Альфред СИМОНОВ
г. Ярославль
ПУТИ ГОСПОДНИ

Окончание. Начало и продолжение в №№ 15  и 16

ЧАСТЬ III. НЕ ПРОГЛЯДЕТЬ ЖИЗНЬ

⁠Новеллы-притчи

Я хочу быть понят моей страной,
Ну а если не буду понят, что ж
По стране родной пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
                       В. Маяковский

БАНКА ВАРЕНЬЯ

    — Куда ж ты сынок в такую погоду собрался. Посмотри что на улице творится! Хороший хозяин собаку не выгонит. — спросила мать, увидев, как сын рассовывает по карманам ключи от квартиры да мобильный телефон.
    — Не тревожься. У нас вечно погода какая-то не такая. Не привыкать. А если сейчас не выйду, то на электричку не успею. Другая только утром. На службу могу опоздать. Вот ведь, угораздило тряхнуть стариной и приехать не на машине, а на велике. Правда и дорога до деревни нашей никакая, всё равно где-нибудь сел бы на днище. Всё размыло. Так что не уговаривайте, всё равно уеду.
    — Выдумываешь всё. И с начальством можно объясниться, застрял, мол, из-за бездорожья. Что там у вас люди то без понятия что ли?
    — Не в этом дело! У меня же служба, а не работа. Здесь бывает так, что целый день чаи гоняешь, заняться нечем, а бывает, что и до ночи сидишь, если что-то срочное. А опаздывать нельзя, биографию испортят, мать. Так, кстати, твой любимый Горький говорил, когда ему предлагали что-то этакое.
    — Глупости несешь, Виктор. Еще Горького приплел. Как будто ты ни разу не опаздывал. Может напомнить? Оставайся! Поужинаешь, проведешь еще несколько часов на свежем воздухе, прогуляемся с детьми вечерком, а утром на велосипед и на станцию. Кстати, и варенье захватишь. — вставила словечко жена.     Она редко в чем соглашалась со свекровью, но сейчас другое дело.
    — Эту трехлитровую банку? Да куда я ее дену? С багажника слетит сразу и все труды ваши на земле окажутся на радость мухам. Наверняка на тропинке уже и камень приготовлен для нее. — заволновался Виктор, застегивая ветровку, у которой как обычно заело молнию, справиться с которой помогла жена. Она знала, что спорить с мужем — только нервы себе портить, поскольку переубедить его можно было, только если затеять легкий скандал. Она этим оружием, которое действовало безотказно, пользовалась редко и то только по серьезным вопросам. А по мелочам — ну, вроде не те тапки одел, рубашку не сменил, оставил следы на свежевымытом полу — по этим делам она к нему не вязалась. И он это ценил.
  После некоторых раздумий, что натянуть на ноги — резиновые сапоги, или старые китайские кеды, которым сносу не было, он все же выбрал сапоги. Действительно, вдруг разверзнуться хляби небесные…
    Он бросил кеды в уголок, подумав, что надо бы купить себе путные кроссовки, да все как то денег не хватало. Второму мальчишке только два годика. Виктор пожалел ребенка, который частенько прихварывал, и оставил пока жену дома. Работа подождет — рассуждал он, и всех денег не заработаешь. Хозяйка дома — и семья в порядке. Хотя и тяжеловато.
    Вон бабушка! Всю жизнь не работала нигде. Правда без дела сидящей Виктор ее видел редко, ну разве что в последние годы, когда совсем старенькая стала. А так — крутилась как волчок. Виктор как то спросил у нее, как же они жили то в послевоенное время. Магазины, говорят, пустые стояли, денег не было, один работник в семье.
    — Ну всяко бывало — отвечала старая женщина. А вообще-то нормально жили. Дед твой работал на военном заводе, платили там неплохо, потом он в начальство выбился, начальником цеха стал — тут уж мы как люди зажили. И детей одеть и самой принарядиться — на все хватало. Да нам после войны вся жизнь казалась замечательной. Мы весело жили. Каждое воскресенье или мы в гости или к нам. Ну а магазины? — бабушка задумалась, вспоминая старые, уже забитые витрины продуктовых магазинов тех лет — Ну тоже кое-что было…  У меня почему то все стоят перед глазами башенки из плиток дорогого шоколада, пирамидки из банок зеленого горошка. Ну консервы рыбные были. Халвы, почему то было много — вспомнила бабушка, улыбнувшись. — Твой отец, бывало, пойдет в магазин за хлебом, да на сдачу купит себе грамм сто этой халвы. Правда всегда делился со всеми.
    — Ну так что, может не поедешь? — еще раз с надеждой спросила мать, поглядывая в окошко, за которым становилось все темнее и темнее.
    — Еду. Сейчас на велосипеде через поле километра два срежу, успею до дождя.
    — Какой дождь, взгляни-ка в окошко. Тут грозой пахнет. Линия облаков, ровная-ровная. Не зря говорят — грозовой фронт. Лучше бы на этот фронт не ходить. Дед твой войну прошел, все видел и под бомбежкой бывал, а грозы боялся как маленький, до глубокой старости. Как греметь начинало — в ванную уходил, лишь бы этот гром не слышать.
    — Ладно, мать, не пугай. Я не в деда пошел, а в отца. Вон он, сидит себе на крылечке в кресле-качалке, да трубочку покуривает, да философствует на досуге. Плевать хотел и на дождь и на грозу.
    — Ну отец-то твой послевоенный. На него бомбы не падали сверху. Чего ему прятаться. А вообще-то с грозой шутки плохи. Три дня назад в соседней деревне говорят, корову молнией убило. Стояла под деревом. Там ее и закопали, бедную.
    — Да ну вас — засмеялся Виктор, проверяя есть ли деньги на проезд и с собой ли кредитка. Без денег далеко не уедешь, придется в случае чего обратно возвращаться. Давайте банку, так и быть, дотащу, как-нибудь.
    — Приготовлено, забирай — сказала мать, подавая ему мешочек для сменной обуви, вместивший в себя и урожай и труд одновременно, упакованный в банку из-под огурцов.
    — Грохнешься ты с этой кошелкой — прокомментировал эту сцену отец, вошедший в комнату и устраиваясь в кресле у старого телевизора «Рубин», первой модели советского цветного телевизора, сохранившегося на даче как семейная реликвия.
    Деду лет тридцать пять назад его продали по талону как ветерану Великой Отечественной войны. Тогда эти телевизоры были в диковину. Виктор был еще маленьким и радовался больше всех. Какое это счастье дома посмотреть цветной мультик. Как-то он сидел у телика и в ожидании своей «спокойной ночи, малыши», смотрел в цвете политическую передачу «Ленинский университет миллионов». Слушал-слушал, ждал-ждал, и в конце концов обиделся на всех в том числе и на телевизор и выдал: «Советская партия, советская партия, а я мультики хочу!»
    — Ишь ты диссидент мелкий — засмеялся дед и переключил на вторую программу, где как раз и шла детская передача. Они потом часто вспоминали этот случай, рассмешивший всех.
    Мать перекрестила сына на прощанье, жена чмокнула в щечку, пообещав на неделе приехать домой, покормить любимого мужа нормальной едой.
    — Мальчишки, пока — крикнул отец детям, мастерившим лук со стрелами, чтобы поохотиться на глухаря, которого они спугнули вчера на поле, около небольшого перелеска. Он тогда у них выпорхнул прямо из под ног, а летел тяжело, как будто груз на себе нес.
    — Пока, папка, приезжай скорее. Привези чего—нибудь вкусненького.
    — В выходные приеду.
    Виктор торопливо вышел из дома, забрался в седло своего складного велосипеда, с которым легко можно забраться в электричку, и, стараясь держать равновесие из-за сумки с вареньем, поехал по деревенской улице в сторону поля, миновав которое, он сразу попадал на хорошую асфальтированную дорогу, а там — десять минут и он на островке цивилизации — железнодорожной станции.
      По правде говоря, уезжал он с дачи с радостью. С такой же радостью, с какой он и приезжал сюда по субботам после хлопотной недели, полной забот, проблем и вечного поиска компромиссов—то со своей совестью, то с начальством, то с обидчивыми сослуживцами, не прощавшими успеха и не любившими неудачников.
    Здесь, в старом деревянном доме, купленном еще его дедом, среди кустов цветущей сирени, распускавшихся яблонь, аккуратно подстриженных газонов, ему не хватало одной главной вещи, которую он больше всего ценил в обыденной жизни — комфорта. Хозяин, построивший когда-то для себя добротный дом, стоявший незыблемо на четырех огромных камнях, меньше всего думал об удобстве тех, кто будет здесь жить после него. Жилые комнатки крохотные, чтобы дров на отопление шло зимой поменьше, зато подсобные помещения, предназначенные для скотины, были просто огромные. Видно жильцов там обитало немало и все они кудахтали, кукарекали, блеяли, мычали и хрюкали. Не исключено, что там и коза жила. Но что за звук она издавала? Специального, отдельного  названия ему не досталось.  Или тоже блеяла? В общем, хор там пел веселый, но не согласованный.
    Обо всем позаботился старый хозяин для того, чтобы его подворье было полной чашей, а вот путного туалета, душа, мусоропровода, водопровода и спутниковой антенны не предусмотрел. Все это в городе мы и не замечаем, зато на даче у многих наступает прозрение.
    — Эй, Виктор, куда намылился, гроза сейчас начнется — окликнул велосипедиста его тезка, дед Витя, живший на конце деревни в старой халупе, на фасаде которой краснели две подкрашенные заново звездочки. Они обозначали сколько человек, живших в этом доме, ушли на войну и не вернулись. Отсюда пошли воевать отец с сыном. И оба погибли. Дед, родившийся уже после войны, к той семье отношения не имел, но краску на звездочках всегда обновлял перед девятым маем.
    — Ничего, прорвусь дед, счастливо оставаться.
    — Ишь, прорвусь. Намедни корову убило молнией, слышал поди.
    — Да враки, наверное. Пугаете тут друг друга. Чего еще на пенсии-то делать.
    — Нет, точно убило. Закопали ее сразу, под деревом. А от дерева-то — одни головешки — продолжал нагнетать обстановку старик.
