Василий ДОМРАЧЕВ
г. Казань

Василий Иванович Домрачев  родился в 1948 году в деревне Русская Гарь Моркинского района Марийской АССР, окончил в 1972 году физический факультет Казанского Государственного Университета (КГУ). Работал в Казанском НИИ радиоэлектроники ведущим инженером-конструктором. Первые стихи были опубликованы в студенческой газете КГУ «Ленинец». Печатался в журналах «Юность», «Сибирские огни», «Волга ХХI век», «Приокские зори», «Идель». Автор трех стихотворных сборников. 

СВОЯ ВЫСОТА

*   *   *

                По воспоминаниям отца

После Варшавы, Кракова
душу заветным бередим.
Не позволяя и краткого
роздыха себе — на Берлин!

Ворог еще покусится ли!
Скорой победою одержимы,
в Шпрее мы студим гусеницы,
в Нейсе и Одере — шины!

ОТЕЦ
Мой отец возвратился из ада,
больше водкой и нервами жил,
но поставил забор вокруг сада,
крышу новеньким тесом покрыл.

Я таскал молотки и киянки,
из щепы корабли мастеря.
Подходил и в воздушные ямки — 
прямо в небо! — бросал он меня.

А лишь выпьет — шумит, нету сладу.
И бабулю расстроит, и мать.
Протрезвев, он бои за Пиллау,
Фюрстенвальде начнет вспоминать…

Мой отец возвратился из ада,
больше водкой и нервами жил.
«Так чего же тебе еще надо?» —
сам себя я сегодня спросил.

*   *   *
Беда моя, моей любви беда —   
мы у родимой совести мишени,   
и наша ахиллесова пята —   
живем мы без хватательных движений.  

Я тот же все Алеша Карамазов,  
она все та же Неточка Незванова.
Кому-то небо снова все в алмазах,
а нас гроза, отстав, накрыла заново.

*   *   *
Уж давно, в первый год нашей жизни семейной
было так: заболею — она берет дни за свой счет
и сидит со мной, лечит травою волшебной,
на горячий мой лоб, как спасение, руку кладет.

А теперь, когда мы колесим с ней по рынку,
и я пляжную обувь прошу ее выбрать помочь, 
«Что, горит?» — бросит и, не скрывая ужимку,
пробирается к месту, где бриджи приметила дочь.

Впереди у нас — отпуск и солнце настырное.
Выбрав шлепки, стою — на черта бы они мне нужны?
Мне бы тень под березой, вино «Монастырское»,
карандаш и блокнот — остальное, клянусь, без нужды.

«Не лукавишь? — береза негромко спросила. — 
Было так: ты болел, а она брала дни за свой счет,
и, присев, облепиховым чаем поила
и любовно, и нежно горячий твой гладила лоб.»

*   *   *
Катушечный магнитофон,
поют Городницкий и Кукин.
Не темный, простуженный клуб —
а «Дом восходящего солнца»!

Две наши с тобой телогрейки —
два белых, два бальных костюма.
Два наших лица, очень близких, — 
два утренних солнца любви!

*   *   *
Остыв от вешнего забега,
спокойно катится река,
и, как небесная аптека,
плывут над нами облака.

С начала лет все это — Русь,
ее леса, поля и реки.
И все смотрю не насмотрюсь,
и не наслушаюсь вовеки.

Ее историю и новь
я так пристрастно изучаю,
так близко к сердцу принимаю,
как может лишь одна любовь.

О нет, cовсем не просто с ней!
Но и уйду, не представляя,
как это Родиной моей
могла бы быть страна иная.

*   *   *
Я не больше, чем другие, знаю
и не дальше вижу, чем другой.
Может быть, лишь чаще прикасаюсь
к травянистой нежности земной.

Может быть, лишь только чаще плачу
и чуть больше, может, у реки
мыслей и воспоминаний трачу,
наблюдая времени круги.

В молодости, стоя на распутье,
я о вечном много размышлял
и, горя во всем дойти до сути,
древних любомудров изучал.

Позже я добрался до Бердяева.
Но нашел ли смысл бытия?
Сердцем прозревая, бередя его,
надо жить — нашел я для себя.

Лишь любя, сочувствуя, жалея,
втоптанную можно подобрать 
розу, не тревожа зря аллею
книжным оправданием добра*.

Истины другой пока не знаю.
И чем старше солнце надо мной,
тем нежнее, чаще прижимаюсь
к травянистой свежести земной.

*) «Оправдание добра» — сочинение  
русского философа Владимира Соловьева  

*   *   *
Мне досталась Земля. Не пойму, за какую провинность?
Что я сделал плохого там — в ласковом небытии?
Но и то хорошо, что меня поманила провинция
и в стогу воспитала, даря медоносы свои.

Я горел,  я дерзал, уносимый мечтою наивной.
Было мало мне ровно, спокойно дышать тишиной.  
В шуме трав луговых иногда мое чудилось имя.
Кто-то звал меня. Муза? Любовь? Никого за травой.

Тяжело и мучительно было порой приохочивать, 
приучать неокрепшую душу к суровой земле.
Не однажды в слезах ее видела поля обочина,
не однажды надежды ее находил я в золе.

Говорят, время лечит. И боль, говорят, забывается.
Я так счастлив теперь, что меня приютила земля.
Я и холоду радуюсь. Солнышко зимнее мается —
и его пожалею, всех бедных по-русски любя.

*   *   *
У каждого в жизни своя высота.
Чуть выше возможного поднята планка.
Я прыгаю, прыгаю — нет, не взята.
И снова напрасно. И в пору заплакать.

Когда уж казалось, что больше нет сил,
что встану я, если помогут перила,
на сотом прыжке все ж ее покорил.
Как мертвый лежал я — душонка парила!

Недолго в блаженстве купался герой.
«Вставай, сукин сын! Не тревожно за копчик?» —
прокаркал сидевший внутри меня мой
жестокий, всегда недовольный погонщик.

Ну, что еще делать? Бурчу, но встаю.
Согнулся, но тело тащу все ж к дорожке.
А планку увидел, ну, все, говорю,
хана тебе. Вынесли только бы ножки! 

©    Василий Домрачев