Альфред Симонов
г. Ярославль

          ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ НА БЕЛОМ ФОНЕ                         или ХАОТИЧНОЕ ДВИЖЕНИЕ МУРАВЬЯ                                   ПО БЕЛОЙ ПЛОСКОСТИ
                                                                          Роман

Продолжение. Начало в № 20.

Глава VI

    В кабинете начальника Управления службы безопасности стояли огромные напольные часы Павла Буре, которые попали сюда в незапамятные годы. Генерал, начальник Управления, когда заступал на должность и осматривал свой кабинет, хотел первым делом выкинуть эту рухлядь, да появились более срочные дела и часы остались на своём месте, как символ стабильности и преемственности, что всегда ценилось в Конторе, как её прозвали между собой оперативные работники. 
    Часы, щёлкнув, как офицер старой закалки каблуками, вкрадчиво доложили генералу, что уже 19.00 — можно бы и домой, поужинать и отдохнуть. Эта мысль пришла к нему в голову, но там не задержалась. Важные звонки из Центра начинались, как правило, к вечеру , а там в столичных кабинетах не любили, когда нужного человека не оказывалось на месте. И тут уж и генералу может попасть как простому оперу. Именно поэтому начальник решил просмотреть последние сводки по области. Только он начал читать первый документ, как раздался звонок по засекреченной линии. 
     — Как у тебя, Юрий Павлович, доложи коротко — услышал он в трубке глуховатый голос своего бывшего сослуживца, который неожиданно    для многих стал большим начальником в Москве после событий ГКЧП.
   — Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, — подчёркнуто официально начал начальник Управления. Митинговали сегодня, две группы. По оценкам МВД пятьсот человек в каждой. В общем поровну. Одни в поддержку действующего президента, другие против. Были призывы «идти на Москву».
     — Ну это несерьёзно. Ну, придут, но надо же где-то ночевать после митингов. У нас уже было такое — пришли, покричали, да разошлись. Стычки были?
     — Пока не зафиксировали, но сообщения на эту тему есть.
     — И что там?
    — По городу распространяются слухи о том, что послезавтра, на митинге демократов появится группа молодёжи с битами и пойдёт крушить всех подряд и «правых и левых». Митинг ожидается большой, заявка на три тысячи человек.
     — Проверили информацию?
     — Проверяем, но пока не подтверждается. Похоже, что провокация?
     — Слушай, нам в Москве бардака хватает. Ваш город всегда был тихим. Надо успокоить население и меры защиты предусмотреть на всякий случай.
  — Да я думаю выступить по ТV и объяснить, что слухи не соответствуют действительности.
     — Сам не выступай! А то все подумают, что этому придали слишком большое значение. Пошли толкового нач. отдела, у которого язык подвешен.
    — Есть, сделаем. Я и сам думал… Сейчас накидаю текст выступления. Ну, а в остальном      — пока более менее спокойно. По сравнению с Москвой. Из орудий не палят — после паузы добавил генерал, не сдержавшись. И после небольшой паузы всё же спросил, — Слушай Василий Фёдорович, один вопрос, если можно. 
     — Ну, давай.
     — Там с этой пальбой всё ясно. 
    — Почему патриарх не встал между двумя сторонами?  Наверняка это остановило бы многих.
     — Слушай, не путай работу церкви и спецслужб.
     — Мне говорили он делал попытку. Но что-то не задалось.
     — Ну всё, удачи, держи нас в курсе. Сдерживать экстремизм — наша с тобой задача. 
     — До свидания.
     — Всего доброго.
    Да, бежит время, как всё меняется. Давно ли с Василием в Киеве в общежитии водку пили, песни пели, а теперь не знаешь подчас, как себя вести. Ну да ладно. Совет хороший. Самому выступать действительно не стоит да и подвести могут телевизионщики, для них сейчас время — ни кресты, ни  персты. 
    Генерал сел за стол, нажал кнопку вызова и пригласил к себе начальника отдела, ответственного за отслеживание происходящих в области политических процессов.
    В то тревожное время у руководителей любого ранга было не принято уходить из Управления раньше генерала. Эта работа и названа оперативной, потому что требует быстрых, но продуманных решений и нужный человек всегда должен быть под рукой. Поэтому начальник отдела тоже находился у себя в кабинете. Оперативники уже понемножку просочились в сторону своих домов, ну а участь начальников  — быть на месте и ждать новых вводных. Конечно,  это сказывалось на личной жизни, жёны, как правило, ворчали, что все дела по дому на них, а мужа ни о чём не допросишься, вечно одна работа в голове. Подполковник Смирнов, воспользовавшись непривычной тишиной и отсутствием суеты вокруг, решил сделать себе стакан крепкого чая. Кто знает сколько ещё торчать на рабочем месте. Но его планы спутал звонок шефа. 
     — Зайди, — коротко сказал тот, ничего не объясняя.
     — Есть.
   В кабинете начальника, куда он зашёл, никого не было. За кабинетом находилась небольшая комната отдыха, где можно было в случае нужды даже переночевать. 
     — Заходи, заходи сюда, — услышал полковник голос своего руководителя. — Давай по чашке кофе для скорости мышления. Ну, докладывай, как обстановка.
    Они были почти сверстниками, когда-то генерал даже некоторое время работал в том же отделе и Смирнов был его начальником.  Но это никак не осложнило их отношения. Оба слишком хорошо понимали природу службы и любые, казалось бы самые несправедливые кадровые решения, воспринимали спокойно.
   — Николай, когда ты последний раз выступал по телевидению, — начал генерал, отхлебнув из своей чашки.
     — В 1990-ом кажется. Тогда тоже всех пугали погромами.
     — Придётся повторить этот опыт.
     — Готов!
     — А тема? В связи с этими слухами?
    — Да. Надо народ успокоить, а то судя по сообщениям, все эти разговоры будоражат людей. Как думаешь, кто это всё распространяет?
    — Ну, до первоисточника не докопаться. Цепочки длинные. Но похоже, всё идёт от одной из противоборствующих сторон. Дело-то заварили нешуточное, раз уж до стрельбы дошло.
    — Да, не получилось мирного перехода власти. Это был бы ценный опыт для нашей страны. Глядишь и перестали бы жить с  престарелыми лидерами или лидерами-революционерами. Страна огромная, если её затрясёт — мало не покажется никому.  Ну, у нас задача попроще — не допустить хаоса и кровопролития. Давай-ка текст выступления накидаем вместе, а завтра в новостях выступишь.
    — Ну, второй раз проще. А вот в первый раз было не по себе. Телевизионщики не сказали, что будет прямой эфир. Я-то думал, что всё сведётся к записи, которую прокрутят попозже. А прямой эфир это совсем другая категория. Нервничаешь больше, не брякнуть бы что этакое. Начальник Управления, ну тот, что до Вас был, перед выступлением дал мне тёплое напутствие: Если что не так, будешь отвечать!
   В общем я выступил без нормальной причёски — телевизионщики съехидничали и не предупредили, что волосы растрепались. Ну и когда я закончил выступление, на радостях, сказал: «Ну вот и всё.» И это пошло в эфир. На другой день все мои знакомые отзвонились, требуя, чтобы я объяснил значение фразы: «Ну вот и всё.»  Один генерал ничего не сказал. Даже похвалил. 
     — Опыт великое дело. Ну давай поработай над текстом. Через полчаса заходи. А я за это время определюсь с телестудией. Когда и во сколько.
    Подполковник Смирнов допил кофе и пошёл готовить успокаивающую микстуру для населения. 
     — Да сейчас главное удержать ситуацию хотя бы на этом уровне. Дай Бог, чтобы не дали команду на проведение репрессий. Сразу уволюсь, если что! — Подумал он, и, достав лист бумаги, написал первую фразу: «Дорогие товарищи!» Потом зачеркнул её — не на партсобрании выступать — и заменил её другой: «Уважаемые граждане!» Ну так-то будет вернее.
     После ухода полковника генерал долго ходил по кабинету из угла в угол. То в одно окно посмотрит, то в другое на давно надоевший пейзаж, где несколько весёленькой раскраски домишек конца девятнадцатого века противостояли огромному, отягощённому колоннами зданию Управления. Два года назад во время ГКЧП он, глядя на знакомую улицу, всерьёз задумался о том, как защищать здание в случае, если туда попытается ворваться толпа. Конечно план на этот случай был разработан и покоился в солидной красной папке под грифом «секретно», но в тот раз он попытался на местности представить, как это всё можно произойти. Сдержать мятежную толпу не просто. Без стрельбы хотя бы поверх голов, вряд ли бы обошлось. 
     Но в здании никого впустить было нельзя: прежде всего — здесь оружие, затем уже и документы, которые могут просматривать только люди, имеющие специальный допуск. Государственные тайны священны и неприкосновенны, как границы государства, и защита их не терпит колебаний. 
    Да хорошо, что тогда всё обошлось. Обойдётся ли сейчас? Завтра три тысячи разогретых московскими событиями людей придут на стадион и куда всё может повернуться?
     От этих своевременных мыслей генерала отвлёк телефонный звонок. 
Звонил губернатор. Его тоже беспокоил завтрашний митинг, где могут сойтись вместе две противоположные силы.
     — Ну что думаете завтра делать? — спросил губернатор — Как думаете, обойдётся?
     — Ну острота событий в Москве уже прошла. Сейчас пойдут, как говорят, автершоки. Но они уже менее опасны.  Да и люди устали от бесконечного напряжения.
    — Да сейчас, пожалуй, один достойный выход — новые выборы. Но советской власти больше нет! Сегодня получили официальные документы.
     — Я в курсе. По нашей линии тоже пришла эта информация.
    Оба немного помолчали, поскольку комментировать это известие не хотелось ни тому, ни другому. Да и понятно. Оба в прошлом были партийными, оба занимали приличные должности в той советской иерархии. И их судьба во многом зависела от того, как они себя поведут, какие действия предпримут, чтобы сохранить относительный порядок в области и обеспечить плавный переход власти. 
     Генерал коротко  доложил о том, какие меры завтра будут, предприниматься совместно с МВД, упомянув при этом, что один из его офицеров выступит по телевидению, где опровергнет слухи о погромах. 
    — Рискуете, товарищ генерал, а вдруг где-то прорвётся. Придётся сотрудника Вашего увольнять, чтобы Управлению сохранить лицо.
   — Ну, я об этом не беспокоюсь. У меня точная информация. Ребята день и ночь работают.
     — Завтра начнём опечатывать документы в районных советах.
     — А что  с руководителями?
  — Да нормально. Люди все стоящие, трудоустроим,  если какой-нибудь идиот не придумает люстрацию. Ну, кажется ничего такого не предвидится. Завтра держите меня в курсе.
     — А Вы то как? — задал свой вопрос генерал. Остаётесь или как?
   — Увидим. Моё дело обеспечить переходный период. Не всё от меня зависит. Ну, до завтра.
    — До завтра.
    Генерал положил трубку, сел в кресло и задумался. Власть, которой он служил верой и правдой, получал звания, ордена, почёт, зарплату, называемую денежным довольствием, прекратила своё существование. Он на секунду почувствовал себя генералом той, царской армии, когда свергли государя императора. Никогда не думал, что ему придётся когда-либо пережить нечто подобное, зато у него появилось нечто вроде сочувствия к тем людям, верным служакам, которых объявили классовыми врагами и выкинули из жизни. 
И хорошо если к стенке не ставили. И гражданскую войну судов не было, одни трибуналы с однообразными приговорами.
     Ладно, баста! Время сейчас другое, всё уладится, образуется, все безумные образумятся — вспомнил он безымянные строчки.
     Да и как говорила моя бабка, Бог всё устроит. Если уж люди не могут.