    Виктор миновал последний дом и выехал на тропинку, которая вела к полю. И только здесь, где не было высоченных старых лип и домов ему открылось все небо, которое стремительно закрывала иссиня-черная грозовая туча. Как будто кто-то закрыл его огромным куском рубероида и сразу стало темно. Темно по настоящему, как в сумерках в конце августа. Виктор приналег на педали. Конечно, если бы не болталась на руке сумка с вареньем, он бы выдал хорошую скорость на тропке, пересекавшей поле. А так — приходилось равновесие держать. Не разбежишься.
    — Ничего, успею до дождя — подбадривал себя мужчина. — Скоро середина, а там — рукой подать, один суворовский переход — и все.
    Первые несколько капель — звездочек, упавших ему на погончики ветровки, сразу произвели его в какое-то несуществующее воинское звание и дали понять: Защищайся, молодец, если сможешь. Ты теперь на фронте, хотя и грозовом».
    Все! Туча окончательно закрыла небо и крохотная голубая полоска, только что обнадеживающе светившая ему впереди, сдалась на милость победителя и исчезла.
    — Хоть бы все это мимо проскочило. Ветер-то сильный, может прогонит тучу. Ладно, пойду вперед, деваться некуда — везде дождь, что спереди, что сзади. Но назад возвращаться всегда хуже.
    В небе пока не гремело да и дождь в полную силу еще не разгулялся. Как будто кто-то давал ему время убраться с этого поля, где в любую минуту мог разгореться настоящий бой между разгневанным небом и мирной землей, готовой через три месяца подарить людям и пшеницу, и ячмень, и рожь в благодарность за их тяжелый труд.
    Тропка, ведущая к дороге на станцию даже от слабого дождя сразу раскисла и ехать по ней стало небезопасно. А тут еще эта банка с вареньем. Виктор уже много раз выругал себя за мягкотелость, за то, что согласился забрать ее. Мешала она ему. Он взял велосипед за рога, то есть за руль и быстро повел его по дороге, стараясь не поскользнуться и не грохнуться, тем более, что сквозь темень он видел красные крыши домов деревеньки, стоявшей у дороги. Оставалось каких—нибудь полкилометра — и все, там можно под крышей переждать и дождь и грозу. Время в запасе у него еще было, он все рассчитал заранее.
    — Сейчас бы бегом рвануть. — подумал он, но в этот момент как-то сразу все и началось. Дождь пошел в наступление сплошной стеной, стараясь хорошенько промочить и землю и траву и деревья. А заодно и Виктора. Он сразу промок: сначала до нитки, потом до костей, а потом до самого сердца. И замерз. Ему показалось, что сейчас с неба полетят хлопья снега, так стало холодно.
    Дождь не был союзником молний. Тем всегда хочется что-то поджечь, а дождь препятствует этому. Но остановить молнии он не может. И грянул бой. Виктору показалось, что ударили из всех калибров, какие нашлись в грозовом небе. Ну, кто побывал на полигонах, знает, что это такое.
    Так грохнуло, что Виктор невольно присел на корточки, бросив велосипед и груз на траву. Бежать было некуда, да и видимость практически исчезла. А в деревеньке у дороги электричество не зажигали, боялись грозы, поэтому окошки там не светились.
    — Фонарик бы достать, да где его найдешь в этом «сумбуре вместо музыки» — ни к селу ни к городу вспомнил он фразу, которую часто употреблял его дед, когда был чем-то недоволен.
    Этими же словами он когда-то оценил первые литературные опыты, два стихотворения Виктора, написанные им в студенческие годы, которые были опубликованы в газете. Виктор тогда так поверил в свои способности, что решил стать профессиональным поэтом и даже познакомился с несколькими литераторами, но увидев, что многие из них живут и скудно и безденежно и бесквартирно, охладел к этой идее. Ему хотелось устроить своего будущую жизнь с комфортом, не беспокоясь о том, где жить и что есть. Это и стало его жизненным принципом. Его он и придерживался и нашел в конце концов работу, точнее службу, которая помогла ему решить многие проблемы. Он считал, что вытащил счастливый билет. А литературные способности сгодились, когда надо было сочинить стишок на юбилей какого-нибудь начальника.
    — Так, гремит все ближе. Ох ты, вырвалось у него, когда после оглушительного грома небесного и треска, совсем неподалеку от него сверкнула огромная огненная ветка, которая воткнулась прямо в поле. Так ему показалось. Но попытка поджечь землю опять кончилась неудачей. Дождь был хорошим пожарным и все сразу погасил.
    — Вот как не слушать родителей — запоздало подумал Виктор, — Что меня понесло? Завтра бы утречком спокойно доехал до станции и на работу бы успел.
   Тут еще одна огненная ветка впилась в землю совсем уж близко от него. И только после этого грохнуло.
    — Ну все — с ужасом подумал Виктор.
    — Я здесь как мишень. Сейчас там наверху прицелятся получше — и одни головешки от меня останутся. Как от несчастной коровы. И кому тогда все было нужно? Останется от меня на этой земле, кроме кучки пепла, два стиха в газете, да мешок справок по разным дурацким вопросам, что я подготовил за свою жизнь. Как глупо все. И сделать ничего нельзя.
    Грохот на небе и очередная молния заставили его отойти, вернее отползти от велосипеда с банкой подальше. Он с детства знал, что металл может «притянуть» молнию.
    В небе снова грохнуло так, что у него уши заложило. Он лежал в луже ни жив ни мертв, мокрый и несчастный. Ожидание, что какая-нибудь шальная молния может попасть в него, было невыносимо. И бежать некуда. Полная безысходность и беспомощность. В таком положении он раньше никогда не был и если бы кто-нибудь предсказал, что он, успешный чиновник, будет валяться в луже посреди поля, в которое метят молнии одна за другой, он бы не поверил. Человеку никогда не хочется верить, что жизнь конечна.
    — Ох ты, надо часы снять, тоже из металла. И телефон. Говорят, и по телефону может молния вдарить. — лихорадочно соображал он. — Телефон бы отключить, да вдруг Настя позвонит. Но отбросить его надо. Потом, если жив буду, найду. А Настя… Не до Насти, уцелеть бы!
    Очередной взрыв в небе и молния, которую, как он верил в детстве, высекают две столкнувшиеся тучи, вышибли из головы Виктора несвоевременные мысли. С Настей у него пока ничего не было, хотя кто знает…
    — Нет, все! — Виктор отключил и выбросил мобилу, оставшись перед бушующим небом и без транспорта, без связи и без времени. С одной только надеждой, чтоб его «минует, чаша сия». Хотя варенье-то уберег. Найдут если что. Лишь бы крышка с банки не слетела. А то все вытечет. — подумал он, уткнувшись лицом в мокрую траву, как будто она могла его защитить!
    Последняя молния ударил совсем близко.
    — Надо бы какую-нибудь молитву вспомнить. Бабушка учила меня,  как там? Отче наш… Вот оно спасение, — подумал он
    И Виктор, с трудом вспоминая слова, начал громко читать эту молитву.
    — Господи, помилуй. Чем я провинился? Неужели все? Как же на фронте-то люди обстрелы переживали? Здесь-то голову не поднимешь! А там… Да, грохнет меня молния — и никто на дачном домике звездочку не прибьет. Не из-за чего. Что я путного-то сделал, Господи? И муж так себе, и сын такой же. На детей вечно времени нет. А ведь они — главное. Да, еще и банка с клубничным вареньем — почему-то подумал залегший путник, которому стало жалко себя. — Хорошо бы ее довезти самому, Господи. Дети любят…
    — Господи, помоги и защити — в отчаянии прошептал Виктор, уже почти теряя сознание от грохота и от ужаса. Сколько он так пролежал, он не понял.
    — Эй, парень, ты живой? Пьяный что ли? — услышал он грубоватый мужской голос.
    Виктор с трудом поднял голову и увидел перед собой высокого мужика в длинном плаще с капюшоном, какие часто носят рыбаки да охотники, а неподалеку урчал движком старый газон.
    — Жив, жив — торопливо пробормотал Виктор, пытаясь встать на ноги.
    — Все, прошла гроза, вылезай из окопа — весело сказал незнакомец, помогая мужчине встать.
    — Ты чего так испугался-то? Под грозой что ли не был ни разу? 
    — Говорят на днях здесь где-то корову убило молнией — неожиданно для себя пробормотал Виктор, как бы оправдываясь за то, что его увидели в таком жалком виде.
    — Ну корова большая, да под высоким деревом стояла. Знаю я эту историю. В дерево и жахнуло. Велосипед-то твой?
    — Да, складняк — зачем-то добавил он.
    — Ну и хорошо. Садись в машину, велик в багажник, только сложи его. Да выжми одежду, а то все сиденье мокрое будет. Ты ведь на станцию? А то поехали со мной, я тоже в город еду.
    — Спасибо, только вот часы найду и мобильник. Выкинул от страха, чтобы молния по ним не ударила.
    — Ну ты и фантазер, товарищ дорогой. Там по площадям лупят, а не по объектам — он показал рукой на небо.
    И часы и мобилу они нашли быстро, поскольку небо очистилось и вечернее солнце уже улыбалось земле и людям. Часы были швейцарскими, и не промокли, а мобила в чехле тоже вышла сухой из воды.
    — Интересно, Настя звонила или нет? Обещала в пять звякнуть — уже окончательно опомнившись, подумал он. И нажал кнопку вызовов. Там было два не принятых звонка — от жены и от матери. Он позвонил жене.
    — Я в норме — бодрым голосом доложил Виктор супруге. И варенье цело. Считай — довез. Но страху натерпелся. Зря вас не послушал с матерью. Хотя — все молнии сегодня мимо меня. Бог помог, я даже молиться начал.
    — Мы тут чуть с ума не сошли. Так боялись за тебя.
    — Бог сберег. — повторил он. Видно, для чего-то хорошего. А, варенье я должен был довезти, ясно?
    — Ясно — засмеялась жена. У нее отлегло от сердца.
    Настя ему так и не позвонила. Ни в этот день, ни позже. Ну и ладно. Главное, варенье довез. Да и понял что такое страх Божий. 
    А варенье потом ели всю зиму. Удачным оказалось, вкусным.

