Анастасия КРАВЕЦ
р. п. Большие Вязёмы, Московская обл.

Анастасия Сергеевна Кравец родилась в г. Саратов в 1988 году в семье офицера легендарной 14-й армии. Семья много переезжала. Сейчас живёт в Подмосковье, в живописном литературном месте, рядом с усадьбой Большие Вязёмы. Учится в аспирантуре на филологическом факультете РУДН, кафедра русской и зарубежной литературы. Рассказы неоднократно публиковались в коллективных сборниках московских и региональных издательств.

ПЕЧНАЯ ИСТОРИЯ

    Мне пять лет, я уже облазила почти все уголки в дубоссарском доме. На дворе лето. В кочегарке полутёмная тишина: молчит потухшая утроба котла, скучают ватные куртки, промасленные кожухи, дублёнки, рабочая одежда всего нашего семейства. В углу стоит печь, а оттуда доносятся странные звуки… 
    Печь, хоть и занимает видное положение в кочегарке, давно уступила котлу своё тёплое дело. Её кирпичное сооружение папа украсил цементными колобками, чтобы получилось сказочно. Папа любит красоту, поэтому у него получается волшебство. Вход в печку довольно большой, я решила пролезть внутрь и посмотреть, кто там копошится. Внутри ждали старые газеты и журналы. Их обычно использовали до того, как котёл начинал гудеть и жадно глотать дрова, с треском разгрызая свою пищу. В такие моменты комната наполнялась тёплым огненным светом. Шелест в темноте печи снова напомнил о чьём-то присутствии. Из глубины печки пахло стоячим временем и кошачьими снами. Я поползла вперёд. Кто-то из взрослых вошёл в кочегарку и включил свет. 
    В печном полумраке, в ворохе листьев стояли два казана: один большой, другой совсем маленький. В большом спала трёхцветная Мыха, а в маленьком — её черно-белая дочка Мася. Мася усердно росла и повторяла за своей мамой. Обе кошки были шерстяными озёрами казанного типа. 
    Я взяла в руки какой-то листок, совсем непохожий на плотные лица газет. Сначала подумала, что это схема из маминых журналов о вязании и шитье. Таких странных схем в печной памяти было много. Позже я поняла, что аккуратные точки, прямоугольники и стрелки хранят тайну не для спиц или крючков. Там были дедовы задумки, планы и наброски каких-то механизмов. А может, даже не механизмов, а домов и хозяйств. Мама как-то говорила, что он патентами топит, потому что ходить порогами — не его призвание. Я пробовала так ходить и это оказалось невозможным занятием. Наверное, есть где-то люди, которые так умеют. Может, у них особенные ноги. Я уже слышала от взрослых, что наш дом дед построил сам, по собственному проекту. Рабочие ему помогали, чтобы он после них всё как надо переделывал. 
    — А где наш маленький казанок? — раздался мамин голос.
    — В нём Мася спит, — ответила я из печки. 
    — Надо яйца поставить варить, пусть вылезает оттуда…

*   *   *

    На кухне всеми горелками жила плита. Мама с бабушкой что-то готовили, а дед сидел за обеденным столом, прихлёбывал кислое молоко и хитро щурился. 
    — Науки вьюношей питают. Вот так вот, Настёнка, — сказал дед. 
    Я пыталась представить, насколько вьюноши отличаются от бледно-розовых диких вьюнов с фиолетовыми ресницами тычинок, пахнущих на солнце одинаково, что в Саратове, что в Дубоссарах. Вьюны пылились при дорогах в выжженных травах, чем они питались — одним корням известно. Что за науки такие, которыми питаются таинственные вьюноши? Это вкуснее непонятного соуса с пастернаком, который все, не считая меня, с таким удовольствием ели недавно на обед? 
    Дед часто повторял свой заговор о науках, иногда коротко, иногда длиннее. Становилось понятно, что науки и его радуют до сих пор. Однажды, когда мамины родители вернулись с севера, они привезли много всякой всячины. Я уже училась в средней школе. Мне подарили красивый почти новый учебник по русской литературе. Внутри по страницам разбрелись бабушкины почеркушки. Вскоре нам задали выучить наизусть стихотворение Ломоносова. Тогда оно было уже родным, и никакие трактовки нашей учительницы не могли заменить душевного «Науки вьюношей питают…». Михаил Васильевич, правда, тоже не знал, отчего науки лезут к печке в пасть. Этот вопрос повис где-то на горизонте моего сознания, потому что не находил ответа: пороговая версия уже не работала. 

*   *   *

    Ворота настежь. Дед построил гараж для будущей машины и занялся выравниванием размытой улицы. Во дворе попискивал чумазый котёнок. Его детское лицо было то ли в угле, то ли в машинном масле.
    — Механиком будет, — решил дед. 
    Котёнок бодал дедовы натруженные руки и щурился на солнце. 

*   *   *

    Мне уже не раз по пять лет. Осенью две тысячи двадцатого, когда весь мир затянуло зрелище катастрофы, у меня появилось ощущение, что я прямо сейчас вылезла из сказочной бесконечной печки и по ту сторону уже началась аспирантура. 
    — Анастасия, вы понимаете, где вы находитесь? — спросил профессор. Вероятно, к нему на семинары из печек ещё не приходили. Но ведь это поправимо. Человек отчего-то переделывает себя и мир вокруг. 
    Я долго плутала в печной темноте и видела обломки разных миров. В каких-то задержалась дольше, какие-то вскоре после знакомства отбросила. По пути мне попался «Котлован» Платонова, и эта книга ускорила путешествие. В русской литературе нет простых судеб, но жизненный путь Андрея Платонова, в чём-то перекликаясь с историей дедовых разработок, глубоко тронул меня… Если люди не сбываются до конца, значит, у них есть на то причины?  

©    Анастасия Кравец