К 100-летию поэта
Юрий ЕФРЕМОВ
1921 –1999

Юрий Аркадьевич Ефремов родился 17 июля 1921 года в г. Вытегре Вологодской губернии. Окончил среднюю школу в г. Бежице Брянской области (1939). Поступил в Ленинградский Коммунистический институт журналистики им. В. В. Володарского. В октябре 1939 года был призван в ряды Красной Армии. Участник Великой Отечественной войны, лейтенант. Воевал в Заполярье, на Смоленщине, в Литве, в Германии, участвовал в боях за Кенигсберг, в боевых действиях против Японии на Дальнем Востоке. Награжден орденами Красной звезды, Отечественной войны II-степени, боевыми медалями, медалью «За доблестный труд». С 1947 года Ефремов работал в Ярославле: лит. сотрудником газет «Северный рабочий» и «Сталинская смена» («Юность»), в 1959 году закончил Высшие литературные курсы Союза писателей СССР. Первая публикация стихов в газете «Пионерская правда» ещё в 1937 году, а на его военную и послевоенную лирику обратил внимание Александр Твардовский, который способствовал выходу первой книги Ефремова «На родной земле» (Ярославль, 1948). В 1952 году молодой поэт был принят в  Союз писателей СССР.  Стихи Ефремова печатались в центральных журналах и областных газетах, коллективных и авторских сборниках; вышло более двадцати его поэтических книг в Москве, Ярославле, Краснодаре, Алма-Ате. Юрий Аркадьевич с успехом занимался переводами стихов польских, чехословацких, румынских поэтов и поэтов бывших советских республик, писал книги для детей, лирические и юмористические рассказы. Умер 4 мая 1999 года в Ярославле, похоронен на Игнатовском кладбище.

«Шла армия на запад!..»

*   *   *
Губы целуют женщин,
чтобы они любили,
чтобы женами были, 
чтобы не изменили,
чтобы в разлуке —
с нами,
чтобы до смерти —
с нами… 

Я помню, как наши губы
целовали
гвардейское знамя.

*   *   *
Замок Гедемина… 
Рвутся мины.
Пыль и пепел в воздухе.
…Война.

Ты прошла бы, смерть, 
ещё раз мимо,
Пощадила б!
Не щадит она.

Что тебе
девчонка-санитарка?
Слышишь, смерть,
не тронь её,
не тронь!

Не кидай сюда
из-за фольварка
свой
испепеляющий огонь!

Не щадит… 
Молчат солдаты гневно,
и лежит
на княжеских лугах
спящая
красавица-царевна
в стоптанных кирзовых сапогах.

РЕГУЛИРОВЩИЦА
Шла армия на запад!.. 
А она
и в зной, и в снег,
и в дождь осенний хлёсткий
сигналила флажками
дотемна
водителям машин 
на перекрестке.

Шла армия на запад,
к фронту,
в бой —

пехота,
        танки,
минометы… 
Сила!

И в памяти
цвет глаз её
с собой

в окопы и в землянки
уносила.

Не помышляя об ином в тот час,
мы счастливы в глаза взглянуть ей
были.

Её глазами
провожали нас
все женщины,
которых мы любили.

*   *   *
Если б сочинить такую песню:
запоешь — и соловьи замолкнут… 
Чтоб, как дождь, прошла она лугами,
чтоб, как солнце, хлынула бы в окна,

чтобы с ней на праздниках не надо б
ни вина, ни браги золотистой,
чтобы до зари 
её по рощам
бережно носили гармонисты,

чтобы добровольцем по тревоге
с первым эшелоном в путь-дорогу.

…Знать бы,
что напишется такая,
можно бы на свете жить,
ей-богу!

*   *   *
Ухажеры были,
да ушли в солдаты,
да и не вернулись.
И живёшь одна ты.
Знать о том не знает лучшая подружка,
что в слезах горючих по ночам подушка.
Знать о том не знает, что бывает хуже —
на часок чужого приголубишь мужа,
на часок, на ночку,
да и то украдкой,
грех с чужим-то мужем,
и одной не сладко.
И суди, как хочешь.
Разве виновата,
что не все вернулись из войны солдаты,
что цветет
последним
цветом
бабье тело… 
Не отбить хотела —
сына захотела.
Кровного.
Родного.
Своего сыночка.
Сладко ли одной-то?
Ах ты ночка, ночка… 

*   *   *
Мальчики
хотят казаться взрослыми
и дымят небрежно
папиросами.

