зыбкой памяти поздних снегов
Золотою булавкой приколото время дорог.
Ты останешься в нём — скрипом ветки на влажном ветру,
Тишиной невозвратных краёв.

И с тобой на далёкой-далёкой цветной широте
(Где травинкой горчит необъятность объятых небес)
Те, которые — воздух, почти проходящий насквозь,
Те, которые — вечность. И те,

Чьи следы оседают легендой в сыпучих песках —
Кто не числится в списках бесплотных, но так же далёк.
И, быть может, в живых меньше жизни… Смеётся твой век
Поплавками на диких прудах.

И беречь бы тебя… как последний нечаянный снег.
Ты янтарная нить, ты уводишь во Время Дорог.
Но теперь только луковка-солнце в твоей высоте.
Снова память пускает побег.

К ОГНЮ
Нам постоянно твердят, в каждой книге твердят, что все мы умрём.
Но перед этим станем кому-то фрагментом дурного сна.
Почему-то творцы убивают героев, которые шутят с огнём,
И если ты жив — на случай, проверь, не чей-то ли ты персонаж?..

Так ведь бывает. Кажется, эту границу специально кто-то размыл,
Чтобы никто не мог загадывать наперёд.
Но мне больше нравится думать, что мы — не мы,
И смаковать сюжеты: кто из нас первым кого сожжёт.
А потом убеждать себя, что от взгляда в груди не жмёт
И голос не голос, просто невнятный шум…
Чушь. Но за всей этой приторной болтовнёй
Есть то, чего ты никогда не скажешь. А я не спрошу.

Бумажная балерина в лапах у сквозняка,
В какой такой главной роли себя возомню?..
Знаешь, мне было бы страшно
              всерьёз найти себя в чьих-то черновиках,
Поэтому лучше брось меня сразу в печь
              и пододвинь поближе к огню.

МЕДОВОЕ
Звенит. Бывает — струны, чаще — пчёлы.
Желтеет мёд в моих закрытых веках.
Ты снишься редко.
Августом полынным
Горчат те сны.
Ты смотришь и танцуешь.
(А подойти не просишь).
Невозможно
Тебя коснуться.
(Разве только слухом).

Звенишь. Звенишь. На хрупких тех частотах,
Где хруст еловой ветки под ногами,
Но где ни петь, ни плакать —
Невозможно.
Где по ночам кричат совсем по-детски
Сычи и совы...
Если их услышишь,
То жди беды, всегда мне говорили.
Но я уже не жду, теперь я — помню:
Дрожь предчувствий
Липка, как мёд,
Замедленна, как воздух.
Дышать — увязнуть.
Что с тобою стало?
Тобою — стало:
Выжженный, пчелиный,
Звенящий, жёлтый август,
Сны немые
Мои.
(Коснуться?...)
Время медоносно.
И ты танцуешь.

Что со мной — не знаю.

МЫ СТОИМ НА ПОРОГЕ ЛЕТА
Обнимаешь меня, чешешь тёплыми пальцами спину
(Мне теперь по наследству эта твоя привычка).
Я тебя отпускаю — птенцом на съеденье небу,
Пузыриком мыльным.
Мы стоим на пороге лета и верим в чудо:
Лето будет сверчковым, ласковым и янтарным.
На моём пруду в июле цветут кувшинки,
Кружатся чайки...
«Не реви, я приеду!» Но что-то необъяснимо,
Что-то больно звенит во мне, не даёт покоя.
Обнимаешь меня, а над нами густеют тени,
Мутнеет воздух,
А над нами уже занесён то ли меч, то ли камень —
Так вселенная схлопнется, ржой запечётся лето.
Твои пальцы в последний раз пощекочут спину...
Отпускаю тебя. Упускаю. Зерном роняю
В ночное небо.

МЫШИНОЕ
Живешь себе, живешь, глядишь в окно,
А из окна не кажешь миру нос,
Как будто это то, чего ждалось,
Хотелось:
Уйти в подполье, скрыться за черту,
Навеки взгромоздить себя на стул,
Ругать равно то свет, то темноту,
То серость

И этот город самодельных гор,
Где в каждой — миллион мышиных нор
И рты подъездов щерятся на двор
С опаской...
Обманчив и враждебен внешний мир,
Но где-то же царят покой и сыр
И лакомый кусочек колбасы
Не сказка...

Тому, кто ищет, путь всегда открыт,
И все, что нужно, — выйти из норы
И наплевать на правила игры
И толки.
И вот уже выстраиваешь лаз —
Несет тоской из каждого угла —
Но за тобой следит кошачий глаз,
Как только...

Да и чего не встретишь на пути:
Вот ребра мышеловок-гильотин...
Ты слишком осторожен и почти
Юродив.
Смотри, как пляшут тени на стене!
Шуршат шажочки в норной тишине,
И сырный свет качается в окне
Напротив.

*   *   *
Ты не веришь в меня, не веришь —
Так в чудные не верят сны.
И ни птицы тебе, ни звери
Из лесов моих не нужны.
Не нужна ни трава-одолень моя,
Ни ветра, что в башке свистят.
Так расходятся две вселенные:
— Тешься, тешься, моё дитя.
Наиграйся в речные камешки,
Излови всех своих стрекоз,
Ну а мне до веселий тамошних
Слишком долго и далеко...

(И мечтаешь о доме с лоджией,
И подкатываешь глаза).
И во всём этом столько сложного,
Что словами и не сказать.

Если дом, то должны быть двери, и
Если дверь, то за нею — дом.

— Глянь-ка, кто там стоит за деревом —
Неужели косматый гном?..

В МЯГКОЙ КОМНАТЕ
В мягкой комнате девять кругов.
Ты убьёшь меня звуком шагов.
Я танцую под газовый свет.
Раздели со мной то, чего нет.
Раздели на пейзаж и портрет:
Я не знаю своих берегов.

Как река создаёт острова?
Раздели меня снова на два.
Я не знаю, что есть, чего нет.
Я не знаю, жива — не жива.

В этой комнате, девять на два,
Вырастает густая трава.
Рукава завяжи в узелок,
Чтоб меня не сожрал потолок.
Я себя превращаю в слова.
Я поток.

Будь уверен: мы оба больны.
Мы растём по лугам заливным.
В наших комнатах сотни дверей.
Кто ты: донник, осока, пырей?
Кто я: дым?

Или капель бессвязная взвесь?
Будь спокоен: мы оба не здесь,
Где река не парит, а дымит,
И в тебе целый грёбаный мир,
И ты тоже забыл, кто ты есть.

Может, ты не со мной, но не весь.
Может, станем друг к другу стеной
И поделим друг друга на ноль.
Может, станем друг другу людьми.
Не дыми.

Ты раскуришь меня на раз-два.
Я тебя превращаю в слова.
Мы пейзаж и немного портрет.
Мы не помним, что есть, чего нет.
Мы трава.
Мы река
(Развяжи рукава).
Мы танцуем под газовый свет.
Я жива.

Но не знаю пока:
В моей комнате нет потолка.
В моей комнате нет потолка.
Точно нет
Потолка.

©    Александра Ластоверова