Глава VII

   Когда Валентин вернулся домой за окном стояла  темнотища, как будто не начало ноября, а декабрь, самый тёмный месяц в году. Валентин всё ещё был под впечатлением своего разговора по междугородке. Он зашёл на телефонную станцию и, чуть помедлив, всё же набрал номер, по которому рассчитывал услышать голос Насти, недавняя встреча с которой напомнила ему о  теперь уже казавшемся беззаботным времени, когда случился тот стройотрядовский роман. Казалось, всё было забыто и сдано в архив памяти, но, как выяснилось не совсем так. Он неожиданно для себя разволновался, ожидая ответа, репетируя про себя первую фразу, которую он произнесёт. Перебрал несколько вариантов пока на том конце провода женский голос ответил: «Слушаю». Голос был незнакомый и судя по всему не принадлежал юной девушке, поскольку столько в нём слышалось усталости и равнодушия, которые приходят только с годами. 
     — Здравствуйте, можно к телефону пригласить Настю.
     — А кто спрашивает?
    — Да это её товарищ, — слукавил он. Я сейчас риэлтором работаю в фирме куда она обратилась. Хочу ей кое-что подсказать
     — К сожалению её нет. Она в Питере, уже давно живёт там и работает.
     — Жаль, у меня только этот телефон ещё со студенческих лет.
     — А Вы учились вместе?
     — Нет, усмехнулся Валентин — коровий замок возводили в одном стройотряде.
     — Вас не Валентин зовут?
     — Да, замешкавшись ответил парень.
     Честно говоря ему не очень хотелось втягиваться в этот разговор. 
     — Она мне всё рассказывала. Часто вспоминала, как вы её шашлыками накормили. Я её бабушка.
     — Очень приятно. Ну что ж, не судьба.
    — Я Вам могу дать её ленинградский, ой питерский, поправилась собеседница, телефон.
     — А где же она трудится?
  — В Пушкинском доме, так называют институт русской литературы. Аспирантуру заканчивает. 
     — Молодец, девушка. Давайте, я запишу номер.
     Он поискал ручку в кармане, но естественно не нашёл её, поскольку её там никогда и не было. 
     — Говорите, я запомню, — нашёлся он. Бабушка Насти дважды повторила номер, а Валентин дважды его проговорил про себя. С тем и ушёл, немного разгоряченный, но так и не позвонил в Питер. Хмель, наверное, прошёл.
     После осенней холодной улицы с болезненными чахоточными огнями слабых фонарей, дом показался ему тёплым и уютным. Мать с отцом пили чай на кухне, не обратив внимание на приход сына. 
   Глаза парня, уставшие от однообразных оттенков чёрного и серого, слегка разбавленные белым, хотелось чего-то яркого, разноцветного и весёлого. Он поискал по ящику какую-нибудь программу, где бы не было ни милиции, ни бандитов, ни Пугачёвой с родственниками. Тогда каналов было ещё немного, но он всё-таки нашёл какой-то фильм, где красивые юные девушки, одетые чуть-чуть, на фоне лазурного моря пели какую-то занудную песню, похожую на кошачье перемяукивание на тему: ты ушёл, да я ушла и т.д.
Звук он отключил и девицы стали не только красивыми, но и забавными. 
    На столе у него горой лежали книги, прочитанные и непрочитанные, старые конспекты лекций, которые он хотел сохранить,  — а для чего, он бы не смог объяснить. Только он собрался всё это наконец-то убрать, как в соседней комнате, где располагалась гостиная, раздался звонок. На этот раз ему не пришлось бежать, чтобы успеть — сестра в один прыжок добралась до телефона — видно ждала звонка от своего ухажёра. Валентин его ещё ни разу не видел, только имя знал — Аркадий. В советских фильмах так звали, как правило, отрицательных героев. Персоналии с таким именем бросали девушек с ребёнком, жён, посещали рестораны и заводили любовниц. Именно поэтому Валентин рекомендовал сестре бросить парня с таким не советским и скомпрометированным именем. Но у сестры — своя голова на плечах, да и к тому же очень хорошенькая. Девушка в отца пошла, который на старых фотографиях тридцатилетней давности выглядел как голливудский киногерой. Но время всё исправило и сделало из лица обычное советское, а затем, ещё поработав, и российское лицо. Говорят в народе, что девушка будет счастлива, если лицом пошла в отца. Может быть. Статистики-то нет. Поверим народу, он у нас мудрый.
    Сестра с недовольным лицом вошла к нему в комнату и передала телефон на длинном шнуре. Такие шнуры на телефонах, чтобы перемещаться во время разговора по квартире, были только у избранных. А они когда-то принадлежали именно к этой категории: отец — кандидат наук, ведущий спец в закрытом военном учреждении,  поэтому и квартира у него в четыре комнаты. 
    — Тебя, — коротко бросила девушка, не занимай долго я звонка жду.
    — Ладно, ладно, не дёргайся!
    — Слушаю, — Валентин взял трубку, запутавшись в длинном шнуре.
    — Это Юрий. Ты как относишься к тому, если я к тебе зайду с двумя девушками. С одной, Натальей, не забудь, черноволосой и черноглазой, я встречаюсь. Вторая, ну рассмотришь сам.
    Подруга-то хоть ничего?
    — Не видел, а тебе не всё равно? Я ж к тебе не на смотрины веду. Проведём вечерок да и гуд бай.
    Да? А я думал, что я после совместного просмотра видака на одном диване, как честный человек просто обязан на ней жениться. Иначе девушка будет опозорена.
    — Брось дурачиться. Так как?
  — Да заходите. Всё веселей. А то на душе играют шотландские волынки. Самая тягомотная музыка, выражающая скуку и навевающая мысль о бесконечном дожде.
   — Ишь ты, поэт от скуки! Красиво сказал. Я бутылочку прихвачу. Для разговора, не лишняя будет. Но давай этим и ограничимся. 
   — Само собой! Сядем за стол и почитаем Конституцию. Выпить мы можем и не под надзором моей сестры.
    — Ну пока.
    — Всё, жду.
    Придирчиво и с пристрастием осмотрев свою комнату, Валентин подобрал валявшиеся на полу полосатые носки, и бросил их в стиральную машину, затем убрал в шкаф старые джинсы и рубашку, висевшие на стуле — и уж одно к одному полил наконец-то своих безмолвных друзей комнатные цветы, которые тихо засыхали без забот своего хозяина на широком подоконнике. А сегодня у них праздник — попить дал хозяин.
    — Ну, кажется всё! Сестра! Иди помоги стол накрыть!
    Твои гости ты и накрывай. Да у нас и нет ничего такого. Мы никого  не ждали сегодня. 
   — Да, точно. Валентин подумал всего секунду-другую, а затем, достав из своей сумки бутылку «рислинга», поставил её на середину журнального столика: сестра пожалев брата, принесла из буфета четыре яблока и пакетик орешков, которые планировала сгрызть сама, но уж раз такие дела — пусть пользуются. А мать услышав о гостях, принесла бутерброды с красной рыбкой. Где-то достала добытчица.
    — О, совсем другое дело. Настоящая английская вечеринка, немного выпивки и почти полное отсутствие еды. Мать, откуда рыбки?                                                                                                — Оттуда, — коротко ответила мать и ушла спать на кухню.
    — Откуда ты, невежда, знаешь про Англию? — спросила Валентина сестра.
     — Сама рассказывала, когда оттуда приехала. Что, не помнишь?
     — Ну, это было всего один раз и то случайно, когда есть было нечего.
     — Они там нормально едят, а пьют не меньше русских. А может и больше! Только потихонечку, не напоказ. Хозяин дома, где мы жили, был шотландец, так он каждый день прикладывался. А как выпьет, так Роберта Бернса начинал читать в слух, да ещё громко и с выражением. Он так удивился, когда я ему прочитала русский перевод одного из стихов. Я его выучила, когда Сэллинджера читала в подлиннике ещё в школе.
    — Что за стих, — поинтересовался Валентин, знавший о Бернсе ещё меньше, чем о своих родных поэтах.
     И девушка с удовольствием процитировала:

