К Дню Победы
Владимир МЕЛЬНИКОВ
(1924 — 1998)

ФРОНТОВЫЕ БЫЛИ

Вот как бывает

    В запасном полку плохо было с питанием. Один солдат воровал хлеб, и его долго не могли поймать. Уйдут на занятия, в казарме останется в тумбочке у бережливых солдат пайка-другая хлеба. Вернутся — чисто. Кто? Ставили дневальным коммуниста — не поймал. Тогда придумали: оставили перед уходом две пайки хлеба, а в них настругали чернильного порошка от химического карандаша. Вечером хлеба опять не оказалось. Выстроили всех. Старшина оглядел: у всех лица как лица, а у одного уголки губ, точно подведены. 
     — Вы что чернила пьете? — спрашивает старшина. 
    Солдат смешался, открыл рот, а нёбо все в чернилах — синее. 
    Поймали вора. Солдаты потом темную ему устроили: накрыли одеялом и отдубасили. Как рукой сняло. 
    Другой воришка крал на кухне. Когда в наряд кухонный назначат, он стянет булки две-три хлеба, отнесет их в лес и подвяжет к ветвям деревьев. А потом ходит, по булочке отвязывает и ест. Как в сказке

Пулеметчик Мамедов

    Мы стояли под Чкаловом. Зима была суровой. Морозы под тридцать восемь-сорок восемь градусов. Русские замерзали, а уж не привыкшие к такому климату и тем более. Особенно страдал от холода в нашем отделении казах Мамедов. Выйдем на занятия, мы хоть двигаемся, а он застынет на месте, и тотчас на щеках — белые пятна, нос побелеет, руки скрючатся. Отделенный прикажет мне: 
    — Займись Мамедовым. 
    Подхожу к Мамедову и «на кулачки» его. Он хоть и лениво, хоть ладошками, а все-таки защищается. Лупишь его, лупишь — сам взмокнешь, ну, и его малость расшевелишь. Согреешь. А иначе ничего не придумаешь… От холода сильно страдали. Мороз да еще и ветер. Степи здесь граничили с пустынями, где дюны начинались. Занимать оборону под дюной не станешь, лезешь наверх, а там до костей пробирает, ватный ли бушлат на тебе, шуба ли. Уши под шапкой мерзли. Приспособились индивидуальными пакетами обвязывать. Одну подушечку на одно ухо, другую — на второе, бинтом обмотаешь, чтоб не сваливалось, и сверху шапку. На руки тоже чего только ни выдумывали. Охотились особенно за спецрукавицами. Они были плотные, большие, прорезиненные, как чехол индивидуального пакета, и растягивались малость. У химиков их крали. Наматываешь на руки разных тряпок (у старшины все портянки извели), потом эти рукавицы с одним пальцем натянешь, и сносно. Зато винтовку уж не взять, сгребешь ее в охапку и бежишь, как с дрючком. На посту стоять — мука, пытка. Полотенцами обвязывали лицо. Сначала ничего, потом обледенеет полотенце, снимешь — щеки ледком схватываются. Офицерам было еще хуже. Нам хоть валенки да телогрейки и полушубки давали, а они — в хромовых сапогах и шинелях. Меховая душегрейка-безрукавка при таких условиях — пустяк. Только и спасались тем, что, если мы, занимая оборону, лежали, то они бегали, метались вдоль цепей от одного фланга к другому. 
    Выехали на фронт, и Мамедов, тот, что застывал на ходу, стал лучшим пулеметчиком в роте. Он отбросил станковый щит, к опорному винту приспособил треногу и всюду поспевал со своим пулеметом как раз вовремя. Бил без промаха. Лучше его во всем полку был только Дзюба, который вообще толкал одно только тело пулемета, используя в качестве станка, что попадется: пень, корягу, бруствер, а то и второго номера, ложившегося поперек. Однажды Мамедов особо отличился, при этом его ранило, правда, легко. Его представили вместе с другими к награде. Награды вручали перед строем полка. Сначала — ордена. Последний орден «Красной Звезды» получила лейтенант медицинской службы, девушка, о которой говорили как о любовнице комдива. Следующим вызвали Мамедова. Ему досталась медаль. Это задело солдата, и он тут же очень откровенно, прямолинейно и по-восточному цветисто высказал недовольство. Отказался брать награду. И вернулся в строй. Ротный на него накинулся, ты, мол, что? 
    — Не возьмам! — одно твердит Мамедов, и баста. Так и не взял. 
    Недели через две ему дали звездочку и медаль тоже в придачу.