Нина ЯГОДИНЦЕВА
г. Челябинск

Секретарь Союза писателей России, кандидат культурологии, лауреат премии имени П. П. Бажова, лауреат литературного конкурса имени К. М. Нефедьева, член Координационного совета Ассоциации писателей Урала, член Совета по критике СП России, координатор работы Совета молодых литераторов СПР. Кандидат культурологии, профессор кафедры режиссуры театрализованных представлений и праздников Челябинского государственного института культуры. 

ТАИНСТВЕННАЯ МЕРА

*   *   *
В средоточье города и мира
На туберкулёзном сквозняке
Что тебя спасло и сохранило, 
Как ребёнок — пёрышко в руке,

Иногда, стремительно и кратко,
Словно лёгкий солнечный ожог,
Взглядывая на тебя украдкой
И опять сжимая кулачок?

В темноте невыносимо тесной,
Крылышками смятыми дрожа,
Замирала в муке бесполезной
Крохотная слабая душа:

Разве голос? — Где ему на клирос!
Разве сердце? — Купят, не соврут!
Но темница тёплая раскрылась
И открылось тайное вокруг:

Что ж, взлетай легко и неумело, 
Где бессчётно в землю полегли...
Родина — таинственная мера
Боли и любви.

*   *   *
Покуда ехали, стемнело.
И свет, испуганный впотьмах,
Метался, рвался то и дело
И опрокидывался в страх.

Но обочь, с каждого пригорка,
Куда усталый взор ни кинь,
Звенела нестерпимо горько
Сухая серая полынь.

Сама уже почти у края 
Апрельского небытия,
Она как будто бы украла
Дыханье жизни для тебя.

Родной земле почти чужая,
Забытый пестуя мотив,
Она немела, провожая,
И умирала, проводив.

*   *   *
Владимир. Снег. Пожаром памяти
Весь горизонт заволокло.
Одна метель стоит на паперти
И застит рукавом чело.

И только облачко дыхания
Трепещет тайно возле уст...
Прости меня, не обрекай меня
На адский пламень русских чувств!

Одна мерцающая свечечка,
Ладошкой скрытая, спасёт
От наплывающего вечера,
От страшной памяти высот.

Один твой взгляд, меня жалеющий
И обвиняющий стократ,
Один вопрос немой: а где ж ещё 
До бела снега догорать,

Как не в России, во Владимире,
Где ты несёшь домой свечу,
А я шепчу: ⁠«Прости, прости меня⁠» —
Но быть прощённой не хочу.

*   *   *
Покуда нет в тоске таинственного брода,
Пока она стоит, как тёмный океан,
И ты на берегу, и так проходят годы,
Тебя из тишины зовя по именам —

Покуда нет в тоске ни паруса, ни лодки,
И скользкого бревна не вынесет прибой,
И все слова пусты, и все надежды кротки,
И ты на берегу, и только Бог с тобой —

Покуда нет в тоске рассвета и заката,
Зелёный сумрак сна и каменная гладь,
Всё кажется: тебе какой-то смысл загадан,
И если ты его сумеешь отгадать —

Как посуху пойдёшь! И только Бог с тобою,
Когда из глубины, незримые почти, 
Проступят как прожгут пучины под стопою
Диковинных существ холодные зрачки...

*   *   *
                      Александру Конопелькину

Окарина окраины, скука
Долгих жалоб на бедность и страх...
Но едва безысходная мука
Умолкает в неловких руках,

Серебро покрывается чернью
И губительной зеленью — медь...
Только в утлом своём заточенье
Тёплый воздух пытается петь 

И однажды из слабого праха
Выдыхает себя невзначай...
Остальное — печаль и неправда:
И неправда, а всё же печаль.

*   *   *
Вспомнил — и промолчи,
Вздрогнул — и успокойся.
Ангелы на покосе
Точат свои лучи.

Искрами бьёт по коже
Их незнакомый смех:
Гости-то не из тех
Мест — из других, похоже...

Песенок не поют,
Мёда на хлеб не мажут.
Лезвия отобьют —
То-то травы поляжет!

*   *   *
Листвы взволнованная речь
Ошеломляет, нарастая:
На этот ветер можно лечь
И долго мчаться, не взлетая,

Легко сминая гребни волн, 
Сбивая лиственную пену,
Зелёный гул со всех сторон
Вбирая постепенно...

Пока в душе ещё темно,
Блуждает, словно свет в кристалле,
Всё то, что произнесено
Листвы закрытыми устами —
Всё то, что обретает слог
Вблизи молчанья, между строк.

Но если настигает страх,
И даже защититься нечем —
На всех немыслимых ветрах
Распустятся полотна речи:

Спасти, утешить, оберечь,
Дать мужества на ополченье…
И небо — речь, и поле — речь, 
И рек студёные реченья.

ПРОЩАНИЕ С ПТИЦАМИ
Поманил небесный берег,
Облачной чертою явленный —
Сколь серебряных свирелек
Брошено в саду под яблоней!

Рыжие обрывы рек ли,
Ветви, стрехи да скворечники
Затуманились, померкли
Перед гнёздами нездешними...

Нам привычней сеять ропот
И уста сушить молитвами —
Там ведь тоже нежность копят,
Ждут, поют, стучат калитками,

Выпекают жаворонков,
Выбегают, машут, празднуют,
В полотенечки на кромках
Заплетают нитки красные...