If a body meet a body
Caming thery the ray
If a body kiss a body
Hever body cry.

     Переводи: У меня ж английский со словарём, сама знаешь.

И кому какое дело,
Если у межи,
Целовался кто-то с кем-то
Вечером во ржи!

     — Чудненько. Надо запомнить. Действительно кому какое дело. В это время раздался звонок, но открывать пошла любительница шотландского поэта. Она сгорала от любопытства, что за девиц приведёт Юрка, с тем, чтобы потом безжалостно препарировать их образы, представить Юрке и брату их не подправленные макияжи  истинные лица и души. Юрка ей когда-то, давным-давно, нравился, но со временем это прошло. Сейчас у неё был парень — спортсмен, футболист, настолько далёкий от филологии, которую она изучила, что это позволило им обходиться без умных разговоров. И это шло им обоим на пользу. Правда без лирики у них и до поцелуев пока ещё не дошло. 
   Девушки в прихожей сняли сапожки и, одев тапки, приобрели сразу абсолютно домашний вид, и Валентину на секунду показалось, что сейчас они войдут в его комнату, и устроятся  с ногами на его обжитом диване. Может быть так бы и случилось, будь они знакомы поближе, но сегодня случай был не тот. Они сели в кресла, а парни устроились как раз на диване. Новый фильм, где Шварценеггер в очередной раз спасал мир с помощью хорошего мордобоя, где каждый удар, как сказали бы медики, был несовместимым с жизнью, никого не заинтересовал. Девушки и парни были интереснее друг другу, чем подделка под реальную жизнь. Но разговор как-то сразу не заладился, пока они не выпили немного вина. Глоток «рислинга» выполнил роль смазки для мыслительного и речевого механизмов молодых людей.
    — Имя у Вас какое странное — Ясна, — начал светскую беседу Валентин, обращаясь к подруге Наталье. — В школе, наверное, доставалось?
      — Вас не звали «Пасмурна».
  Девушка видимо привыкла к такой реакции на своё имя и нехотя пояснила, рассматривая журнальчик мод:
    — Отец  и мать у меня поклонники Кустурицы. В одном из фильмов услышали  это имя — ну и наградили меня им. А мне нравится. Ясна! По моему и красиво, и ласково.
     — Да мне тоже нравится, — улыбнулся Валентин и налил всем ещё немного вина. — За Вас девушки, — произнёс он первое, что пришло в голову, поскольку ничего другого не пришло.
     — Ещё рано, — возразила Настя. — За женщин пьют третий тост, я знаю точно.
   — Но вы, вроде, — дамы незамужние пока. Поэтому на Вас это правило не распространяется, — вставил наконец-то своё словечко Юрка, косивший взглядом на стройные ноги своей подруги.
   Дальше разговор пошёл сам собой. Парни, как могли, упражнялись в остроумии, стремясь произвести впечатление на девушек, которые конечно, стоили того. Наталья была немного попроще, чем Ясна и одета более скромно: турецкий ширпотреб, как определил опытным взглядом Валентин, покрутившийся год в кругах «купи-продай». Зато вторая девушка, одета не в джинсы, как её подруга, а в очень дорогое платье, идеально сидевшее на её фигуре, конечно, смотрелась более женственно. Джинсы  — призыв к скорому сексу, а хорошее платье  — приглашение доброму молодцу поухаживать за своей подругой. 
     Так по крайней мере считал Валентин. Но держал это мнение при себе. Тем более, что в их кругу девушки в платье стали редкостью.
  Ясна, как выяснилось, уже два года работала корреспондентом газеты «Свобода», издававшейся в Москве, но заимевшей своих сотрудников в некоторых, наиболее интересных и беспокойных регионах.
     — О чём пишите? Я «Свободу» иногда читаю. Все признаки жёлтой газеты.
     — Скандалы, интриги, гомики, шоубизнес. И немного политики, — заметил Юрка.
      — Ну, людям всё интересно, особенно темы, долгое время бывшие под запретом.
   — Я сама выбираю о чём писать. Завтра попробую договориться об интервью с губернатором, может получится. 
    Девушке, как видно, не очень хотелось продолжать рассказывать о работе, тем более едва знакомому парню, да ещё так далёкому от журналистики.
    — А что Вы закончили? — поддержал друга Валентин, который всегда был неважным психологом, особенно когда дело касалось противоположного пола. По его мнению женское нет — так и означало нет, а не быть может, как у поляков. Поэтому он частенько и попадал впросак с этой философией, ведущей своё начало от Евангелия, которое иногда читал: да-да, нет-нет, остальное от лукавого, — говорится там.
  Но у женщин, как говорил один иезуит, есть главный алтарь и ещё много боковых пределов. В общем девушки иногда обижались, когда он принимал их «нет» за чистую монету. Но научиться понимать, когда «нет» — это нет, а когда «нет» — это в общем-то «да», он так и не научился. Да и не особенно стремился. Кто их поймёт этих женщин, когда они сами себя часто не понимают. 
    — В Питере журфак закончила, — ответила Ясна, подойдя к небольшому книжному шкафу.
    — А у меня там сестра учится. Вы ж в университете учились? — поинтересовался Юрка, у которого всё никак не клеилась непринуждённая беседа с простоватой Наташей, круг интересов которой, как выяснилось ограничивался модой, шопингом и большим теннисом, которым она увлеклась, когда была ещё тонконогой девочкой с прозрачным лицом зубрилки-отличницы. Мать тогда настояла, чтобы она занялась каким-нибудь спортом и подыскала ей секцию. И мать угадала! Наташа, первый раз примерив соблазнительную одежду теннисистки (суперкороткая юбка и облегающая блузка) поняла, что в этом наряде она может смотреться иначе, чем в одежде замученной отличницы. Учитывая, что она всё привыкла делать на отлично, то и спортивными занятиями она отдалась со всей юношеской страстью и застоявшейся энергией. Вскоре и призы пошли, кое-где даже первые, и поездки на соревнования. Да и парни стали больше обращать на неё внимание. Но вот поговорить о чём-либо кроме спорта — у неё получалось плохо. А в общем-то ей это было и не особенно нужно. А уж улыбнуться, мягко осадить парня, если руки собеседника тянутся не туда во время разговора — это она умела! Мать научила.
    — В этом году закончила, — чуть помедлив ответила Ясна. — Жаль немного, что эта пора закончилась!
    И что-то такое ещё  либо на лице у него отразилось, либо телепатия действительно существует, но Ясна вдруг сказала:
     — А я была замужем. Да и сейчас в-общем-то замужем. Но мы в процессе развода. 
     — Ты с Вадимом разбежалась? — удивилась Наталья. Вот так новость! И молчала. С чего это? Я думала у Вас так, временные трудности! Он любит глаз скосить в сторону, я замечала.
    — Не в этом дело! Он уже год как пить начал, а потом и на «колёса» сел. Они его и увезли от меня. И глаза у него косят от другого совсем, — пооткровенничала Ясна.
     — Что за колёса? — не понял Валентин да и остальные тоже.
    — Таблетки с наркотиками, — просто пояснила Ясна. — Переживала очень. У него вся карьера сломалась. А у меня терпение лопнуло.
    — Ну, мало ли карьер сейчас летит в пропасть! Чего пропадать-то из-за этого. Он ведь не старик у тебя. Сколько ему?
   — Старше меня на семь лет. А карьера у него была серьёзная. В партийных органах. После событий 1991-ого их всех разогнали. Большинство как-то устроилось, часто и не хуже. А мой — слабый оказался. Ему показалось, что жизнь кончилась. Вот и начал искать, чем бы утешиться! Ясна замолчала и затем, видимо спохватившись, что сказала слишком много, спросила у Валентина, нет ли у него знакомых, через которых можно выйти на лидеров местных оппозиционеров. 
     — Зачем вам они, мало одного губера? 
     — Да и перевернулось всё. Какая вам нужна оппозиция, прошлая или нынешняя? 
    — Хочется дать объективную информацию по региону. Всё-таки сейчас у нас свобода слова. А бывшая оппозиция ещё не поняла, что пришло её время. Надолго ли?
     — Сейчас у нас свобода денег, — съязвил Юрка. — У кого есть деньги — тот и свободен. А остальные поорут-поорут на митингах, да тем всё и кончится. Всё в пар уйдёт!
     — А тебе что, драки хочется? Ты знаешь, чем это всё уже кончалось не раз? Даже плохая власть — лучше, чем безвластие и кровь. — Валентин разгорячился от этой дискуссии, но вовремя спохватился и, вспомнив, что всё-таки он хозяин, разлил по бокала остатки вина и миролюбив сказал:
     — Да ну всё! Все стали политические невротики. Включая меня.
     — Время такое, — вставила умное словечко Наташа. Скучные вы, ребята.
     В это время в комнату заглянула сестра хозяина скромной вечеринки поставила на стол кофейник с горячим кофе и тарелочку с печеньем.
     Замучили они вас? — поддела она и родственника, и бывшего ухажёра. — У нас летом в этой комнате никогда ни одной мухи не бывает. Все дохнут, когда эти пожилые юноши разговаривают друг с другом о политике.
     — Их женить надо! Хотя бы вы, девчонки, их обломали. А то останутся старыми девами. 
     — В любом случае девами не останемся. Давно уже не девы — сморозил Юрка ни к селу, ни к городу.
     Все заулыбались и стало как-то попроще. А запах свежего кофе навеял хорошие мысли о дорогих отелях на тёплых берегах, удобных номерах с видом на океан и о прекрасных и не слишком капризных девушках-спутницах. Ну а какие фантазии были в головах у девчонок? Могли быть точно такими же с поправкой на принадлежность к прекрасному полу. Валентину в этот момент пришла в голову мысль, что он может продолжить знакомство с Ясной, она ему понравилась внешне и в общем-то, не глупа. И он ответил на её вопрос, который перед этим повис в воздухе: 
    — Ясна, я пожалуй могу Вам помочь поговорить с оппозицией. Есть у меня один человек. Он, конечно, не лидер, но один из них, точно. В «Яблоке» кажется состоит, но яблоки не любит. К тому же знаток Пушкина. 
     — Отлично, завтра можно?
     — Да, с утра, перед работой часов в девять, я буду ждать Вас у главпочтамта. Подойдёт?
     — О, кей, замечательно.
   Посидев ещё немного, гости засобирались. У Насти завтра первый рабочий день в районной администрации. Юрка пообещал ей, что встретит её, всё ей расскажет, особенно о том, с кем дружить, а с кем нет. У Валентина была мысль проводить Ясну, но добрый друг Юрка сказал, что он развезёт девушек на машине по домам и в охране нет надобности. 
     О поцелуях в подъезде, которые могли случиться, он как-то не подумал. Ни о своих, ни своего друга. Но  если самому не очень нужно, то и приятель обойдётся простодушно решил он. Валентин не возражал против транспортных услуг Юрия да и, честно говоря, ему не хотелось выбираться на холодную улицу, и гости уехали. А Валентин, убрав со стола и, выслушивая по ходу комментарии сестры в отношении внешнего и внутреннего облика бывших комсомолок, а ныне безыдейных девиц в стадии поиска приличных партий, и не политических, завалился на любимый диван, взял с тумбочки, стоявшей рядом, томик Булгакова и начал читать: нет не «Мастер и Маргариту», в котором он любил только отдельные главы, а «Театральный роман». 
    Но ироническое повествование о нравах, царивших в МХАТе много лет назад, которое он так любил перечитывать, сегодня что-то плохо усваивалось. Встреча с Ясной всё же задела его, несильно, конечно, но все же...
     Да, зря не проводил, — запоздало пожалел он, полёживая на мягком диване. — Сестра повтори стихи Бернса, что ты мне недавно читала. Надо запомнить. При случае блесну. 
     — А, задело! Понравилась Ясна. Ясное дело. Ну, ты и лентяй, девушку даже не проводил. Пожалеешь! Но слушай:

И кому какое дело
Если у межи,
Целовался кто-то с кем-то,
Вечером во ржи.

     — Скороговоркой выговорила она знаменитые строчки.
     — Здорово. Запомню. Ни разу не целовался во ржи. Надо как-нибудь попробовать.
   — Там будет или сыро, или грязно, — срезала его младшая сестра, которая сама целовалась только один раз после школьного выпускного. Примерно в 19.00 вечера. На улице. У школы.
    На другой день у Юрки началась новая жизнь — служба в налоговой полиции. Утром отец подвёз его к служебному зданию, а сам поехал к своим соратникам организовывать очередной митинг.
     Накануне вечером отец поделился с сыном, что ему предложили стать кандидатом в депутаты от одной достаточно раскрученной партии и пройти по одномандатному районному округу и по списку; это позволяло не собирать подписи — дело нудное и затратное. Юрке эти политические страсти были не интересны. Он бы даже сам не объяснил себе — почему. Время, когда каждая травинка орала о своих политических пристрастиях, когда огромная страна, ведущая полуголодное существование, с талонами на сахар и водку, была взбудоражена, оглушена расстрелом танков по-сути первого после 1917 года парламента, наш герой хоть и был историком по образованию, смотрел на всё это как пешеход, ждущий когда же загорится разрешающий зелёный и он, наконец-то, спокойно перейдёт дорогу посередине успокоившийся на несколько секунд дорожной суеты и безумия.
     — Россия, как грипп, схватила где-то очередную революцию, — думал он. — Полечится и всё пройдёт. А вот что дальше, куда повернут эти большевики наоборот. Главное, чтобы танки и снайперы больше не стреляли, и не затеяли новых белых и красных терроров.
     Первый день службы прошёл более, чем странно. Как сказал ему кадровик, когда оформлял его на службу: наша задача — спасти страну от финансового краха и заставить всех платить налоги. Звучало это жёстко и скучновато, но Юрка принял и готов был действовать. Формула жизни была найдена. На время.
   Начальник отдела, невысокий лысоватый человек, раньше служивший в милиции, определил ему кабинет, где располагалось ещё двое сотрудников, недавних выпускников одного из финансовых вузов.
     — Ну, располагайся, присматривайся. Сейчас твоя задача — понять и изучить методы работы налоговой полиции, приёмы получения интересующей  информации. И ещё! Ты не юрист, но начни с изучения юридической основы нашей службы. 
     Юрке дали дни осмысления основополагающие приказы и он начал их читать, мало что понимая, поскольку там использовалась оперативная терминология, которую он просто не знал. Он только успел прочитать первую строчку и готовился начать читать вторую, но видимо не судьба. Вошёл его непосредственный начальник, средних лет человек с озабоченным лицом и сединой во всю голову и увидев новенького, с которым он уже встречался, обрадованно сказал: 
      — Ну всё, сегодня не пропадём. А то оперативников пришлось бы отвлекать. 
    — Вы как к алкоголю относитесь? — спросил он Юрия, пристально глядя ему в глаза, видно по другому он и не умел.
     — Да, нормально. Но выпиваю редко,— на всякий случай добавил новый сотрудник, поскольку вопрос, конечно, содержал какой-то  подвох, уж больно он был прямолинеен.
     — Это хорошо. Но я не о том. Аллергии на запахи нет?
     — Нет, не замечал. Да и деньги не пахнут, — ввернул он ни к селу, ни к городу.
    — Ну тогда за мной. Сейчас тебе предстоит важное первое ответственное задание. По горе из денег тебе лазить не придётся. Его я не всем могу доверить. Только стойким товарищам. Вот сейчас мы тебя и проверим, какой-такой налоговый полицейский из тебя получится. Служба у нас, товарищ, разнообразная. Они прошли по узким и тёмным коридорам, спустились с пятого этажа на первый и вошли в квадратное помещение, всё до потолка заваленное ящиками с бутылками, судя по всему, дорогого алкоголя из заморских стран, вроде Шотландии, Англии, и Франции.
     — Ящики что ли таскать для начала, ничего себе, — тоскливо подумал Юрий. — Попал под раздачу кажется.
     — Михаил подойди, — подозвал шеф стоящего неподалёку прапорщика. — Помогать будешь нашему новому сотруднику. Проконсультируешь, поможешь, и если надо, предотвратишь служебное преступление в отношение вещьдоков, подлежащих уничтожению.
     — Товарищ майор, — заныл прапор, это же на целый день, потом с женой разборки, каждый день прихожу как пьяный, а капли в рот не брал.
     — А кто говорил что легко будет, ты же сюда по своей воле пришёл. Так что половину комнаты надо освободить, а то сейчас звонили — ещё одну машину перехватили, сейчас прибудут. Куда я всё дену. Ещё всё надо будет перечесть.
     — А на ответственное хранение всё это барахло нельзя оставить? Да, а где владелец-то? С удовольствием бы пообщался. Так что за работу. Фальсификат, а водила как обычно, даже не знает, что везёт. Только от нас и узнал. Да ещё притворяется, что по-русски плохо понимает, иностранец из Турции.
     — Ну всё, работайте. Жду доклада об окончании.
     Прапор подойдя к Юрию с недовольным выражением лица, процедил еле слышно:
     — Ну, берём по штуке и за мной.
     Он взял ящик с бутылками вина и понёс его — нет, не в банкетный зал или в столовую, а в туалет, находившийся неподалёку, который уже открыл свою беззубую в жёлтых подтёках пасть в предвкушении обильной выпивки. 
     — Технология простая. Открываем бутылку и выливаем в горшок. Это фальсификат! Контрафактный алкоголь! Подлежит уничтожению. Вот мы его и уничтожим, — пояснил он новичку свои действия. — Потом подпишем акт об уничтожении.
     Юрка решивший ничему не удивляться, взял свой ящик и потащил его в том же направлении. И вскоре, сев на стульчак, сливал фальшивое виски туда, куда ему и дорога. Сколько людей может травануться этим зельем, а тут раз — и нет ничего. Но запах, конечно, сильный, с ног валил. Впрочем работа шла медленно. На слив одной бутылки шло не меньше тридцати секунд. Но  всё же он сразу внёс в эту процедуру творческое начало он распределил роли: прапор носил, а он выливал. За час они уничтожили только пять ящиков. Так что весь рабочий день, первый день службы он провёл в туалете, сидя на унитазе. Что ж, как  предупреждал полковник,  никто не говорил, что будет легко.
     — Ну если один день куда не шло. А если это всё мне предстоит ежедневно, — задумался он, забыв даже перевернуть бутылку горлышком вниз. — Ну, этот уголок нельзя зовут кабинетом задумчивости. Поскольку думать здесь хорошо. Буду думать о о жизни, философствовать, причём не бесплатно. 
     Перед обедом к ним подошёл офицер и передал распоряжение начальства прекратить переливать из пустого в порожнее, то есть заниматься бессмысленной, по мнению Юрия, работой. Он не ожидал, что уничтожение фальсифицированного виски будет идти таким примитивным способом. И начал уже подумывать — туда ли он попал. Может поторопился с местом службы? Были же варианты. Можно было бы, например, яйцами торговать. Прибыльно. 
     — Сейчас подойдёт машина. Вам в помощь выделят ещё четверых сотрудников, всё оставшееся соберёте и отвезёте на городскую свалку. А там всё это барахло под бульдозер. Красивое зрелище. Задача ясна? Наконец-то договорились, а то эта процедура у нас вместо зарядки по утрам.
     — Да, ясно, — ответил прапорщик. В это время к ним подошли ещё несколько сотрудников, которых как видно, оторвали от важных дел. Лица у них были такие, что лучше не смотреть. Но что делать! Приказ! 
   Вшестером они за четверть часа нагрузили фургон ящиками и под охраной трёх автоматчиков двинулись в сторону городской свалки, где всё и побросали под гусеницы огромного бульдозера. А автоматчиков взяли не зря. На запах сбежали завсегдатаи свалки: люди с биографиями и без неё, начали орать, чтобы всё это богатство отдали им. Особенно продвинутый бомж крикнул, что их команда уничтожить всё это более экологически чистым способом. Но автоматчики встали по периметру, и им даже пришлось передёрнуть затворы, чтобы успокоить агрессивных людей, убеждённых в том, что на их глазах совершается нечто чудовищное — давят бутылки с виски. Объяснить что-либо им было бесполезно. Да и не входило в их задачу. За полчаса — бульдозерист казнил боле пятидесяти ящиков, смешав стекло, алкоголь и землю в вещество, которому нет названия. Но когда он вышел из машины — вид у него был такой, как будто он действительно отрывал головы и не бутылкам, а живым людям. И карманы   у него оттопыривались. Всё же видно сумели стырить пару бутылок. 