РУЛЕТКА

    — Вот ведь писатель! Все время что-нибудь, да углядит, чего другие не видят. Глаз — ватерпас. Как у полицейского после аттестации — чуть позевывая, пробормотал Иван Андреевич, вставая с дивана и откидывая в сторону старый, в серой депрессивной обложке томик Чехова, купленный им в далекой юности за полтинник. Томики с рассказами великого писателя вообще-то тогда шли нарасхват. А в этой книге были дневники и разные заметки. Кто их читает? Только специалисты. Вот ее и уценили. Книга всю жизнь пролежала в библиотечке Ивана Андреевича, по сути, нераскрытой и нечитанной. Он тогда любил книги просто за то, что они книги, а читать все равно особо некогда. Жизнь была суетливая, хлопотная. Еще когда он умел шутить, то глядя на свою немаленькую библиотеку, говорил с улыбкой: — Это моя богадельня для книг. Пусть отдыхают, пенсионеры.
    — Э, Андреич, лукавишь — возражал ему приятель, с которым они иногда любили посидеть на кухне за бутылочкой. Жена все приготовит — и уйдет, а они и поговорят, и песняка исполнят. Сначала что-нибудь жалостливое, вроде «Степь да степь кругом», а потом, когда слезливое настроение уходило от них на цыпочках, чтобы не заметили, приходило настроение воинственное и они исполняли что—нибудь совсем уж пугающее:

                    «Гремя огнем, сверкая блеском стали
                    Пойдут машины в яростный поход.
                    Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
                    И первый маршал в бой нас поведет»

    Оба, к счастью, не воевали, но время военное помнили хорошо, в детстве захватили его чуть-чуть.
    Да, Андреич, это у тебя не приют для книг, а кладбище для них. А ты сторож. И сам не читал, и другим никогда книг не давал. Вон я у тебя сколько раз Булгакова просил почитать. Все в нашем конструкторском отделе только и говорили о «Мастере и Маргарите», а я тогда еще молодой был, хотелось перед своей девушкой блеснуть, а ты зажался, так и не дал, сколько я не клянчил.
    — И правильно сделал. Захомутал бы Ольгу, испортил бы ей жизнь с помощью Булгакова. А так — у нее вот муж-то какой, не чета нам с тобой, мелким сошкам. Главный инженер завода.
    — Да, этот главный инженер жену с детьми из-за нее бросил. Вот и вся литература.
    — Красивая была!
    — Видел, видел, как ты на нее глазел. Из-за ревности-то и не дал почитать книжку.
    — Сейчас почитай. Вон, бери. Мне этот томик из-за границы привезли.     Издательство «Умка-пресс» в Париже, эмигрантское. Ну я и боялся ее показывать. там уж больно предисловие было поганое. Мы ж на режимном заводе работали, КГБ узнало бы — мне б не поздоровилось.
    — Не накручивай. Глупости это. А сейчас зачем мне это читать. Старый я, тебя старше. Блистать не перед кем.
    — Бережёшь время. А раньше-то все деньги берег. Ты всегда прижимистый был…
    — Не прижимистей тебя.
    Это был обычный разговор двух одиноких стариков, для которых многие важные вещи уже потеряли значение.
    Вспомнив ту давнюю пикировку с приятелем, которого уже давно не было на свете, Иван Андреевич и начал листать книги из своей «богадельни».
Сначала посмотрел томик «Мастер и Маргарита», а потом и том с записными книжками и дневниками Чехова, купленный когда-то из-за дешевизны — всего-то 50 копеек.
    — Занятно, занятно — пробормотал он, пробежав глазами по первым попавшимся страницам и уже хотел взяться за другую книгу, как вдруг увидел записки, сделанные великим писателем в Монте-Карло, скорее всего от скуки, или в надежде, что может быть когда-нибудь они пригодятся: «Я видел, как крупье украл золотой» и «Сегодня ел грузди в сметане».
    — Чудеса, грузди в сметане в Монте-Карло, где их там взяли? Откуда грузди в Монте-Карло? Ну, это ладно, а вот то, что крупье украл золотой? Значит кроме Чехова никто это не видел, а то бы скандал был, в полицию бы заявили. Сколько золотой мог весить? Граммов десять, наверное. Сколько же это на наши деньги?     — Тысяч тридцать — сорок, не меньше. «Эх съездить бы, сыграть, поставить на 13 и выиграть миллион». Такие кинематографические мечты на несколько секунд захватили старика, но затем к нему пришла здоровая вполне житейская мысль: а зачем ему сейчас деньги? Это в молодости надо хороший дом, машину, дачу, детей в престижную школу — а ему, в его возрасте? Сыну отдать? И так все ему достанется, хватит с него. Да, полечиться можно платно. Лекарства купить дорогие… Да толку что? Конец-то один, что дорогими лечиться, что дешевыми. Как Бог управит, так и будет — с грустью думал он.
    Мысль о том, что все скоро может закончится и страшила его, как любого нормального человека и заставила задуматься: а что может быть потом и будет ли что?
    Конечно, самое правильное было бы обратиться к Богу, попросить у него успокоения и защиты, но как это сделать он не знал. Да и не слишком усердствовал в том, чтобы узнать. Зайдет в храм, постоит, послушает, даже перекреститься и уйдет. Ничто в душе его не шелохнется, как в чистом поле в тихий день.
    Не понимал он людей, стоящих рядом. Хотя видел, что они не случайно сюда пришли, что молятся они искренне и по-настоящему надеются на Бога.
     Он заметил, что у верующих людей даже глаза какие-то другие, просветленные, что ли. Но сам бы так не мог. Прошлое, когда религия была чуть ли не под запретом, не отпускало его. Хотя сейчас, вроде, ничего ему не мешало. Партия, членом которой он состоял всю жизнь, распалась. На прощанье ему даже подарили в райкоме его учетную карточку. Ни одного выговора, одни благодарности. Раньше казалось, что все в той жизни было незыблемым, как горы Кавказа, где он любил отдыхать в советское время. И вдруг все рухнуло. Всю страну тряхнуло. И его вместе со страной. Сожалел ли он о чем-то, о своем прошлом, где было все как у любого нормального человека — семья, дети, большой дом, еще оставшийся от деда, но добротный и хорошо держащий тепло? Конечно, сожалел! Сын все предлагал отремонтировать дом, обои поклеить новые, сменить кое-что из мебели. Но Иван Андреевич все отнекивался, говорил, что все и так хорошо. Дело в том, что все свои накопления, а сумма была немаленькая, хватило бы на новую иномарку, он держал дома, за теми самыми обоями, в потайном месте, которое знал он один. Сын как-то раз попросил у отца денег — за ипотеку расплатиться, не смог вовремя, да Иван Андреевич не дал. Самому нужно, дескать.
    А тут еще бывшая сослуживица зачастила к нему — то дом прибрать, то обед сготовить. Тяжело пожилому человеку без хозяйки, она это понимала. Сама то она была помоложе Ивана Андреевича, лет на семь, кажется. Когда-то у них по молодости случился скоротечный служебный роман, правда без цветов и конфет. И быстро закончился. Ее перевели в другой отдел, поскольку она к тому времени закончила вечерний институт и стала специалистом. А потом и в начальницу выбилась, правда, профсоюзную. Энергичная была женщина. Ну а под старость взялась опекать Иван Андреевича, поскольку оба были вдовцы. Вот только переезжать она к нему не хотела, хотя он и предлагал. Поэтому деньги старик и не транжирил. А дом, конечно, сильно обветшал. Надо бы ему ремонт сделать. Надо бы. — Ну как с Машей то сойдемся — так и отремонтируем. С собой деньги не заберу, я не Пашка. Да, учудил дружок мой, ой и учудил. Как заболел, перебинтовал себе будто бы больные ноги, а в бинты то все деньги уложил. И наказал детям, чтобы, если покинет этот мир, бинты бы не снимали. Дескать, его воля такова!
    Ну, родные-то пообещали, а уже когда его не стало, повязки на ногах сняли. И нашли все его сбережения. Не удалось Пашке все с собой забрать. Дурак он — подумал Иван Андреевич. Попил чайку на ночь и заснул. А утром не проснулся. Что делать, почти восемьдесят. Возраст почтенный.
    Сын не стал возиться с домом, решил его продать. Ему он был не нужен, денег надо много, чтобы его привести в порядок — а там, с ипотекой можно развязаться. Такая это кабала, настоящее рабство двадцать первого века.
    Покупателей нашли через полгода, как раз сын вступил в права наследства. Ударили по рукам — ну и ушел отчий дом к чужим людям. Грустно, конечно! Расплатился сын Ивана Андреевича с долгами, еще и на машину новую хватило.
    Ну а новые владельцы, переселенцы из Туркмении, где жить стало невозможно, решили обои новые поклеить, старые то совсем уж были никудышные. Когда обдирали их — нашли тайник Ивана Андреевича. На эти деньги и привели весь дом в порядок, посчитав, что купили его со всем, что там было и стало быть никаких угрызений совести испытывать они не обязаны.
    Но история на этом не закончилась. Дело в том, что после того случая, когда Иван Андреевич почитал записные книжки Чехова, он тоже решил сыграть в рулетку. Но не в Монте-Карло, а у себя дома. В тот самый томик Чехова издания 1954 года, где он вырезал середину, он спрятал деньги. Много туда не влезло, но все же деньги были хорошие. Томик поставил в библиотеку. — Пусть-ка, когда меня не будет, сыграют в эту рулетку. Может и выиграют. Их счастье — Иван Андреевич был не злой и не жадный, но склонность похулиганить у него появилась к старости. Всю жизнь-то прожил смирно, вот и расхорохорился напоследок.
    Сын библиотеку не забрал, своих книг девать некуда, оставил новым жильцам. Те, конечно, слышали о Чехове, но никогда его не читали, хотя книги уважали. Они вынесли их из дома и положили на скамейку аккуратными стопками. Может, кому то пригодятся, раз продать их нельзя. Кому не предлагал — никто не купил. Мимо шел интеллигентный бомж, любивший Чехова, и умыкнул книжку, которую почитал на своем чердаке вечерком. И был приятно удивлен, выиграв в рулетку Ивана Андреевича. Хороший куш, почти сто тысяч.
Такая вот рулетка, навеянная заметкой Чехова в записной книжке. Один выиграл дом, второй — деньги. Ну а третий, крупье, украл золотой, томик писателя. Хотя какой он крупье, этот бомж. Был им когда-то, а потом все казино закрыли, он остался без работы и запил. И стал тем, кем стал. Но и ему в конце концов повезло. Выпал его номер. Часть он пропил, а часть на зимний тулупчик истратил, да другую одежку. Помылся еще. Хотел даже новую жизнь начать — да где там, не успел, деньги кончились.
    Одной Маше, которая ухаживала за стариком, ничего не досталось. Но она не расстраивалась. Помогала то по доброте своей, а не из-за каких-то благ. 
Но в церкви, где часто бывала, всегда ставила свечку за Ивана Андреевича. Хороший был мужик. Да и любила она его когда-то.

