Анна ГУРИНА                                                 
г. Москва        

                                                   
Гурина Анна Николаевна родилась в1986 году. Закончила в 2010 г. СПбГАТИ (быв.ЛГИТМИК) — 2010 год по специальности актриса драматического театра и кино. В 2020 году закончила ВГИК — 2020 по специальности драматург. Работает в кинокомпании «Ветер перемен» (с 2017 -…) главный редактор, сценарист. Работала в кинокомпаниях «Щука», «СТВ» (2017- 2020) «Мурка», «Солнечное дерево» (заказ 2 канала), Марс медиа (2017-2019) «Грачи» (заказ 1 канала). Фильмография: К/м «Хлеб и пепел», реж. Джозеф Аль-Ахмад. (в производстве). Лауреат Всероссийского литературного конкурса «Жемчужное ожерелье» 2021 — в номинации «Проза» до 5.000 знаков. Победитель VIII Международного литературного конкурса «Славянская лира», 2021 - в номинации «Малая проза» 

ШУТКА

Нравственность общества 
определяется его отношением к детям. 
                         (Дитрих Бонхёффер)            

                                                                                                          
    Илью Авесалоныча арестовали в новогоднюю ночь, в половину третьего утра. За ним пришли двое в великолепных, двубортных, заснеженных пальто-реглан с отложными бобровыми воротниками и шапках-финках, предъявили ордер и велели Раечке быстро собрать мужу теплые вещи. Через десять минут Илью Авесалоныча вывели из подъезда и запихнули в черный воронок. Илья Авесалоныч поднял голову и увидел в ярко освещенном окне, сквозь дорожки талого снега, темную фигуру жены с двухлетним сыном на руках. Машина дернулась и исчезла в темноте, оставив после себя мутно-снежную, подсвеченную фонарем, дымку.
     Раечка отказалась от утешения соседей, набившихся в её комнаты, заперла за ними дверь и обессиленная, легла с сыном на кровать. Чужие запахи одеколона «Командор» и дорогих сигарет странно смешивались с ароматом душистого холодца, по-прежнему стоявшего на столе, и терпким духом свежесрубленной, смоляной елочки. Ребенок жадно полез в её кофточку, вытащил из комбинации большую, спелую, как дыня грудь и сладко прикрывая глазки, присосался к ней. Раечка перевернулась на спину, обняла ребенка одной рукой, а вторую положила вдоль тела. Не мигая, смотрела стеклянными, словно бы залитыми клеем глазами в потолок, на ярко-красный старый, с бахромой, мамин абажур. 
В комнате громко, как маятник, тикали часы.
    С Ильей Авесалонычем Раечка познакомилась в двадцать шестом, за неделю до нового года, в парикмахерской, где она с девяти до семи бриаллинила, завивала и стригла. Когда Раечка мыла его голову, он назвал её руки «лилейными». Раечка не поняла, что это, но само слово ей понравилось. Ей никто никогда не говорил комплиментов — она была рыхлая, бесформенная, с жиденькими волосами, бледными щеками и губами. Мать называла её «рыба-камбала».
     После парикмахерской пошли гулять. Даже сейчас, спустя восемь лет Раечка помнит каждый поворот их прогулки: оснеженную, узенькую Тверскую с часовенкой Иверской Божьей матери в Охотном ряду, редкие, стонущие трамваи, продавщиц «Моссельпрома» в замысловатых шапочках с золотым шитьем, торгующих с лотков шоколадом и папиросами «Ира», длинную и веселую очередь у касс МХАТа, бурлящую, переливающуюся огнями Сухаревку с бесконечными палатками, ларями и лавками, извозчиков в густо посыпанных снегом тулупах, кафе Пегас на Страстном, где подавали дымящийся чай и калачи с сахаром.