То-то край назвали раем
По его заботам истовым...
Мы свирельки подбираем,
Что-то грустное насвистываем.

Только больно неумело, 
Даже если очень грустное:
Дунул — сердце онемело,
Сжал сильней — свирелька хрустнула...

*   *   *
Целуя руки ветру и воде,
Я плакала и спрашивала: где
Душа его, в каких мирах отныне?
Вода молчала, прятала глаза, 
А ветер сеял в поле голоса,
Как прежде сеял он пески в пустыне.

Когда бы знала я, в каких мирах
Его душа испытывает страх
Прошедшей жизни, тьмы её и светы,
Я возвратила бы её назад,
В исполненный цветенья майский сад,
Где есть одна любовь, а смерти нету...

Вода и ветер, ветер и вода...
Я выучила слово «никогда»,
Но и его когда-нибудь забуду —
Забуду, как завьюженный погост, 
Где снег лежал безмолвно в полный рост,
И таял в небесах, и жил повсюду.

*   *   *
Спины, надломленной в поклоне,
Не выпрямить, сколь ни моли,
И неба не увидишь, кроме
Сырой земли!

Какой бы ни был рай завещан —
Теперь он наглухо закрыт,
И позвоночник сетью трещин, 
Как провод сорванный, искрит.

Теперь, воспомнив о высоком,
Клонись главой до грязных плит:
Оно придёт холодным током,
Придёт, настигнет и спалит!

И так же метко царский посох
Лицом бросает в ту же грязь
Того, кто самовольный послух
Несёт по жизни, не клонясь.

Но сладко падать на колени
В моленье, жажде, удивленье
И припадать к земле сырой,
Навылет сбитому стрелой
Стремительного света...

*   *   *
Ещё в осеннем, выйдя из-под
Сырого снежного крыла,
Поблёскивая золотисто,
Речушка мелкая спала,

Как будто с неба в сон упала,
Как будто всю впитала тишь...
Но задышал весенним палом
Сухой обветренный камыш —

И волны мечутся, и мнутся,
И задыхаются у дна:
О, как боится прикоснуться
К спалённым берегам она...

*   *   *
Необъяснимо — там было что-то иное:
В радужной плёнке палящего душу зноя
Горы вдали, и облако над горами,
Словно платок, безнадёжно прижатый к ране.

Что-то иное: и поделиться не с кем
Не одиночеством — чистым озёрным плеском,
Зыбью, качающей лодочку или щепку…
Непостижимо! Но держит легко и цепко,
Словно репей, высыхая до золотого,
Память: ещё до света, ещё до слова.

Только тогда, не владея высоким слогом, 
И никаким вообще, я делила с Богом
Тайну молчанья и тайну преображенья:
Лёгкого струения и скольженья...

Но то, что было водой, настигает лавой,
Славой кромешной и оттепелью кровавой,
Зверем, молча кладущим лапы на плечи,
Властно зрачки сужающим: жажда речи.

*   *   *
Охрана вооружена,
Дорога в белый сумрак брошена.
Вокруг такая тишина,
Что от неё не жди хорошего.

Январский холод зол и слеп,
И в полдороге — одинаково —
Кривая мельница судеб,
Крутая лестница Иакова.

По оба выросших крыла,
Куда бы злая блажь ни целила,
Зима в беспамятство слегла —
И ни кровинки на лице её.

Но с облаков наискосок —
Тонюсенький, вздохнёшь — и нет его,
Трепещет русый волосок
Луча залётного, рассветного…

Помилосердствуй же! И впредь,
Где горя горького напластано,
Не дай соблазна умереть, 
Не допусти соблазна властвовать.

*   *   *
Непогода пришла как отряд батьки Махно:
Гогоча, из горла прихлёбывая, прикладом стуча в окно,
Выгребая запасы осенние из подвалов и с чердаков…
Да не боись, чего там — ноябрь всегда таков.

Если воля и холод сойдутся — родится смерть.
Ничком на овчинку неба падает степь,
Серая, буранная пустота, 
Но сердце уже не обманешь — родная, та,

Где не за что ухватиться душе слепой,
Где — если заплачешь, в сердцах оборвут: не пой!
А замёрзнешь, тряхнут за шиворот: встань!
Россия моя, Россия, свиданье тайн

Непостижимых! Когда по снежной стерне
Ведут, матерясь, к обрыву или к стене,
На сквозном перекрёстке иных дорог
Свернут напоследок цигарку: курни, браток…

И ты вдыхаешь дымок и не помнишь зла.
О жизни ли горевать, если всё — зола?
О смерти ли, если даже махра — сыра? 
Крайнему: докурите, а мне — пора.

*   *   *
Выцвели бутоны полушалка,
Очи стали глубже и темней
В нищете безвыходной и жалкой,
В неизбывном страхе за детей.

Век сошёл, обрушилась держава,
Хищною травою поросла —
А она терпела и рожала,
Ношу неподъёмную несла,

Сберегая душу от надлома,
От пророчеств и иной чумы
Посреди ветшающего дома
В глубине почти недвижной тьмы...

Всё, что мир в безумии растратил,
Горьким пеплом в пажити легло.
Потемнела ликом Богоматерь,
Опустила кроткое чело.

А она жила покорно рядом
И шептала вечное «прости»,
Каждый день ловя печальным взглядом
Взгляд с холодной лаковой доски...

©    Нина Ягодинцева