КРАСАВИЦА И ОГАРОЧЕК

    Эту историю за чашкой кофе мне рассказал человек сведущий, который много чего повидал на свете белом, много где бывал и много чего слышал. Не верить ему у меня оснований нет, а у него не было смысла что-то выдумывать, чтобы поразить мое писательское воображение. Вот она, эта удивительная история, которая в первоначальном виде была похожа на деревянный ковшик-уточку, сделанную топором. Ну а я взял весь набор инструментов, которые позволили мне поработать над заготовкой, сделать линии плавными, а поверхность гладкой и ровной. Так, чтобы и посмотреть было приятно и испить воды из него можно. Главное, не изменять контуры и не вставлять что-то свое, раз уж первооснова не тобой сделана.
    Первый, по-настоящему теплый день пришелся на конец мая, когда ветры, прикочевавшие к нам с северов, наконец-то повернули в другую сторону и перестали студить землю. Люди, не мешкая на своих дачах и огородах тут же посадили картошку, поскольку лето у нас короткое и надо было спешить. А то какая жизнь без картошки? Попривыкли за триста лет. Раньше-то все больше сажали то, из чего кашу можно приготовить. Недаром все младенцы в России с самого рождения кашу не любят. Предки их наелись на много поколений вперед.
Александр Андреевич имел, как многие люди его поколения, небольшую фазенду. Раньше, когда и зарплата была не ахти какая и семья немаленькая, пятисоточная плантация его хорошо выручала. По пять мешков экологически чистой, выращенной, как он говорил, на чистом коровьем навозе, картошки он собирал и его семейству хватало этого на всю зиму. Да и на рынок не бегать, не таскаться с десятикилограммовым мешком до дома. Эх, было времечко, молодой был, что ему десять кило.
    А сейчас он посадил картошку скорее по привычке. Да и зарплата у него приличная, машина есть, да и заказать ее можно в супермаркете — домой доставят. Но зато перед соседями не стыдно. Как увидят — первым делом спрашивают в эту пору — картошку посадил? А осенью — вместо здравствуй — картошку выкопал? Это все эхо голодных и полуголодных лет, которые не обходили страну стороной.
    Жаль только, что семья его сжалась до двух человек; дети жили в других городах, да что там говорить — в других странах. И Украина теперь другая страна, и Белоруссия. Правда старший-то с Украины недавно съехал, как со съемной квартиры. После переворота жить стало некомфортно, да и бизнес его местные стали прижимать, приставая с вопросом: «Чей Крым?». Если бы его посадили на детектор лжи — тот бы сразу выдал его и прокричал правдивый ответ. А так — приходилось отшучиваться или отмалчиваться. Поэтому парень уехал сначала в Польшу, а потом и совсем далеко — в Испанию. Там и прижился. Про Каталонию его там никто не спрашивал. Как и про Крым. А второй, младший, всю жизнь увлекавшийся цветочками-василечками, стал агрономом и выращивал теперь уже не картошку, а бульбу на ухоженных полях Белоруссии. Что их потащило в чужие края? Может, постранствуют и вернуться к «дыму Отечества», иногда думал Александр Андреевич, понимая в душе, что это уже вряд ли когда-нибудь случится.
    Закончив с дачными делами, Александр Андреевич и надумал съездить в Годеново, где уже не раз бывал. Нравилось ему там. Что-то там было такое, что заставляло его вновь и вновь садиться в машину и ехать почти за сто километров от дома, чтобы в церкви постоять около Креста Животворящего, о чем-то поговорить с ним, что-то попросить, за детей помолиться да за жену, чтобы всегда молодой и здоровой была. Сам-то он в свой полтинник то за поясницу хватался, то с утра колено натирал каким-то пахучим иноземным снадобьем. Но спорт не бросал, каждое воскресенье — на корт. Хотя в последнее время для него игра в теннис  превратилось в некую повинность, а не в радость. Ну что делать? Все местное начальство, к которому он принадлежал, там тусовалось и многие нужные вопросы решались под звуки ударов ракетки по мячу. А тут, после прошлой игры с местным газовым магнатом спину прихватило. Всю неделю он прилежно, как послушный школьник, выполнял все домашние задания, которые давал ему врач. А в воскресенье решил уйти из «большого» спорта и съездить в Годеново и о здоровье попросить Крест Животворящий да немного поразмышлять о жизни. Там это у него хорошо получалось. Дома-то вечно некогда, да и отвлекают. То одно, то другое.
    А тут еще накануне новую иномарку купил. Старая отъездила почти четырнадцать лет и пришла пора ей сменить хозяина. Так что еще одна причина нашлась для воскресной поездки. Жена ехать с ним отказалась, у нее дачные дела картошкой не закончились. Когда она начинала перечислять, что там еще надо сделать — Александра Андреевича охватывало чувство полной безысходности и приходила мысль — а не продать ли дачу какому-нибудь другому любителю земледелия, но это означало длительный конфликт с женой, чего он, конечно, не хотел. Она очень любила цветы, хотя раньше предпочитала сажать огурцы, помидоры и разную травяную чепуху. Но с возрастом пристрастия меняются и практичность постепенно уступила тяге к красоте роз, тюльпанов, гладиолусов и других удивительных созданий природы с абсолютно непроизносимым названиями. По мнению Александр Андреевича — лучше цветка, чем василек, нет на русских равнинах. И растет сам и в вазочке смотрится прекрасно. Ни поливать, ни ухаживать не надо. Он даже конфеты предпочитал с этим названием, которое напоминало ему безмятежное детство, когда отец и мать были рядом и все вопросы решались легко и просто. Сейчас бы так!
    Выйдя утром из дома, обласканный теплым ветерком и солнцем, нехотя встающим из-за крыш домов с заспанным  красным лицом, он медленно подошел к своей красавице, которую осмелился оставить около дома, на стоянке, огороженной только стальной цепью с замком. Ограда была ненадежной и легко преодолевалась любым умельцем, коих сейчас не счесть, поэтому он спал всю ночь в вполглаза. Только задремлет — и к окну, чтоб удостовериться, на месте ли его новое приобретение, снабженное четырьмя колесами, на которых легко можно укатить от своего хозяина. Раньше, когда около дома стоял его старенький «Ford”, он никогда не волновался. Лучше любой сигнализации ее защищал почтенный возраст, который легко угадывался и по немодным линиям кузова и по многочисленным царапинам на боковинах. А сегодня — сверкающий на утреннем солнце автомобиль, обещавший своему седоку и скорость и комфорт и зависть владельцев «Жигулей».
    Александр Андреевич дотронулся до капота так, как когда-то в приливе подростковой нежности дотрагивался до раскрасневшейся щечки понравившейся девочки, затем обошел вокруг машины — все ли в порядке. Мстительный гвоздь хулигана не коснулся машины. Она стояла «Красивая и молодая», — процитировал он Блока, которого в юности частенько читал «во дни сомнений, дни тягостных раздумий» и кое-что помнил.
    — Да, но как приеду — сразу на охраняемую стоянку. Гараж у него пока был занят старой машиной, которую он не успел продать. Да и не особо торопился. Привык он к ней, а тут — продать — как предать. А он не был предателем. Тянул, в общем с этим делом.
    Сев за руль он еще долго примеривался, регулировал сиденье под себя, нажимал разные кнопки и клавиши — все ли работает и, наконец, запустил движок. При этом он сделал движение рукой сродни дирижерскому и машина, правильно все поняв, запела свою арию, тихо-тихо. Так начинает сольную партию великая певица, которая точно знает, когда ей форсировать голос, а когда уместно нежное пианиссимо.
    — Ну что, красавица, не подведи, залетная. — вспомнил он ямщицкий призыв к рысакам. Здесь рысаков итальянской породы было аж сто двадцать, табун, а не тройка. Машина медленно отчалила от стоянки, освобожденная от блокады внутри и от крепких каторжных цепей снаружи. Кто ездил первый раз на своей новой машине, поймет чувства седока, главное из которых — чувство полной свободы. Оно, правда, быстро исчезло, как только он влился в общий поток. Он пошел по той самой полосе, по которой ездят люди, которым никуда спешить: пенсионеры и несмелые девушки, недавно переставшие чувствовать надежное плечо инструктора.
    — Не поездка, а мечта: чудная летняя погода, солнце, прекрасная свободная по  случаю воскресенья дорога, новенькая иномарка с сиденьями, с которых еще не сняли целлофан — и он Александр Андреевич. Отец говорил, что назвал родившегося мальчика Александром в честь Чацкого, которого он когда-то играл в школьном драмкружке. Тем более, что отчество подходило к имени литературного бунтаря.