     — Сейчас уедете, они землю будут собирать и выпаривать — предположил он.
     — Выбрось ты эту дрянь. Там же может древесный спирт, ослепнешь, — предостерёг  Юрка бульдозериста.
     — Нет у меня портвейн до Вас привозили. Мы уже пробовали, пить можно. Пусть делают чего хотят, мы свою задачу выполнили, — сказал старший группы, молодой капитан, и все группой погрузились в уазик и вернулись в управление. Было уже около пяти часов вечера, когда Юрка зашёл в свой кабинет, едва отыскав его среди множества коридоров и закоулков этой бывшей гостиницы. А когда сел за отведённый ему стол, новые товарищи поинтересовались не захватил ли он закуски. Запах от него шёл такой, как будто он только что принял ванну из плохонькой вонючей водяры.
     Правду говорят, нет худа без добра. В каждом кабинете, в которые превратились номера бывшей гостиницы, был свой душ и Юрку сразу спровадили отмываться, снабдив его  дефицитными шампунем и мылом.
    В общем, рабочий день он закончил под душем и вышел оттуда чисто вымытый и хорошо пахнущий. Как и положено офицеру налоговой полиции. Так что Наташа, с которой он сегодня договорился увидеться, не заподозрит его в пьянстве. 
   А у Валентина всё складывалось иначе. Утром он, как условились, подошёл к главпочтамту, и, поминутно поглядывая на часы ждал Ясну, которая, явно не торопилась. Номера её телефона у него не было, забыл произнести ритуальную при знакомстве с девушкой фразу — можно я запишу Вам телефончик. Но что делать? Опять начал накрапывать нудный осенний сеянец, — мелкий, как манная крупа, дождичек. Лёгкая непромокаемая куртка защищала его, но всё равно хотелось куда-либо спрятаться. Но уйти внутрь здания, значит потерять Ясну, а ему этого не хотелось. Но и ждать бесконечно он, конечно, не собирался. У главпочтамта смешивались два встречных потока пешеходов, которые с трудом расходились на узких тротуарах, усеянных коробками из под сигарет, окурками, пакетами и бумажной рваниной, всем тем, что хулиганистый ветер, не боясь замарать руки, вытаскивал из урн и разбрасывал вокруг, проявлял полное отсутствие художественного вкуса. То ли дело современные художники. Они из подобного дерьма могут сделать инсталляции, которые обожравшаяся и жаждущая новизны публика объявит настоящим искусством, и будет  искать в ней какой-то смысл и самое главное, найдёт его, и растрезвонит об этом в разных газетах и журналах, и покажет в новостной программе. Как в случае с «Чёрным квадратом» Малевича. Нашли смысл. И  это уже навсегда. Только короля тоже долго никто не мог назвать голым. Но вкладывал ли этот смысл в своё полотно сам художник? Да кто его спросит? Приговор вынесен: это гениально! А кто не согласен — тех на свалку,  как исторический и интеллектуальный хлам. 
   — Нет так нет, — подумал Валентин, прервав поток своих мыслей о современном искусстве и, не торопясь, направился в сторону своего офиса, находившегося на другой стороне улицы, среди порядком облупившихся старинных купеческих особняков, которые не смотря на свой нынешний вид  придавали облику города то самое обаяние и русский дух, за который его любили и жители, и те кто приезжал сюда. Около двухэтажного здания техникума, мимо которого он хотел пройти, было выставлено оцепление из милиционеров. Они всех направляли на противоположный конец улицы.
     — Что случилось, — спросил он у молодого похожего на школьника, сотрудника, уныло смотрящего по сторонам.
     — Да каждый день такое! Осень.
     — У психов обострение. Опять кто-то позвонил о заложенной бомбе в техникуме. Вот и приехала собака с милицией. Ищут. Да ничего не найдут, — разговорился унылый мальчишка в милицейской форме.
     — Ну, кто знает всё может быть!
   — Да, наверняка учащийся какой-нибудь этого техникума и поднял панику. Может сегодня контрольная, а ему писать её не хочется. Вот и позвонил. Сколько людей отвлёк, гадёныш. А сам, гад, у окна сейчас сидит, смотрит и радуется, какая суматоха из-за него.
   — Ясно, ясно, — проговорил Валентин. Пока он раздумывал, где ему лучше перейти улицу, кто-то дотронулся до его плеча.
     Он оглянулся, перед ним стояла Ясна, слегка запыхавшаяся от быстрой ходьбы.
     — Извини, троллейбуса долго не было. Вот и замешкалась.
     — Ничего. Хорошо, что я с ментом разговорился. А то бы ты меня не нашла.
     — Плохо ты меня знаешь. Нашла бы! Я же журналистка всё-таки.
     — Ну так куда мы? Ты не забыл, что обещал вчера?
     — Жениться что ли? — неловко пошутил Валентин. Готов, как честный человек.
     — Ну, ну, мсье, я замужем. Пока ещё.
     — Ладно, ко мне на работу, там увидишь настоящего оппозиционера. Правда, он то ли в «Яблоке» то ли в ЛДПР, — не знаю.
     — Разберёмся. Но она засмеялась. Мне, конечно, интереснее поговорить с каким-нибудь лидером. Ну, ладно, пойдём.
     Она взяла его под руку  и они, перейдя улицу в неположенном месте, чтобы не тащиться до перекрёстка со светофором, переместились на другую сторону. Находясь рядом с этой эффектной, хорошо одетой юной женщиной, Валентин всё меньше и меньше хотел идти на работу, где его похоже ничего хорошего не ожидало. Да и как объяснить своему патрону, зачем он привёл корреспондента; может ему это совсем не нужно. Хотя другие деньги платят, лишь бы о них хоть что-нибудь написали, а тут центральная московская газета, на всю страну прозвенит, проколоколит его умные мысли. Если он найдёт их. Ну, покопается в закромах своего житейского опыта.
     — Они шли молча. То ли погода не располагала, то ли Ясна настраивалась на предстоящую беседу. Ну, а Валентину, как нарочно не шло в голову ничего путного. «Не о погоде же говорить», — с досадой подумал он и тут же произнёс:
     — Какая мерзкая погода. Сейчас придём в тепло, у нас там кофейная машина есть, если шеф её не продал, чтобы долги покрыть. Аккуратно тут ступенька, — поддержал он девушку под локоток. Он толкнул тяжёлую дубовую дверь, сидевшую на этих петлях уже лет пятьдесят, не меньше, но до сих пор открывавшуюся без малейшего скрипа. После войны её сделали, пришедшие с фронта мастера, истосковавшиеся по нормальной работе. Может это была их первая дверь в мирную жизнь? Они и сделали её прочной и красивой.
     Шеф вопреки ожиданиям Валентина, пребывал в превосходном настроении. То ли уже выпил с утра, то ли хорошее известие получил. Увидев своего сотрудника в сопровождении элегантной хорошо одетой девушки он сразу сделал стойку — встал, сказал что-то такое изысканное и предложил кофе, даже ещё не узнав о цели визита. Хватка бывалого мужика в нём чувствовалась сразу и женщины, попадавшие в круг его знакомых это ценили. 
     — Пал Палыч, — решил успокоить шефа Валентин, — мы по делу: Ясна — журналист из «Свободы».
     — Радио «Свобода»?
   — Нет-нет, этих врагов народа и всего прогрессивного человечества я бы не посмел к вам привести. Это наша «Свобода» — ну, газета московская.
    — Ну как же, — отреагировал Пал Палыч. — Читаю, просто упиваюсь вашей газетой. А уж ваши статьи просто гимн свободе. Кстати, как Ваша фамилия? 
     — Ясницкая.
     — Забавно. Ясна Ясницкая.
     — Так вышло, это по мужу. А так, может огорчу вас, — я Воробьёва.
     — Ясна Воробьёва — звучит лучше, — констатировал шеф. — Так чем могу?
     — Хочу взять у Вас интервью по поводу событий в Москве и здесь. Мне сказали что Вы в оппозиции состоите.
     — Ну, девонька моя, я же не лидер. Так, прибился к «Яблоку» без планов сделать политкарьеру. Друзья затащили. Да и какая это теперь оппозиция? Считай, почти правящая партия, — засмеялся Пал Палыч.
     — Может посоветуете и поможете договориться с кем-нибудь? Мне в общем-то без разницы?
   Пал Палыч набрал номер телефона, с кем-то перетолковал и улыбаясь как можно приветливее, сказал:
     — Сегодня в 12.00, в гостинице «Шексна». Там главный офис нашей партии, там и определитесь. Кто-то из начальников там будет, они любят давать интервью.
     Ясна поблагодарила Пал Палыча и встала, чтобы уйти.