     Илья Авесалоныч чудовищно размахивая длинными, как у пугало, руками, влюбленно рассказывал Раечке, что он работает в НИИ над созданием мозгового радио — это такая живая радиостанция, которая может работать и как радиопередатчик, и как радиоприемник; электромагнитные волны, переданные одним человеком, могут быть восприняты другим на огромном расстоянии. Раечка нравилось слушать его голос, нравилось, когда он, придерживая её за локоток, пропускал сквозь толпу на Сухаревке, а еще Раечке было его очень жалко — худющий, с гусиной шеей — такая обычно бывает у алкоголиков, с порезами от бритвы, с мешками под глазами; одет плохонько — сразу видно, что нет женской руки: котиковый воротник вылинял и напоминает драную кошку, ботинки без калош и в дырках, на рукаве громадное чернильное пятно…  
    — Это ведь оружие! — Задыхался от волнения Илья Авесалоныч. — Самое великое достижение человечества — передача мыслей на расстояние! Телепатия! Прекращение всех воин! Эх, мамочки-папочки, — стонал он мучительно, — мне б лабораторию… крошечную… Таких бы делов наделали!
     А Раечка думала о том, где они будут жить.
    Мать Раечки еще в двадцать втором получила от рабочего кооператива, где служила кухаркой, две комнаты. Когда молодые расписались, она собрала чемодан и уехала к сестре покойного мужа на Дальний Восток. От матери Раечка научилась великолепно готовить и теперь каждый день баловала мужа и его коллег нежными расстегаями, кулебяками, фаршированным запеченным картофелем, домашним шахматным печеньем, борщом с желтой, сливочной сметанкой. Илья Авесалоныч и его друзья молотили все, что стояло на столе, пили морозную водку из запотевшей бутылки, по которой крупными каплями скатывалась оттаявшая наледь, тут же, за столом курили, без конца перебивали друг друга, кричали, спорили, ссорились. Тугой синий смок поднимался к высокому, в старинной лепнине потолку, в комнате было душно и тяжко, а Раечка сидела в сторонке на продавленном диване и задыхалась от счастья. 
Ночью он просыпался, утыкался носом в её спелую, дынную грудь, обнимал её полное тело в хлопчатобумажной комбинации и бормотал: «Господи, какое счастье…Какое счастье…»
    Безоблачность омрачалась отсутствием детей. Раечка долго не могла забеременеть, врачи разводили руками и говорили: «ну, мил моя, а че ты хочешь — тебе под тридцать, мужику полтинник», но Раечка не сдавалась. По совету подруг она в определенные дни пила лимонную воду и уксус, держала под подушкой крестик, а однажды достала — с огромным трудом, святую воду и каждый вечер брызгала её на кровать — правда спать потом было мокро. На шестой год беременная сотрудница парикмахерской посоветовала ей деревенскую бабку, у которой сама лечилась от бесплодия. Бабка жила далеко — за девяносто километров от Москвы, в крошечной деревеньке Орехово-Зуево и принимала по странному графику — в предрассветные часы. Чтобы попасть к ней в назначенное время, Раечка выезжала из Москвы еще с вечера, добиралась на попутках до Павлово Посада, а потом шла двадцать километров через лес. Но бабка сделала свое дело — через год Раечка была беременной. 
    Ребенок, наевшись, уснул. Из открытого треугольничком ротика выпал длинный, продолговатый сосок. Раечка поднялась на локте и стала неотрывно смотреть на безмятежное личико, залитое прозрачным, жемчужный светом.    
Утром за ней придут. Дадут срок как жене врага народа. Повезут в телячьих вагонах в пересыльную тюрьму, а оттуда, по этапу на Сахалин или в Караганду; о судьбе мужа она никогда не узнает.