    — От чего только не зависит наша судьба — иногда думал Александр Андреевич. — А если бы он играл какого-нибудь Фалалея — так бы и ходить мне с таким нелепым именем?
    Сам Александр Андреевич на литературного героя был мало похож. В путешествие в юности не уезжал, ну разве что в армию. Там, конечно, потопал целых два года в сапогах. Но он особо-то не жалел, что его от армии не отмазали. Из него, парня, которого кроме как мямля в классе никто не называл, сделали в армии настоящего бойца. Главное, научился жить среди себе подобных, а это дорогого стоит.
    Женился тоже удачно, никаких тебе сцен возвращения из разряда: «картина Репина «Не ждали», как у тезки с Софьей у него никогда не возникало. Все шло гладко. Правда до армии у него была девушка, но эта школьная любовь очень быстро превратилась в прекрасное воспоминание, тем более, что она поступила в институт в Москве, где вскоре и вышла замуж за офицера, учившегося в академии Генштаба. Видел он их прошлой зимой в театре. Видимо она приезжала с мужем к родителям. Муж Ирины, так  звали ту девушку, ослеплял в партере и на бельэтаже всех окружающих женщин золотом генеральских погон своего парадного мундира. Александр Андреевич был в театре с женой, которая, когда хотела, умела выглядеть эффектно. В этот день был как раз тот случай. Они увиделись во время антракта, даже поговорили пару минут — и разошлись. Никаких страстей, у каждого своя жизнь и никто ни о чем не жалел. Не жалел… но несколько дней после этого он ходил какой-то задумчивый и иногда даже резко отвечал на глупые, как ему казалось, вопросы жены. Потом это наваждение закончилось и скучноватая жизнь чиновника средней руки опять включила его в свой водоворот, где вопрос: Быть или не быть? — означал не нечто глобальное, а всего лишь — строить ли детскую площадку во дворе дома номер пять по улице Ивана Купала? Снести ли железный гараж, который раньше принадлежал инвалиду войны, а после кончины героя подлежал сносу.
    Скучные будни, без которых, пожалуй, и жизнь замрет. Каждому знакомы эмоции, которые возникают, когда внезапно гаснет электричество, перекрывают газ и горячую воду, перестают вывозить мусор и чистить от снега или мусора тротуары. Всем этим Александру Андреевичу приходилось заниматься каждый день. Если все это работало — о нем никто, кроме вышестоящих, разумеется и не вспоминал. Если что-то из перечисленного вдруг пропадало — его фамилия сразу была у всех на устах, причем какие слова шли сразу за фамилией — лучше и не произносить. Все их хорошо знают.
    Машина, казалось, ехала сама, а водитель как будто был лишний. Да и одет он кое-как. Если бы машина умела мыслить (а она умеет, я уверен) она бы сказала: «Что ж ты оделся-то, как охламон, как будто на полевые работы собрался: костюм из Твери, обувь из Китая, рубашка из Иваново, галстук, самая важная часть гардероба мужчины, не из Италии, а из Турции. Никакого понятия о гармонии. И приходится с этим мириться». Впрочем, может она так и не думала, а просто получала удовольствие от дороги и плевать ей было на водителя.
    Стоянка перед собором в Годеново была совершенно пустой, — ни одной машины, ни одного человека. В конце концов даже ни одной симпатичной женщины, на которую можно было бы произвести впечатление, если не своим внешним видом, то видом своей «Альфа-Ромео». Понимают итальянцы толк в дизайне, да и марка машины звучит как песня.
    Александр Андреевич вышел из машины, поставил ее на сигнализацию и решил, прежде чем зайти в храм, немного размяться, походив вокруг по дорожкам среди зелени и уютных небольших строений, имевшие хозяйственное назначение. Зайдя вглубь подворья, он к своей радости увидел начинавшую распускаться белую сирень, означавшую, что лето уже началось и не надо терять драгоценное время на разные глупости. Надо успеть надышаться летом, запахом сирени, видом покрытых маленькими солнышками одуванчиков лугами и юной зеленью деревьев и кустов.
    Александр Андреевич с наслаждением вдохнул аромат сирени и ему непонятно почему вдруг стало грустно. Грустно от понимания скоротечности этих минут и часов. Долго ли продержаться эти цветы сирени — неделя и все. Как жаль! И что с этим поделаешь… все отцветает — и цветы и люди…
    Александр Андреевич оглянулся, вокруг не было ни души. Поэтому он сорвал одну веточку с несколькими кистями, подумав, что она будет хорошо гармонировать с цветом его машины.
    Подарив цветок своей красавице, Александр Андреевич зашел в храм, где царила тишина и покой, а крохотные лепестки огоньков свечей настраивали на философский лад и указывали как пальцами наверх, на небо; Отче наш, иже если на небесех» — начал он читать главную молитву человечества, которую дал ему сам Бог.
    Постояв немного у икон Спасителя и Богородицы он подошел к Кресту Животворящему и мысленно обратился к нему, попросив здоровья для своих близких и для себя. Он стоял так долго и ему не хотелось уходить.
    — Ох ты, свечи-то я не взял. Забыл совсем. Ну надо же — Александр Андреевич подошел к небольшому киоску, взял несколько свечей и вернулся в храм. Когда в руке у него осталась одна единственная свеча, он подошел к Кресту. В подсвечнике перед Крестом не оказалось ни одной свободной ячейки. Видно недавно здесь побывала большая группа паломников. Все свечи догорели только до половины. Был лишь один крохотный огарочек продолжавший теплиться, отдавая свой неяркий свет для освещения фигуры и лика Христа на Кресте.
    — Как же быть? Надо бы у Креста свечу поставить, а то получится, как будто я и не был здесь.
    — Но не стоять же здесь до морковина заговенья. Свечам гореть еще не меньше получаса. Он взглянул на часы. По графику, который он себе составил на сегодняшний день, пора было уезжать. Решение пришло в голову самое простое: вытащить догорающий огарочек и поставить свою свечу в освободившеюся ячейку. Так он и сделал, пристроив свою свечу.
    — Нельзя этого делать. Бог накажет — тихо шепнула ему стоявшая рядом женщина.
    — Я не знал. Все равно та свеча уже прогорела, какая разница я огарок выну или служительница? Женщина укоризненно покачала головой и вышла из храма. Александр Андреевич тоже пошел на выход почти сразу за ней. Он чувствовал, что сделал что-то не так, а он не любил нарушать правила, установленные что в Государстве, что в Храме Божьем. К чувству неловкости прибавилось внезапное чувство тревоги, появившейся вроде как на пустом месте.
    — Что ж такое? Из-за какого то огарочка — да так разволноваться. Надо успокоится. Пойду пройдусь, а то сейчас за руль садиться.
    При выходе из храма он встретил молодую женщину, которая как будто искала кого то. Видно было, что она чем то взволнована.
    — Не знаете, чья белая «Альфа-Ромео»? — сразу спросила она Александра Андреевича.
    — А что такое? — похолодев от недоброго предчувствия, спросил он.
    — Подруга моя на своей машине вам в зад въехала! Только что! И что с ней случилось, как она вашу не заметила? Стоянка-то пустая. Пойдемте…
    Не дослушав девушку, водитель побежал к своему автомобилю, только что получившего удар в багажник. Стоянка была по прежнему пуста. Только его побитая красавица и машина, врезавшаяся в нее.
    — Вот так, сказал Александр Андреевич, заканчивая свое повествование. Представляешь — от преступления до наказания прошло всего несколько минут. Чудеса.
    — Так ты что связал эти два события — огарочек и аварию с твоей красавицей? Что тебе девица то сказала, как объяснила? Кстати, она-то ни в чем не виновата была.
    — Сказала, что не заметила мою машину. Лепет, в общем-то, детский.
    — Сначала я конечно не связал эти два события, а потом дошло…
    — Исправил повреждения?
    — Само собой. Но красавицу жалко. Не поездила новенькой.
    — Любопытная история и что тут скажешь?
    — А нечего! Есть веками установленные и, не нами, правила. Их надо знать и соблюдать. Вот и все! А я об этом забыл!
    — Принесите-ка нам еще по чашке кофе, попросил он официанта, поскольку наш разговор проходил в небольшой кафешке, где я обычно проводил деловые и не совсем деловые встречи. Собеседник мой явно расстроился после своих воспоминаний.
    — Зря расстраиваешься. Я твою машину видел. Ничего не заметно, как новенькая.
    — Не заметно! Но я то знаю — вот в чем вопрос! Да ладно. Поделом. Может так Бог уберег меня от чего-то более серьезного.
    Мы оба призадумались и замолчали ожидая, пока принесут кофе.