     — Подождите, может я провожу Вас. Мы только договорим,  — пробормотал Валентин, которому не хотелось упускать девушку.
     Ясна охотно согласилась, поскольку до интервью ещё время было. Пал Палыч тоже обрадовался, что девушка ещё немного задержится, быстро сделал кофе на своей машине и их встреча приобрела уже  скорее домашний, чем деловой характер.
     — Ну, теперь с тобой Валька. По линии партии нам пришло несколько приглашений на учёбу в Штатах. Ты бы мог претендовать на один из них. Полгода в Америке. За их счёт. Включая перелёт. Ну как тебе вариант? Я всё устрою, мне не откажут.
    — Пал Палыч, ну вы даёте. Я даже не знаю. Уже второй подобный вариант, судьба что ли? А что там изучать-то?
     — Новые выборные технологии. Конечно, задняя мысль у американцев есть, ну да мы не глупее их. Поезжай, изучишь там это дело, станешь профи в политтехнологиях. Большие «бабки» срубишь. Сейчас пойдут выборы за выборами. Спрос будет хороший. Да ещё с твоим американским образованием — нарасхват будешь.
     — На полгода. С ума сойти.  Мне не выдержат. Я два раза был за бугром и больше двух недель там не выдерживал. Не моё это. Воспитал отец.
     — Ну и хорошо. А Вы пани Ясницкая, как думаете?
    — Пани думает, что вариант прекрасный. Если, конечно это реально, — улыбнулась девушка.
    — Реально, без вопросов, я же сказал. Ну, ты подумай, вечером отзвонись, а я завтра сделаю заявку на тебя, мне не откажут, — повторил он. — Я всё же их последнее время неплохо поддерживал. В том числе материально.
    — А вот куда деньги-то шли у шефа, а я то думал — дела неважные,  — промелькнуло в голове у Валентина.
     — Хорошо, отзвонюсь часам к пяти. Надо с отцом посоветоваться. А когда ехать?
     — Через месяц. Визу-то надо получить. Вроде в начале декабря, если не путаю.
     — Ну, мы пошли спасибо за хлопоты, Пал Палыч, а я уж думал в дворники податься. Как раньше, советские диссиденты поступали. Или в котельную кочегаром. Вы мне сам рассказывал как-то.
     — Ну, не преувеличивай. Диссидент и кочегар, как гений и злодейство! Читай Пушкина.
     — Молодые люди вышли из офиса, где за час были решены или, как им казалось, что были решены их проблемы.
     Валентин проводил Ясну, взял на прощание её телефон и поехал к отцу, где ещё надеялся получить искренний совет: «Не делай этого сынок». Ему, почему-то хотелось, чтобы отец его отговорил от поездки за океан. 
     Проводив гостей Пал Павлович подошёл к зеркалу старинному сооружению, в которое смотрелись ещё дореволюционные барышни и кавалеры — ну это наше литературное представление об этих людях — а на самом деле, наверное, они были такими же, как и мы. Это только кажется, что сто лет очень много. С точки зрения человека среднего возраста, конечно, это тьма времени, но с точки зрения какой-нибудь зажившейся на этом свете старушки (старики обычно не доживают до такого возраста) это миг, один миг, превративший прекрасного ребёнка в дряхлую развалину, забытую и никого не интересующую. 
     — Я ей тоже кажусь, наверное, старым, — подумал Пал Палыч, рассматривая себя в зеркале. — Ясна на меня смотрела, как на антикварную вещь, которая ей попалась на глаза, но не нужна даже бесплатно. Да, сорок четыре, когда многое уже поздно начинать, а многое уже и не хочется начинать.
     Например, завести новую семью. Бравый военный был женат трижды. Ну, один раз по настоящему, со штампом в паспорте, и дважды без штампов. Последний раз чуть не сдался, да женщина вовремя от него ушла. Пока связывала постель — всё шло более-менее хорошо. А потом, когда новизна и страсть ушли, что осталось? Да ничего! Ни общих детей, ни совместных походов в магазин за новой мебелью, ни обсуждений, какой костюм надеть собираясь в театр. Все те вещи, которые сводят людей, миновали их. А любовь? Может и была, да прошла быстро и потом они тянули долгий и скучный роман, понимая, что счастливого конца не будет.
     Конечно, если бы не Афганистан и не плен, где он пробыл почти год, пока его не обменяли на несколько моджахедов, всё бы пошло по другому. С первой женой он познакомился ещё в советской Риге. Чудный романтичный город, который не портили даже косые взгляды и мелкое хамство туземцев, считавших себя настоящими европейцами по отношению к русским полуазиатам. Элижбета была полькой, но советской полькой и работала в книжном издательстве, которое издавало переводную техническую литературу. Говорила она практически без акцента, только иногда в разговоре всплывали польские словечки. Например, она вместо любимого всеми русскими словечка «ничего» говорила «нотоцо». Но некий польский шарм в ней всё же был. Кровь такая вещь — она хранит в памяти всё, чем жили поколения людей той или иной национальности. И это иногда прорывается совершенно произвольно. Элижбета, когда поняла, что молоденький лейтенант безумно в неё влюбился, как-то неожиданно легко согласилась выйти за него замуж, не испугавшись даже того, что придётся променять европейский, по советским меркам, город на менее комфортабельное место. Видно, как понял тогда Павел, любила его по-настоящему.
     После женитьбы несколько лет они прожили в Германии. В смысле в ГДР, где Павел служил, и были счастливы. Всё казалось складывалось, как в доброй сказке, но затем его отправили воевать. Афганистан, конечно тоже заграница, но совсем другая: с плохой водой, с воинственным населением, с вооружёнными моджахедами, с дружественной правительственной армией, которая не готова воевать, с чиновниками, произносящие слова о социализме, не понимая зачем им этот социализм в диковатой вечной воюющей стране. О том, чтобы забрать туда семью и речи не было. Павел, как штабной офицер, служил в относительно безопасном месте. И всё-таки не уберегся. Из лавки, куда он неосторожно зашёл купить сигарет, он уже не вышел. Павел почти никогда не вспоминал, как он пережил плен. Но свои его не бросили. Нащупали след и долго торговались через посредников о возвращении. В конце концов его всё же вернули в обмен на нескольких бородатых «борцов за свободу». По возвращении его сразу отправили на Родину. Но встреча оказалась совсем не такой, какой ему хотелось. Павел был тогда парень с очень развитой интуицией и что-то чувствовал, что-то неладное было дома, где его не было так долго.
     В общем, они вскоре развелись, без ругани и взаимных упрёков. И потом иногда даже перезванивались. По праздникам. 
     После 1991 года Элижбета, разыскав родственников, уехала в Польшу и как-то там устроилась. 
    «Да, Лизка, Лизка, жаль, что всё так получилось. Если б хоть дети были, тогда всё бы было по другому, — запоздало размышлял Пал Палыч, сев в кресло и положил на колени, как кота, чёрный телефон. А телефон удобно устроившись, как бы отреагировав на теплоту рук хозяина, вдруг замурлыкал, вернее тихонько зазвонил.
     — Привет, услышал он в трубке так и не забытый голос. Это Лиза!
     — Надо же, привет. Только о тебе вспоминал. Это, видно, тебя и торкнуло позвонить.
     — Да нет, Павлик, другое. Я теперь торгую одеждой. Хочу открыть в Вашем городе магазин  «Польская мода». Я же помню, как в СССР все с удовольствием покупали польские вещи.
     — Эх, Лизка, совсем стала занудной женщиной. Я-то думал….
     — Да, ладно, нотоцо. Все уже прошло.
     — Ну что поможешь, если приеду?
     — А когда?
     — Через неделю. Гостиницу мне закажи! Я помню, как раньше с ними было тяжело.
     — У меня поживёшь, если что. А я уйду ночевать к другу, — засмеялся Павел.
    — Помогу, конечно. Ты позвони, я тебя встречу пани Элижбета. Ты, кстати замужем? А то я опять один.
   — Всё, я шесть лет как замужем, и двое детей. И всё это ты прекрасно знаешь, не притворяйся.
     — Тогда я в безопасности.
     — Это уж точно. Ну всё. Заканчиваю, а то звонки в Россию золотые.
     — Пока, скряга, польская!
     — Пока, волк тамбовский. Помнишь, я тебя так звала, когда злилась.
     — Помню, пока.
     Вот так подарочек судьбы! Павел прогнал с колен телефон и опять заходил по кабинету. Затем налил рюмку коньяка и залпом выпил. Не даст мне жизнь заскучать. Тут митинги, смена власти, выборы — а им всё по барабану. Да — и он вспомнил одну песенку, которую иногда, поддразнивая его пела Элижбета, как всякая полька, гордившаяся своим происхождением:

Войско польское Берлин брало
Войско русско помогало.

     А он обычно злился. Его отец воевал в ту войну и ранен был. Поэтому Павел делить Победу с поляками не хотел. Да и ни с кем другим то же. Эта была наша победа, а остальные просто её свидетели. 
     «Ну, что ж, приедет поговорим. Может и мне заняться этим бизнесом. Всё как-то попроще, чем возиться с этой недвижимостью. Обременение, бандиты, неожиданные родственники, суды, угрозы — надоело это всё. А вообще-то не моё это, ох, не моё. А что моё? Охранная фирма — моё?  Нет, я же штабной офицер, моё дело — операции разрабатывать, в том числе диверсионные. Годы учёбы, опыт — никому не нужно. Да и армии-то сейчас по большому счёту нет. Напади-ка на нас сейчас серьёзный противник — и всё. Регулярная армия, как в ту войну, ни к чему не готова. Одна надежда — народ, взрослые матёрые мужики, которые возьмутся за оружие. Эти снесут с плеч любые горячие головы, не сразу, но снесут. Как и в ту войну.
     О чём я?! Скачут мысли, как блохи у собаки… Ладно, надо делом заняться. Две квартиры на реализацию, одна на обмен. И Валентина я отпустил, а зря. Надо бы завершить всё. Да думать — что дальше.»
     Павел взял две папки с документами, освежил в памяти информацию о квартирах и владельцах, а затем взялся за телефон. И если отвлекался на что-то, то только вспомнив о Ясне — сумела ли она взять интервью или нет?
     «Хороша, слов нет. Жаль, что я староват. Не моего поля ягода. И я её рвать не буду. А то начнётся — а тут в спину вступит — так крючком и будешь ходить,» — самокритично размышлял он. Пал Палыч одел тёплую осеннюю куртку и вышел на осеннюю улицу, сел в свою Ладу, которую ему пригнал отец Валентина из бывшей рабоче-крестьянской Германии и поехал по своим делам.

