Из старых журналов
«ГИПЕРБОРЕЙ» № II, ноябрь 1912 г.

М. Зенкевич

                    1.
Над медовою усладой
Трав, цветов и родников,
Дышит пламенной прохладой
Синий воздух ледников.

И — приют семьи орлиной —
Гулко вдруг загрохотал
К яркой пышности долины
С кручи рвущийся обвал.

И, поддерживая лавой
Льда и снега вечный груз,
В тучах блещет страж двуглавый
Трона горнего — Эльбрус.

                    2.    
ПОСАЖЕННЫЙ НА КОЛ.

На кольях, скорчась, мертвецы
Оцепенелые чернеют.
                                 Пушкин

Средь нечистот голодная грызня
Собак паршивых. В сутолке базара
Под пыльной, душною чадрою дня
Над темной жилистою тушей — кара.

На лике бронзовом налеты тлена
Как бы легли. Два вылезших белка
Ворочались и, взбухнув, билась вена,
Как в паутине муха, у виска.

И при питье на сточную кору,
Наросшую из сукровицы, кала,
В разрыв кишёк, в кровавую дыру
Сочась, вдоль по колу стекала.

Два раза пел крикливый муэдзин,
И медленно, как голова ребенка,
Все разрывая, лез осклизлый клин,
И разрыхляла к сердцу путь воронка.

И обернувшись к окнам падишаха,
Еще шепча невнятные слова,
Все ожидала буйного размаха
И свиста ятагана — голова.

                    3.
ДЕНЬ В ПЕТЕРБУРГЕ
Чад в мозгу и в легких никотин,
И туман пополз… О, как тяжел ты
После льдистых, дождевых крестин,
День визгливый под пеленкой желтой.

Узкий выход белому удушью —
Все сирены плачут, и гудки
С воем одевают взморье тушью
И трясут дома ломовики.

И бесстыдней скрытые от взоров
Нечистоты дня в подземный мрак
Пожирает чавкающий боров                                    Сточных очистительных клоак.

И в тревоге вновь душа томится,
Что себя пред тьмой не обмануть:
Золота промытого крупица
Не искупит всю дневную муть.

Е. Кузьмина-Караваева.

                         1.
Хорошо, хорошо, отойду я теперь,
Крепкий узел смеясь разрублю;
Но, Владыка мой темный, на веки поверь,
Что я та же и так же люблю.

Только раз надо мной огневел небосвод,
Осиянный узором светил.
Уронил ты кольцо над зеркальностью вод,
Быстрый парус смеясь распустил.

О другой тишине буду Бога молить,
Вышивать бесконечный узор,
Поведет меня медленно алая нить
Средь пустынь и сияющих гор.

Вышью я над водою оливковый лес,
Темных снастей кресты, рыбарей,
Бесконечную синь распростертых небес,
Красных рыб средь прозрачных морей.

И средь синего полога голубь взлетит
С ореолом прозрачных лучей;
И средь звездных полей будет дьявол разбит:
Вышью золотом взмахи мечей.

Так усну я средь пестрых, блестящих шелков,
Средь приснившихся, вышитых нив;
Выйду в море на Божий таинственный лов.
Мой единый, ты будешь счастлив.

                         2.
Как исчислю, Владыка, твою благодать!
Как пойму несказанность молитвы?
Ты пришел, чтоб зерно в закрома отобрать
От полыни и плевел со жнитвы.

Ты над нами свой огненный лик распростер,
Слышу я вопрошающий голос.
Боже сильный, — я знаю, — пылает костер,
И отобран желтеющий колос.

Но вот колос — незрел он, ненужен и пуст,
Но вот колос, — увял  и бесплоден, —
Боже, все ж не сомкну славословящих уст, —
Он же колос, он колос Господень.

                    3.
Вестников путь неведом:
Где проплывут золотые моря,
Где за звериным следом
Будет вести огневая заря.

Но заревые знаки
Четко клеймят на земле все пути.
Птицы полет и злаки
Знавшим нельзя от судьбы уйти.

Видевший зори, — пленный,
Вестников знающий — на смерть идет,
Вечный и неизменный.
Кружат над мертвой землей полет:

Ближе, — и снова к небу;
Четки средь утренних, облачных гряд,
Мертвым свершают требу,
Чтут неизвестный живущим обряд.

М. Лозинский

                    1.
ПЕТЕРБУРГ 
Здесь утра трудны и туманны,
И все во льду, и все молчит.
Но свет торжественный и бранный
В тревожном воздухе сквозит.

Но сердце знает: в дали знойной,
В далеком, новом бытии
Мы будем помнить, город стройный,
Виденья вещие твои.

И нам светивший, в жизни бедной,
Как память ветхая слепцов,
В небесном дыме факел бледный
Над силуэтами дворцов.

                    2.
НОЧЬ
Всю ночь, раскинут надо мной,
    Костер пылает звездный,
И — мраку мрак — мой дух земной
    Алмазной вторит бездной.

И он, и я —один творец,
    Столпов горящих зодчий,
И с сыном речь ведет отец
    И сын во славе отчей.

Но меркнет пир ночных судеб,
    Коснеет голос звавший,
И я опять убог и слеп,
    Презренный и отпавший.

                    3.
Он в юности меня томил
То ветра медленным порывом,
То вдалеке встававшим дивом
Окаменелых, бледных крыл.

Он был прекрасней красоты
И смерти горестной блаженней,
Когда губил мой взор весенний
Лучами белой слепоты.

Как память неба, мне родного,
В моей царил он тишине,
Как губы мучившее мне
Невспоминаемое слово.

Что знал я там, где вечен строгий
И мертвый блеск и где легли
Среди безжалостной земли
Окаменелые дороги.

 г. Санкт-Петербург