ЗЕЛЁНЫЕ ОГОНЬКИ

    — Парень прислал фотографию фресок из Ростова?
    — Что за парень? Что за фрески?
    — Корреспондент. Он поснимал в церкви, пока я по развалинам лазал. В моем возрасте ходить по одной досочке да на высоте опасно, но ничего, цел остался.
    — Посмотри, нет ли в электронной почте?
    — Помощница попыталась реанимировать зависший компьютер. Он долго капризничал, наверное, у него было плохое настроение; недаром все сейчас талдычат об искусственном разуме — вдруг он у нас сделал какой-то качественный рывок и резко поумнел. И сегодня у него нет желания работать. В общем, что хочешь то и думай. А раньше не думали! Перестал показывать телек, грохнешь по нему сверху кулаком — и все в порядке.
    После долгих уговоров, помощница даже погладила железо, как капризного ребенка, он обидчиво замигал экраном, сменил несколько картинок на мониторе и, наконец, выдал нужную страницу.
    — Точно, есть, сейчас вытащу — помощница еще немного поколдовала и первые картинки появились на экране. Снимки предназначались для новой книге о монастыре Рождества Пресвятой Богородицы, работа над которой у меня подходила к концу. Дело было только за иллюстрациями.
    Когда я бродил по шатким мосточкам в церкви Рождества Богородицы, построенной в XVII веке, то поразился, как свежо выглядела краска на фресках, особенно голубой цвет. Как будто только вчера мастер закончил работу и не было почти трех сотен лет, за которые и здание пообветшало и несколько раз менялся политический строй и появились новые поколения людей, которые в церковь-то и не заглядывали никогда. Ну разве что во время экскурсий или путешествий, если это посещение входило в программу. А здесь — небесный фон оттенял все другие цвета росписей, делая их яркими и запоминающимися…  и каждая фреска взывала к людям: приведите все в порядок, подремонтируйте здание и этот памятник, доставшийся нам из далекого прошлого, опять будет работать для людей верующих и тех, кто просто зайдет сюда полюбоваться стариной. Столько труда здесь было вложено талантливыми строителями и художниками, сколько денег потратили богатые и небогатые люди на все это великолепие, которое пришло в запустение!
    Я прервал свой мысленный монолог и начал рассматривать кадр, который подошел бы на обложку книги — общий вид церкви Рождества Пресвятой Богородицы; он вполне прилично смотрелся. Ракурс был хороший.
    — Эх жаль, небольшой дефект на снимке. Какие-то пятнышки зеленые около обоих куполов? Видимо как то не так свет упал. Надо бы переснять. Хотя — здесь есть из чего выбрать, снимков много, парень фотокорреспондент постарался. Настоящий профи.
    — Да, странные какие-то кружочки или шарики. Не разобрать. Как будто объемные — заметила помощница, с любопытством разглядывая снимок.
    — А ведь я уже видела нечто подобное, да, очень похоже и даже успела снять по телефон. Вот, взгляните.
    Девушка долго искала в телефоне нужный снимок и я начал терять терпение, тем более, что мне скоро надо было уходить на встречу.
    — Да ладно, не майся, чего ты там найдешь? Ты ж снимаешь все подряд, некогда мне.
    — Нет, вот-вот, смотрите.
    Она показала мне фото заросшего травой поля с деревьями вдалеке и небо в предчувствии наступающих сумерек. Действительно, какие-то размытые зеленые пятнышки я там углядел, но они не имели таких четких очертаний, как на снимке церкви.
    — Не больно похоже. А как все случилось-то. Расскажи, только быстро.
    — Помните, у меня полгода назад началась череда неудач: развод с мужем, суд, дележка имущества, а тут еще болезнь матери… В общем свалилось все сразу. Я тогда стояла на этом поле и начала молиться Богородице, прося ее защитить меня. Я молилась долго, очень долго и вдруг заметила в небе эти огоньки зеленого цвета. Я сначала решила, что это игра света в небесах, мне это показалось очень необычным и я начала все снимать на телефон.
    — Переход уж больно резкий у тебя получился — от молитвы до фотографирования. Хорошо хоть селфи не снимала.
    — На мой взгляд это разные явленья. Не слишком похоже. Да и какое это имеет значение. Ты снимала, как я вижу летом, а снимок на мониторе зимний, февральский. У тебя на снимке могли быть остатки радуги, может дождь недавно прошел? Так что давай-ка мистику в сторону. Ну, мне пора…
    На обложку книги «Божественные константы» я подобрал снимок, где никаких зеленых огоньков не было видно. Хотя фото сделано в тот же день, только чуть позже по времени. Да и я находился рядом с фотографом во время съемки, но наверх почти не смотрел. Земные объекты отвлекали меня от небесных. Но я о них не забыл. Дело в том, что через месяц я встретился со своим знакомым, который только что вернулся из паломнической поездки на святую гору Афон; я долго разглядывал снимки монастырей, забравшихся высоко в горы, восхищаясь искусством архитекторов и строителей, сумевших построить все это великолепие. Как же надо было любить Господа и Пресвятую Богородицу, избравшую это место для своего пребывания на земле, чтобы доставить наверх и стройматериалы и все, что необходимо для возведения храмовых сооружений. Но ведь сделали! Но главный снимок собеседник приберег на конец разговора. Он показал мне световую дорожку на море, которая на снимке имела размытые контуры женской фигуры.
    Я не стал фантазировать по поводу этого снимка, хотя товарищ мой уверял меня, что так Богородица обозначает свое присутствие на этом святом месте. Так это или не так — не мне судить.
    А вот про зеленые огоньки у куполов церкви Рождества Пресвятой Богородицы мы все же поговорили. Я рассказал ему об этом явлении, которое проявилось на фотографии во время подготовки книги об этом древнем монастыре. Собеседник мой ничуть не удивлялся и начал уверять меня, что нечто подобное он наблюдал на Афоне. Спрашивал у монахов о природе этого явления — но они только отмалчивались. И только один человек да и то, не имеющий отношения к монахам, предположил, что это чьи-то души ищут себе приют.
    — Ну, это уж совсем выходит за рамки здравого смысла. Я не склонен к мистицизму. В летающие тарелки по-прежнему не верю. Как сказал один замечательный юморист: «Жизнь такова, какова она есть и больше никакова!».  Такой и надо ее принимать.
    И все же исследовательский дух в себе я погасить не смог. Книга была завершена и я, забрав небольшой тираж в издательстве, повез его в Ростов, чтобы передать в Монастырь Рождества Пресвятой Богородицы. Рассказывая игуменье матушке Афанасии о работе над книгой, я поведал ей и о фотографии, где ясно высветились у куполов церкви два зеленых огонька. Причем было ясно, что это не какой-то дефект, а реальное явление.
    Матушка Афанасия улыбнулась, подумала немного, а потом рассказала, что недавно в монастыре проводили съемку фресок, а также зданий студенты художественной академии из Москвы. Потом они звонили и тоже спрашивали об этих огоньках, тоже засветившихся у них на снимках. Что я могу сказать? Эти огоньки не все могут видеть. И не всегда. Официальной интерпретации этого явления нет. Но я думаю, что может так являет себя в этом намоленном поколениями монахинь  месте Благодать Божия?