Глава VIII

     — Ну, как служба Юра?  — спросил отец, вынимая голову из петли галстука и осматривая куда бы его повесить.
     — Да ничего, нормально, только зарплату опять задерживают. Уже второй раз. Я думал у налоговых полицейских с этим нет проблем, а у них тоже, как везде.
     — Тебя хоть к серьёзной-то работе допускают, или по прежнему фальшивое виски в унитаз льёшь? — рассмеялся отец, зацепив, наконец-то, галстук за спинку стула.
     — Ну это один раз всего и было-то в первый день. Сейчас я в оперативной группе, выезжаем на налоговые проверки.
     — Смотри, аккуратней там, а то могут быть провокации — деньги предложат или ещё что. 
     — Да я знаю. Нас проинструктировали как следует. Завтра, кстати, ночевать не приду. Выезжаем на задание в другой город. Я в группе.
     — Не опасно?
    — Не думаю. С нами будет физзащита. Там тренированные ребята. Заломают любого битюка.  Вот эти все с оружием. И в масках.
     — А, так это про них все предприниматели орут — «маски шоу».
     — В общем, да. А у тебя-то как? Что там с выборами?
     — Буду баллотироваться. Сейчас подписи собирают. Надо пять тысяч.
     — Много. А ведь ты говорил, что тебе не надо с подписями возиться.
   — Ну, эти подписи формальность. Я иду не от партии, по списку. А там подписи не нужны. А когда подписи собирают, одновременно и агитируют за меня. Это главное.
  Отец сел в кресло и вытянул ноги, которые в последнее время теряли былую выносливость. Раньше целый день на ногах — и ничего, а сейчас…
    Ему в последнее время здорово доставалось, приходилось много всего выслушивать, отвечать на головоломные вопросы, на которые, в общем-то, и ответов нет. Одни требовали немедленно вернуть советскую власть, другие — поймать и посадить всех бандитов, третьи — прекратить демонтаж промышленности. Всякое спрашивали. И он, полковник, прошедший через такое, что многим и в голову не могло придти, иногда  просто терялся. Особенно если задавали конкретные вопросы: когда пенсии позволят жить, а не выживать; как купить жильё при мизерной зарплате; сохраниться ли бесплатная медицина? Он, как человек, для которого слово «совесть», не потеряло смысл в это бессовестное время, не мог врать людям, как его оппоненты о том, что скоро они будут жить не хуже чем на Западе, мол, стоит только развалить ненужные заводы, разогнать ненужные колхозы, убрать и посадить всех «красно-коричневых» — и Запад примет нас в дружную семью благополучных европейских государств, и даст нам всё за нашу нефть и газ! Часть людей в это верила, другая часть не знала во что и верить.
  Отец, неисправимый политический романтик, веривший в честные выборы, рассчитывал, что, придя в парламент, он и такие, как он, сумеют всё изменить к лучшему, остановят безумную распродажу за гроши народного достояния, предотвратят разоружение и потерю боеспособности армии…
     За это он и бился, и ездил по бесконечным митингам да собраниям, и пытался зажечь огонёк надежды в людях, на которых кто-то злой и беспощадный ставил очередной эксперимент. Тогда часто в ходу была фраза, чья он не знал, но она очень точно передавала дух времени: хочешь поставить эксперимент — возьми страну, которую не жалко. Дважды в двадцатом веке над величайшей страной мира ставили эксперимент: в революцию  перетряхнули все основы, на которых держалось православное русское государство, принесли в жертву огромные массы людей, а оставшиеся прошли через апокалипсис ГУЛАГа и войны. А когда страна стала обретать черты благополучного и благоустроенного государства, все затеяли снова: опять переворот, опять коренная перестройка. И самое главное — мнение людей власть имущих не интересовало. Чего их спрашивать! Пойдут туда, куда велят. В общем: «Течёт вода Кубань-реки, куда велят большевики».
     — Ну, ты на сегодня всё? — прервал ход мыслей кандидата в депутаты сын.
     — Да, скоро финиш этой гонки.
     — Видел сегодня твои плакаты. Смотришься неплохо, — взгляд, устремлённый в лучшее будущее.
     — Хватит подначивать. Конкуренты — сволочи: только мои плакаты расклеят, идут по следу и свои клеят прямо по мне. У них денег куры не клюют, а у меня гроши.
     — И никаких новых предвыборных технологий — залепить морду конкуренту и все дела. А на днях на моём плакате с портретом написали по английски «Wanted” — юмористы. Что слышно о Валентине?
     — Звонил на днях из Штатов. Скоро вернётся. А может уже и вернулся.
     — Узнаем ли парня? Другим человеком приедет, вот посмотришь. Хорошо ещё, если не останется там. Теперь просто. Это раньше — измена Родине.  
     — Разве плохо, если человек может выбрать, где ему жить? Раньше ты в другую область приехать не мог просто так — прописка, а в Москву попасть — только по большому блату.
   — Да, знаешь, не так уж и плохо, если люди не болтаются по всей стране, порядка больше, да и для промышленности текучка кадров губительна.
     — Вот-вот — текучка, люди всегда будут искать, где им лучше. И течь туда. Закон жизни. И партии не удалось его изменить. Твоё поколение покомандовало и страны нет. Пусть другие порулят, может и вырулят. Туда, где получше.
     — Вырулят. Раздавит нас Запад, как лягушку трактор. Одна сухая шкурка останется  в виде старой географической карты. Ты что думаешь Европа простила нам поражения в Отечественной войне? А ведь они почти все воевали против нас. Все. От Италии до «братской» Болгарии. Братья, мать их в душу! Все в НАТО собрались. А это против нас. Увидишь, что будет. Опять одни останемся без союзников. Со слабыми разговор короткий  — в виде команд. А не выполнишь команду — конец тебе. Так-то сынок. Ну всё, закончили политинформацию.
     — Женька звонила? — перевёл он разговор на другую тему.
     — Да, мать с ней разговаривала. Всё хорошо.
    — Ну и славно. Невеста уже. Отец замолчал. Ему очень не хотелось отпускать дочь в Питер на учёбу, но дочь выбрала факультет именно в Питерском университете. Гены — мать-то оттуда, из Ленинграда. Слава богу там родственников куча, приютили дочку, всё на глазах, не сама по себе. Раньше шла слава о Питере, как о самом культурном городе страны, где коренные ленинградцы вежливы и приветливы, а сейчас он — бандитская столица. И как всё быстро произошло, в несколько лет, раз — и всё сменилось: был князь, да упал в грязь. И кто его вытащит из этой грязи, вытрет лицо платком?
     — Никого она там ещё не завела, не знаешь?
     — Ну, у неё же Колька, тот, что в армии. Да и вообще между нами ей Валька нравится. Я заметил. Всё о нём спрашивает.
    — Ну это всё детство! Главное — образование получить приличное, Ленинградский университет — это фирма. Все двери настежь потом.
     — Пап, это раньше настежь. А сейчас всё не просто, а дальше только хуже. Тот самый капитализм. Всё на продажу, как у Вайды, помнишь польский фильм с таким названием?
     — Жаль Валька к выборам не успеет. Так что американские выборные технологии мимо тебя.
     — Обойдёмся. Без сопливой Америки. Отец взял из книжного шкафа  свою любимую книгу «Похождения бравого солдата Швейка» и прилёг на диван.     Юрка заметив это с усмешкой сказал:
   — Папа сколько можно это читать. Лет с двух помню тебя в руках с этой жёлтой книжкой. А я пробовал лет в пятнадцать её читать — мне не понравилась, не пошла.  
     — А у меня пошла. Я эту книгу ещё подростком купил за рубль сорок, как сейчас помню. Здесь сынок всё, вся человеческая природа.  Когда я в 1968 году в Чехословакии был, на срочной, нам с местными не запрещали общаться, и я всё пытался там увидеть настоящего Швейка. Потом только дошло, что это коллективный портрет страны, которая всем морочит головы, делая вид, что со всеми согласна, будучи не согласна ни с кем и ни с чем. Потому что по другому им не выжить. Немцы к ним пришли в 1939 году, фигу в карман, но танки для немцев делали первоклассные.
     Мы пришли — всей рукой за социализм, до первой возможности вырваться. Мало кто может позволить себе жить не под диктовку. Ну, ладно не мешай, дай отдохнуть. 
    Отец читал недолго. Вскоре, толстая затрёпанная книжечка с надорванными кое-где страничками сделала своё дело. Книга через несколько минут мерно покачивалась, как плот на волнах, на животе пожилого почитателя Гашека. Юрка вырубил свет и ушёл в другую комнату, чтобы не мешать отцу. До него вдруг дошло, что его отец уже давно не тот молодой улыбчивый офицер, которого он маленький мальчик с нетерпением ждал у двери, чтобы встретить его со службы. Что он устал и поизносился. А по воскресеньям, когда никуда не надо было идти, иногда даже не брился. И что-то похожее на жалость подкатило к горлу, но тут же прошло. Повоюет ещё, отец, настоящий боец. Не сломаешь так просто. Лишь бы здоровья хватило.
     В это время раздался резкий звонок. Отец сразу проснулся и сбросив с живота Швейка прямо на пол, торопливо подошёл к телефону.
     — Эй, Юрка, тебя со службы, — крикнул он.
   — С чего бы это? В девять вечера обычно уже не звонят, — промелькнуло в голове лейтенанта налоговой полиции.
     — Слушаю, есть, всё понял, — коротко ответил Юра, получив какую-то команду.
     — Что там? — поинтересовался отец.
     — Сказали во сколько отъезд завтра. Едем куда-то, какая-то операция, а где не говорят. Бояться утечки.
     — Это правильно, — похвалил отец. — Когда всё продаётся, кто-то может на такой информации хорошо заработать. И всё испортить. А с жульём нечего церемониться. Мы вот не церемонились.
      — Но ты же не  жуликами занимался, а  антисоветчиками, насколько я помню. Иногда шпионами.
     — Ну такая сопутствующая информация у нас частенько попадалась. Жуликов в стране советов было больше, чем антисоветчиков. Гораздо больше.
    — Тебя послушаешь, так всё было гладко, всё под контролем — шпионы разбивали морды о железный занавес не в силах просочиться к нам, антисоветчики сидели по кухням, занимались мелкой клеветой и строчили перьями, сочиняя разные проекты переустройства. Вопрос только в одном — где союз и где та власть? Где огромная КПСС? Что, все в партизаны ушли, так что-то не слышно.
     — Ну, это у тебя от молодости. Придёт время проведут серьёзные исследования и тогда поймут может быть эту главную тайну всех времён и народов — почему разваливается государство. Кажется монолит, ничем не прошибёшь. Возьми Британскую империю — вроде ничего крепче не было. Огромная Индия, где в Мохендже Даро водопроводу 5000 лет, была, казалось, неотъемлемой частью, а пришёл  тоненький индиец Махатма Ганди и развалилась империя.
     — Ну отец, нельзя же так примитивно объяснить всё это.
   — В этом примитивизме и есть вся сложность да таинственность процесса. Ну всё товарищ лейтенант, готовь амуницию на завтра. Тебе оружие-то выдали?
     — Выдали конечно, но на руки не дают. Всё в оружейке.
     — Это правильно. Не военное время, можно и без этого обойтись. А то ещё друг друга перебьёте.
     — Завтра выдадут. А стрелять меня научили. 26 из 30 выбиваю, — похвастался сын.
     — Молодец. Я больше 24 не выбивал. Сын должен быть талантливее отца.
   — Писал бы ты лучше, отец, свои пейзажи. Глядишь жили бы сейчас в шикарном особняке на природе. И денег — вагон без крышки.
     — Художник профессия нищих, парень, — засмеялся отец и ушёл в свою комнату, поднял книгу и продолжил своё любимое занятие, открыть наугад любую страницу — скользить взглядом усталых, и уже не очень зорких глаз по страничкам, повествующими о том, как развалилась Австро-Венгерская империя. И руку к этому несомненно, приложил любимый им персонаж бравый солдат Швейк. Или множество швейков. Как и у нас. Людей, которые  привыкли доводить всё до конца, то есть до абсурда.

Окончание в следующем номере.

©    Альфред Симонов