Девочки
хотят казаться взрослыми,
не жалея
расстаются с косами.

Мальчики,
зачем себя обдуривать?
Мы ведь 
войне
привыкли к куреву,

нашей кровью
то вино оплачено,
что берёте в гастрономах
вскладчину.

Девочки,
зачем же так спешите вы
не на свой огонь
из общежития?

Будете
вы
женщинами,
мамами…

Туфли-шпильки… 

Разве это главное?.. 

Будете вы все 
пенсионерами,

но уже не быть вам
пионерами.

*   *   *
Старуха древнее иконы
стучит по асфальту клюкой.
А ей бы уже по закону
пора и на вечный покой.

Не мраморный лик,
а железный.
Не тротуар,
а путь.

И страшно. И тянет, как в бездну,
в глаза её заглянуть.

*   *   *

Ире Федченко

Почему-то считается,
что поэты богаты.
А у нас зачастую
ни копейки зарплаты.
Если б жил я на свете
хлебом единым,
я швырнул бы стихи,
как мусор, в корзину
и подался б 
заведовать
гастрономом —
и себе хорошо,
и друзьям,
и знакомым.
Хлеб — полезная штука… 
Я сейчас не о хлебе… 
Звёзды!
Это ж глаза твои,
отражённые в небе.
Ветви белых берёз —
не ветви, а руки,
что меня обнимают
даже в разлуке.
Дождь,
он вовсе не дождь.
Грозы —
это не грозы… 
На траву-мураву
тучи льют
твои слёзы.
Кто-то в дверь постучал,
кто-то глянул в оконце… 
Это — ты
или ветер?
Это — ты
или солнце?
А у солнца,
как волосы, 
лучи золотые.
И поют
твоим голосом
соловьи
всей России.

*   *   *
И за ландыши —
за цветы! —
заплатила торговке
ты.

А цветы, 
что растут в лесах,
 а цветы,
что растут в лугах,

их, по-моему,
продавать —
все равно,
что друзей продавать.

*   *   *
Когда-то жили вы в пещерах,
когда-то одевались в шкуры,
доисторические Веры,
доисторические Шуры.

Ещё топор кремневый, копья
не для войны-разбоя были,
ещё в заснеженной Европе
печально мамонты трубили,

а вы — пленять мужчин-то надо! —
уже раскрашивали грубо
доисторической помадой
доисторические губы.

*   *   *
Пленяя мальчишек
рыжими чёлками,
девчонки
загадочно бродят по городу,
а я за мальчишками
и за девчонками… 
Ах, чёлки-метёлки,
червонное золото.
Мне грустно, девчонки,
мне жалко вас, рыжих.
Читайте газеты,
читайте газеты,
в газетах ведь писано,
нынче в Париже
не рыжие в моде,
а синего цвета.
Ах, молодо-зелено,
зелено-молодо!
Зачем вам чужие
цвета и ресницы?
Ах, чёлки-метёлки,
червонное золото!
Для модниц парижских
и вы — заграница!

*   *   *
Как богатырь из сказки, что знакома 
с мальчишеских далеких лет,
улёгся кран подъёмный возле дома,
улёгся спать, пока работы нет.

Плывут, плывут над головою-башней
чумазые от дыма облака.
День не спеша становится вчерашним.
В пилась в песок железная рука.

И если допустить, что крану снится
какой-нибудь, как человеку, сон,
я об заклад готов сейчас же биться,
что и во сне мой город строит он.

*   *   *
Как сон средь ночи, смутное пока,
в обрывках строк живёт стихотворенье,
след в след шагает неотвязной тенью —
и вдруг сверкнула верная строка
и ослепила, заливает светом
исчерченный и вкривь, и вкось листок,
и чувствуешь себя на миг поэтом,
и удивлён: как до сих пор ты мог 
глядеть в глаза соседям, не краснея,
загадывать о славе на века… 
А только что рождённая строка 
тускнеет, вянет… Что случилось с нею?
С ней?.. Ничего!.. Такая уж, поэт,
судьба твоя: ты понял в сотый раз —
строка, которой в сердце ещё нет,
прекрасней той, что найдена сейчас.