    — Это самый лучший вариант объяснения, улыбнулся я и опять, в который раз в течении этого разговора, происходившего во дворе монастыря, посмотрел на купола храма. Но ничего там необычного не увидел, все было как всегда. На этом беседу о необычном явлении, которое зафиксировала фотокамера, мы и закрыли. Что толку гадать — это шутки природы, игра света или какой-то знак свыше — это понимание дается не всем и не сразу. Да и не нашего это ума дело, я имею ввиду себя, обычного человека.
    Хотя, зеленый цвет — цвет православия. И огоньки эти может быть показывают дорогу к храму? Не зря зеленый свет на светофоре означает, что можно идти. Можно ехать. Путь открыт. Иногда кто-то неведомый берет нас за руку и выводит на этот путь. И приводит к Храму. Так некогда попал в эти места и я, за шестьдесят лет до того, как начал писать книгу об этом монастыре.
    В 1956 году я, девятилетним мальчишкой впервые приехал в эти места. Отец взял меня с собой в командировку, которая предполагала поездку по всей центральной России. Первая остановка была в Ростове. Я отчетливо помню, что наша машина остановилась прямо под стенами Ростовского Кремля. Впрочем, все это мое путешествие и приключения, связанные с ним, описаны в книге «Божественные Константы» и я отсылаю читателя к ней.
    Здесь, в Ростове, я впервые увидел сбитые купола церквей, великих исторических памятников, которые по красоте своей я бы сравнил с Тадж-Махалом.
    — Почему куполов-то нет. Немцы что ли здесь все разрушили? — спросил я тогда отца.
    — Нет, здесь смерч, ну ураган сильный был несколько лет назад. Он здесь и победокурил.
    — А почему не починят их? — не унимался я.
    — Денег надо много! — ответил отец и мы пошли с ним на стихийный рынок, расположившийся вдоль стен. Мы долго ходили, приценивались к огурцам, по—моему все вокруг обошли. Отец рассчитывал, что огурцы здесь дешевые, но ошибся, цены здесь были как везде. Взяли мы их только чтобы поесть. Но огурцы были отменные, помню до сих пор.
    И вот с разницей почти в шестьдесят лет я опять на этом самом месте и ищу не дешевые огурцы для засолки, а собираю материал для будущей книги.
   Но о самом удивительном совпадении я узнал чуть позже. Когда я углубился в историю монастыря у меня почему-то возник вопрос — не был ли возведен этот монастырь Рождества Богородицы в честь победы на Куликовом поле? Никаких документов на этот счет нет. Да и не надо забывать, что монастырь все же женский, причем здесь воинская победа? На первый взгляд все так. Но есть отдельные факты, которые все же говорят в пользу моей версии. Дело в том, что монастырь основал архиепископ Феодор, племянник святого, особо чтимого на Руси, Сергия Радонежского, уроженца здешних мест. Всем известно, что именно он благословил князя Дмитрия Донского на битву с Мамаем.
    Сергий Радонежский благословил  и будущего основателя монастыря Феодора, когда он был еще подростком, на служение Господу, сначала послушником, а затем и монахом. Судя по всему Феодор был очень деятельным человеком, поскольку еще в юном возрасте начал возводить свой первый монастырь в Москве. И построил его. Стоит он и по сию пору. Он же стал и первым настоятелем этого монастыря, куда часто заезжал помолиться, да и пообщаться с молодым батюшкой князь Дмитрий Донской.
    Молодой Феодор рос под присмотром Сергия Радонежского, который и заложил у него основы веры. Когда изучаешь жизненный путь Феодора сразу в памяти возникает еще одна историческая фигура — одного из самых почитаемых героев Куликовской битвы монаха Пересвета, который воспитывался и жил в том же самом монастыре, что и Феодор. Наверняка они встречались, а может быть и дружили, тем более что наставником обоих молодых монахов был Сергий Радонежский. 
    Меня, как человека, изучавшего в ВУЗе нашу историю, всегда волновал вопрос: почему князь Дмитрий Донской выбрал Пересвета, для поединка с монгольским богатырем Челубеем. Пересвет, как гласит предание, никогда не был воином и копье взял в руки только перед боем. Челубей, напротив, был искусным бойцом, выигравшим десятки поединков с лучшими богатырями Орды. Тем не менее Пересвет бился с Челубеем на равных и поразил его. Но и сам погиб.
   Мне думается разгадка здесь простая. Пересвет — был воспитанником Сергия Радонежского, благословившего его на участие в битве, как и самого князя Дмитрия: Все произошло как в известном эпизоде из Евангелия: «Вера твоя спасла тебя». Дмитрий Донской так верил в благословение Сергия Радонежского, что послал на поединок Пересвета, веря, что Бог и Пресвятая Богородица помогут ему победить.
    Победа в этой судьбоносной для Руси битве была одержана 8 сентября 1380 года, в День Рождения Пресвятой Богородицы, которая всегда покровительствовала нашей стране. И тогда и сейчас. После битвы двух погибших героев Куликовской битвы — Пересвета и Осляба, привезли и упокоили в том самом монастыре в Москве, который основал Феодор, их товарищ. Так что нельзя исключать, что Феодор, закончив свою миссию в Византии, вернулся в Ростов, где и заложил в 1390 году новый монастырь в честь Рождества Пресвятой Богородицы в память о победе на Куликовском поле, в память о своих погибших друзьях Пересвете и Ослябе.
    Я понимаю, что эти простенькие рассуждения лишены историзма и не имеют научной основы, но чутье писателя подсказывает мне, что именно так все и было. Слишком много всего сходится. В том числе и по датам.
    Еще один аргумент, хотя и косвенный, о том, что военная тема имеет отношение к монастырю, я получил, когда книга была уже практически готова. Вид разрушенного древнейшего на Руси монастыря точно воспроизвел в моем сознании кадры кинохроники развалин Сталинграда. Одну из глав книги я так и назвал «Сталинград матушки Афанасии». А потом выяснилось, что духовником игуменьи являлся  старец Алексий, в миру тот самый сержант Павлов, герой Сталинградской битвы. Именно он благословил игуменью Афанасию на служение по восстановлению монастыря. Я думаю это не случайность. Дух героев—победителей — и древних времен и недавних постоянно среди нас. Именно поэтому наш народ и выдерживает с честью такие серьезные испытания, проверяющие на прочность и Веру Православную и само Государство Российской.
    И не зря, может быть, над куполами церкви Рождества Пресвятой Богородицы светятся иногда два зеленых огонька. Может быть так проявляют себя на этом святом месте души героев Куликовской битвы Пересвета и Осляби, чтобы показать людям дорогу к монастырю и призывают помочь в его восстановлении, в восстановлении и поддержании исторической памяти.
    Кстати, настоящая фамилия Феодора — Симонов. Как и моя. И монастырь, основанный им в Москве, зовется Симоновым монастырем. Такие вот совпадения. Из разряда чудесных.