    Сына отберут и отвезут в спец.детдом, где детей уголовников натравливают на детей репрессированных. Три года назад устроилась к ним в парикмахерскую пожилая уборщица; через пять месяцев разбил её инсульт, и жалостливая Раечка вызвалась за ней ухаживать. Однажды пришла она к ней с кастрюлей наваристой ушицы, а та сидит в шабалу пьяная, смотрит в стенку и монотонным голосом рассказывает, как работала в детдоме «мамочкиного лагеря»: на семнадцать детей она - единственная няня, которая должна мыть, кормить и одевать воспитанников, ей было сложно, и она облегчала себе задачу — приносила из кухни пылающую жаром кашу, выхватывала первого попавшегося ребенка, завязывала ему руки полотенцем и быстро, как индюка, напихивала горячей кашей; от постоянного страха дети часто ходили под себя, она не успевала это убирать и наказывала их — заставляла съедать свои экскременты; тем, кто плакал по ночам — заклеивала рот столярным клеем. Детская смертность была высокой, очень высокой; хоронили малышей в братских могилах, без гробов, просто заворачивали в простыни, а когда простыней не было — бросали в яму, как собак. 
    А вот теперь все это ждет её сыночку. Их ласковый, зацелованный мальчик, который по утрам шлепает босиком в ванную, еще сонный, еще теплый и розовый, с отпечатком подушки на щеке, такой вежливый, такой покладистый, всегда уступает соседям очередь — не то, что другие дети. Чьи грубые руки станут его одевать, кто объяснит куда подевалась мама? Кто обнимет его с утра, кто поцелует на ночь? Кто слепит с ним снеговика во дворе? Её мальчика, такого спокойного, такого доброго, станут бить, щипать, заставят есть дерьмо; если он заболеет — будет умирать в одиночестве, если выживет — научится воровать, материться, пить водку, унижать других; выйдя из детдома, попадет к блатным, затем преступление, тюрьма, может быть короткая свобода, а потом снова тюрьма, и так до бесконечности, по кругу, пока однажды кто-то не убьет его в пьяной драке, или не застрелит во время побега. Ласковый, нежный мальчик, рожденный в любви и для любви, что же за жизнь ты проживешь? Жизнь, в которой каждый день преисполнен сожаления… И за что? За какие грехи? 
    Раечка встала с кровати и подошла к окну. В лунном свете сверкал белизной засахаренный двор с пышными крутобокими сугробами, со всех сторон испещренными полозьями саней, в глубине двора — старенькие качели, лавочка, снеговик с ручками-палками, забытые кем-то салазки, блестящая ледяная горка, а через дорогу — овал деревянного катка с зеркалом прозрачного гладкого льда. В свете единственного фонаря крупными, ватными хлопьями падали на землю снежинки.    
     Раечка медленно повернулась к кровати. Протянула руку и взяла подушку. Несколько секунд пристально смотрела на спящего ребенка, а потом резко, словно боясь раздумать, прижала подушку к бело-розовому зефирному лицу сына. Маленькое тельце вздыбилось, крошечные ручки и ножки заметались по кровати, глухой крик повалил из-под подушки. Раечка с тупым, окоченевшим, ничего не выражающим лицом, глядя не моргающими глазами в одну точку, наваливалась на подушку всем своим большим, рыхлым телом. Через несколько секунд все было кончено.
    Медленно Раечка отвела подушку от лица ребенка. Хрустальные кукольные глазки в удивлении смотрели в потолок, на нежной коже проступил алый румянец, шелковые губки раскрылись, и крошечная струйка слюны выкатилась на подбородок. Раечка закрыла ему глаза, поцеловала в нежную, пухлую щечку и легла рядом с ним. Застыла.
    В семь часов утра в квартире раздался звонок. Раечка равнодушно спустила с кровати ноги, встала, распахнула дверь.
    На пороге покачивался пьяный Илья Авесалонович с сеткой мандарин в одной руке и бутылкой шампанского в другой. В коридор, из дверей комнат, выглядывали заспанные, ошарашенные лица соседей. 
    — Мне лабораторию дали! — Завопил он, размахивая мандаринами и шампанским. — Я по дороге чуть не умер, а меня привозят в лабораторию, в мою лабораторию! Товарищ Берия лично курирует. По новейшим технологиям… там все наши, аплодируют мне, стол накрыт! Товарищ Берия пошутить так надо мной придумал, вроде как меня арестовали. Ха-ха-ха-ха, а я обосрался! Что с тобой, Рая? Рая! Кто-нибудь, помогите! Помогите…Помогите ей!!!

    Сентябрь 2020

©    Анна Гурина