ВИШНЁВЫЙ КАМЕНЬ

    До села было еще километра три не меньше, но это если идти по грязной, изрытой гусеницами тракторов дороге, проложенной в обход поля, которое уже подготовили к посеву озимых. Володя, студент пединститута, который стал пышно именоваться Университетом, решивший в воскресенье подкормиться в родном доме, немного помедлив около огромного камня, когда-то обозначавшего границу владений местных крестьян, надумал срезать километра полтора. Для этого надо было свернуть на поле и идти прямо на столбы, видневшиеся вдали. Тусклые огоньки двух фонарей, которые жители забыли утром выключить,  пытались переспорить солнышко, которое по осени светило не так ярко, но все равно ясно показывало — то, что создано природой, а точнее Богом, всегда сильнее того, что создано человеком.
    — Опять дядька Коля забыл на выключатель нажать! Платил бы за электричество как я на своей съемной квартире, живо бы вырубил эти светочи цивилизации. А так что — не ему платить.
    Володя раньше бы и не обратил внимание на этот беспредел, какое ему дело? Но годы учебы, мыканье по съемным углам приучило его ценить деньги как свои, так и чужие. Но чужие, конечно, меньше, чем свои. Он хоть и учился на бюджетном месте, бесплатно, но жизнь в городе другая, хотелось и одеться не хуже других и зайти куда-нибудь с девушкой — в боулинг, например. Или в клуб ночной. Правда эти хотелки так и оставались в планах. Его и кино вполне устраивало. И девушки у него были неспросливые.
    Да и голодным то ходить не привык. Дом-то у них на селе был полной чашей. Отец его, бывший директор совхоза, после его ликвидации, не запил об безысходности, как многие бывшие руководители, оставшись без насиженных мест, а завел лесопилку.
    Связи, оставшиеся с советских времен, помогли ему и делянки для валки леса заполучить. Хотя с этим становилось все труднее — поджимали разные люди, в том числе и из других регионов, да с толстыми пачками денег. Но отец не сдавался. Для того, чтобы чувствовать себя поуверенней, в местные депутаты подался. Народ за него охотно проголосовал — знали, хозяин он хороший, да и в помощи людям не отказывал. Но деньги считать умел. И Володя в него пошел. Товарищи считали его парнем прижимистым, но что с него возьмешь — село, там у людей зимой снега не выпросишь. Парня это немного задевало, но никак на него не влияло и если один батон в магазине стоил двадцать рублей, другой двадцать пять — то даже гадать не приходилось — какой он купит.
    — Так, если пройду по полю-то, не завязну? Хотя ботинки у меня высокие, потом почищу, если грязь налипнет. Так, дождь-то недавно прошел, ишь парит как. Надо куртку в сумку убрать, а то жарко что-то.
    Он поставил сумку на огромный камень, который несколько раз пытались оттащить куда-нибудь, чтоб не мешал пахать. Трактористы, бывало, на пол-литра спорили между собой, да ничего у них не получилось. Камень, который когда то притащил сюда ледник, выгладивший всю поверхность здешних мест как утюг простынь, глубоко уходил под землю. Про него говорили старушки, что он врос в землю корнями. Как будто у камней есть корни.
    Много поллитровок проспорили друг другу сельские труженики,  много тросов порвали, но камень тот так никому и не поддался. Стоял, как памятник сам себе. Камень этот еще называли вишневым — то ли из-за того, что здесь когда-то дикая вишня росла — цвела красиво по весне, а ягоды на ней так и не появлялись — опадали почти сразу, то ли потому, что в лучах вечернего солнца он выглядел красноватым. В общем, это была местная достопримечательность. Здесь даже свиданья назначали влюбленные парочки — не спутаешь и не заблудишься.
     Володя тоже сюда однажды приходил на свидание. Настя его позвала, одноклассница. Она была на полголовы выше его, да еще и с веснушками на круглом лице. Зато золотистая коса у нее доставала почти до пояса. И улыбка была хорошая. Все девчонки из класса давно уже подстриглись, а эта так косу и не тронула. Володя подумал тогда что у нее к нему дело какое, а она пришла, молча походила с ним по дорожке, да и ушла, так ни о чем не спросив.
    — Наверное, ее мать послала, чтобы я отца что-то попросил для их семьи, а она постеснялась — потом запоздало догадался он. Другой причины он не видел. Она ему не нравилась, а он ей и не мог нравится — с таким-то ростом. Ему даже как то неловко было и стоять рядом с ней. Природой так устроено, чтобы мужчина был выше, сильнее, да и в некоторых вопросах умнее женщины. Он добытчик, а она — хранительница. А тут волейболистка и он … Смешно. Странная была девушка. В школе со всеми была приветлива, а все равно держалась особняком. Может потому, что мать у нее была богомольной, постоянно в церковь ходила. И дочка с ней. А отец — обычный работяга. Правда непьющий. Тоже белая ворона. Как совхоз развалился — он к Володькиному отцу ушел работать, на лесопилку. Он неплохо разбирался в технике и помог быстро наладить старенькое оборудование, купленное по дешевке при ликвидации какого-то предприятия.
    После того молчаливого свидания возле вишневого камня они продолжали общаться как ни в чем не бывало. А когда он, преодолев все же себя, спросил ее прямо, что она хотела сказать ему — она чуть помолчала, а потом только и ответила: «Надо было». И все. На выпускном вечере он даже станцевал с ней и все ждал, что может она ему что-то скажет — обстановка то была подходящая. Самое время в любви признаться или пообещать вечную дружбу или еще что-то. Но нет. Только улыбалась и болтала о будущей поездке на первенство области по волейболу.
    После школы Володя сразу уехал в город на подготовительные курсы при институте, ну а потом начались вступительные экзамены — и здравствуй  студенческая жизнь.
    А Настя тоже уехала из села. Она почти сразу вышла замуж за священника, получившего приход в небольшом городке на окраине их области. Говорили, что познакомились они на соревнованиях. Там он ее и приглядел.
    — Да камушек! Не зря по здешней легенде здесь было капище и люди поклонялись этому булыжнику. Столько воспоминаний — с чего бы? Может он хранил информацию обо всех, кто рядом прошел а потом выдает ее по требованию? Кстати, надо бы поновее гаджет у батьки попросить. Так — посчитал он — скромный планшет — это двадцать бревен. Целую лесную поляну за железку. Ну его! Обойдусь. 
    Володя пошел по полю, оставляя за собой следы от ботинок на мягкой, сырой глинистой земле. Раньше бы он никогда не позволил себе топтаться по подготовленному к посеву полю. Отец приучил уважать труд крестьянина, но сейчас — ладно, все равно вокруг никого. А чье это поле — он не знал.
     Он дошел почти до середины и вдруг увидел четкие отпечатки чьих-то сапог. Следы вели в сторону села. Шаг был размашистый. И вдруг они оборвались. Дальше опять ровная земля и никаких следов.
    — Чудеса, подумал Володя. Он увлекался последнее время фантастикой, правда как человек интеллигентный, все же четверокурсник уже, старался читать книги приличные, вроде Стругацких или Бредбери. Ну разве еще и Кларка поэтому его мысли побежали в предсказуемую сторону.
    — Какое то искривление времени и пространства. Кто-то побывал в нашем времени — и ушел потом в свое. Но следы остались. Неужели это может быть? Вот бы здорово!
    Володе даже стало жутковато от этих предположений. Тем более что он прочитал немало всякой чепухи о том, как инопланетяне похищали людей, а затем возвращали их на землю. Но все они уже потом были с прибабахом. Ладно, глупости все. Надо уйти отсюда поскорее. Но вообще — странное местечко. А вдруг и камень вишневый — какой-нибудь закамуфлированный космический корабль, который когда-нибудь активировали инопланетяне?
    Мимо Володи пролетела, отчаянно каркая, огромная ворона, за которой гнался коршун, решивший отогнать ее от своих небесных угодий. Это карканье и вернуло Володю в реальность; поле, родное село, горящие днем фонари, церковь на холме.
    Через десять минут он уже стоял на краю родного села и производил «биологическую» чистку обуви, обтирая свои ботинки от налипшей грязи с помощью пучков травы.
    — Привет, студент — услышал он над головой знакомый женский голос. Он встал — и увидел перед собой Настю. Она гуляла с коляской по дороге и наткнулась на своего одноклассника. И не могла пройти мимо.
    — Ой, Настена, рад тебя видеть. Приехала родичей навестить? Ну-ка покажи свое произведение. Сколько ему? Или ей?
    — Ему. Парень. Полгода уже.
    — Ну, материнство тебе на пользу. И похорошела и веснушки прошли. И вообще — выглядишь. Молодец. А я — проглядел девушку.
    — Ну здесь не обошлось без косметики — засмеялась Настя. — А проглядел так это точно!
    — Волейбол-то забросила?
    — Нет. Играю за город. Чего ж бросать. Все, что Бог дает, надо брать с благодарностью.
    — Ты, говорят, за попа замуж вышла. Правда это?
    — Да. Он еще семинаристом со мной познакомился. Я как-то приехала в город на соревнования — он меня и углядел. Он у меня тоже спортсмен. Коса ему моя понравилась. Ну и началось. А как ему выпускаться — тут и поженились. Он и приход получил. Живем — не бедствуем. Слава Богу.
    — Слушай, Настя. Время уже прошло, открой тайну чего ты меня тогда на свидание-то пригласила? Всю жизнь мучаюсь.
    — А, интересно? — засмеялась молодая мать, поправляя одеяльце в коляске.
    — Что, трудно догадаться?
    — Я думал ты хотела попросить с отцом о чем-то переговорить. Сама знаешь — полсела к нему идут с проблемами. Да постеснялась.
    — Да, он у тебя нормальный мужик. Не испортился. Бога не гневает. Но я не из-за этого тогда свидание тебе назначила. Нравился ты мне тогда, маленький такой, скромный, все со своим ноутбуком играл. И матом не ругался. И не курил. И ничего вокруг не видел. Но главное, не в этом. Приснился ты мне в тот день. Будто ты тонешь в нашей речке, а я тебе руку протягиваю, а ты все никак ее не схватишь. И как сейчас помню все в полдень происходило. Солнце было в зените. Помнишь, в какое время мы встречались-то.
    — Да, ты меня один урок заставила прогулять. Назначила в записке свидание ровно на двенадцать часов. Помню, как же. Это ж первое мое свидание. Только оно у нас какое-то постное получилось.
    — Ну так вот, я и вызвала тебя, чтобы в это время возле тебя быть. А то вдруг ты купаться побежишь — и утонешь. А меня рядом нет. Вот и вся история.
    — Да ты что! Я ж в этот день вечером купаться бегал. Нырнул, да чуть лбом в бревно не воткнулся. Хорошо, разглядел его. А если бы солнце в зените было — значит бы прямо в глаза светило. Мог бы и не заметить то бревно. Стало быть рука-то твоя дотянулась до меня. — улыбнулся Володя, ласково взглянув на свою выросшую одноклассницу.
    —Ну, Бог надоумил. Хотя может это все наши фантазии.
    — Фантазии. Я сейчас по полю шел. Вдруг чьи то следы увидел. Начались неожиданно, взялись ниоткуда и также исчезли. Вот это фантастика настоящая. Я читал что-то об искривлении времени и пространства. А может сюда заскочил человек из другого измерения — как думаешь, Настя?
    — Да это Васька из другого измерения. Они вчера с отцом боронили поле. Васька-то, наверно, выскочил из трактора зачем-то, а потом опять туда залез. Вот и вся фантастика. Что мне в тебе нравилось всегда — вечно ты что-то придумывал. Фантазер.
    — Точно, разочарованно сказал Володя. А я то обрадовался, что чудеса увидел.
    — Эх, Вовка, как был ты маленьким, так и остался. Чудеса — это от Бога, запомни. А так — у всего есть объяснение. Так мне мой муж говорит. Ну пока, пора малыша кормить. Ты надолго?
    — До завтра. — Ну еще увидимся! Если Богу будет угодно.
    — Угодно, угодно! С меня презент за спасение, хоть и во сне — засмеялся Владимир, открыл свою сумку и достал оттуда небольшую коробку конфет. Спасение — во сне, а конфеты настоящие!
    И он протянул конфеты Насте. Та удивленно посмотрела на него и серьезно сказала: — Не возьму, Вовка. Ты же матери вез, наверняка это ей презент. И пошла не торопясь в сторону отчего дома. Навстречу ей торопливо шел молодой бородатый мужчина в спортивном костюме. Он взял на руки ребенка. Вскоре они исчезли за поворотом. А Володя смотрел им вслед и не двигался с места. Что он пытался увидеть — он и сам не знал. Что ж я руку-то ее не схватил тогда во сне? Вот дурак! Проглядел девушку. Жизнь бы не проглядеть, теперь.

©    Альфред Симонов