Дело было в голодные общажные времена, в конце 90-х. Мы тогда учились в Литинституте. Обедали бесплатно, прямо в центре Москвы, в столовой при институте. Хотя столовской была только еда, а помещение — шикарное, с дизайнерским ремонтом, по вечерам там работал ресторан, выступали музыкальные группы. Но то, что было досягаемо для толстосумов, служило для нас лишь декорациями. Талончики на бесплатное питание выдавали в деканате каждому лично в руки. Кормили гречкой с хлебными котлетами и пустым супом. Скудно, зато бесплатно! Если бы не это, многие прозаики-поэты просто бы голодали.
Как раз в те времена моя подруга познакомилась с темнокожим парнем. Он учился в аспирантуре, насколько я помню, это был будущий врач (ха, оксюморон!). Родом из страны на западе центральной Африки, бывшая французская колония. Позже он собирался вернуться на родину, но пока жил в Москве и очень симпатизировал моей подруге. Назовем ее Алевтиной. В остальном я практически не совру, рассказывая эту историю, только местами дофантазирую то, что память не сохранила.
Алевтина только о нем и говорила. Наши местные, литераторы, надоели хуже горькой редьки. Если уж начистоту, между нами девочками, все писатели не вполне мужчины. Слишком капризны, чувствительны и ранимы. Слишком много пьют, ревнуют, завидуют и ни в грош не ставят женскую прозу, черт побери! В общем, Алевтине хотелось красивых ухаживаний, походов в рестораны, ну, и экзотично было встречаться с темнокожим парнем. Сама Алька приехала с севера, там ни одного негра отродясь не видывали. Но дальше разговоров в кафе у них дело почему-то не продвигалось. И вот однажды голодным зимним вечером приходит она радостная и говорит: «Пошли, Нюрка, на двойное свидание! К моему африканцу друг приехал, зовут нас в приличный ресторан». Чего тут думать-то, когда жрать хочется?! Да хоть с чёртом лысым!
Приехали мы к назначенному времени на станцию метро, я уже и не помню, на какую именно, там рядом был ресторан, у входа в который нас ждали темнокожие ухажеры. Алькин Жан-Пьер был очень даже неплох, правильные черты лица, высокий, с хорошей осанкой и сдержанными манерами. Блин, красавчик, хоть и темнокожий. Пришло время отлепиться от него взглядом и познакомиться с его другом. Я не расслышала его имя. У меня заложило уши от ужаса.
Представьте человека, очень похожего на гориллу.
Да-да, вы сейчас скажете фи, ай-яй-яй, как невежливо, а как же дискриминация по расовому признаку… Идите в пальму.
Эта темно-коричневая, почти черная, горилла лет пятидесяти оказалась послом африканской страны в России.
— Бонжуррр, — нервно програссировала я, разглядывая своего кавалера.
Говорил он только по-французски, что усложняло наше общение и делало его весьма нестандартным. Итак. Поначалу молодой (ах!) красавчик Жан-Пьер переводил, потом они с Алевтиной начали курлыкать наедине, а мне оставалось только судорожно вспоминать французские тексты, которые зубрила в восьмом классе школы. Почему именно в восьмом? Объясню. В девятом мне позарез приспичило перейти в лицей с физико-математическим уклоном, а там был только английский. За полтора летних месяца я наверстала программу по английскому за четыре года и без проблем влилась в коллектив… но это другая история. Французский преподавали плохо, да и давно это было, так что вспоминалось немногое.
Сразу при знакомстве после «бонжур» я выдала не требующее перевода «жё нё манж па сис жур», после чего нам заказали очень много еды. Ну, еще бы, шесть дней не есть… Ильфа и Петрова в Африке не читают, ых.
Потом я напрягла память и…
«Жем бьен вуаяже. Жё вуаяж преске шак эте. Сет анне жё пассе ме ваканс а ля кампань»
Браво. Бис. Он продолжал тему про путешествия, а я кивала и улыбалась. Я никогда в жизни столько не улыбалась, как в тот вечер! Скулы сводило от боли, а нервная улыбка застыла намертво.
Мне хотелось спросить: «А давно ли вы слезли с пальмы?» Но вместо этого я произнесла: «Ву ле ву куше авек муа?», после чего посол предложил мне незамедлительно стать его пятой женой и переехать на теплый континент. Я толкнула Альку в бок, мол, будьте любезны, отвлекитесь и переведите, чего я сейчас ему сказала-то… што?! Я так сказала? Да я развратная женщина!
Так весело проходил вечер. Весь ресторан скучно жевал, а мы прямо по центру зала, такие контрастные и громогласные, забыли о еде. Спектр моих эмоций был от ужаса до восторга, если бы я могла светиться, то стала бы радугой. Но надо было что-то говорить, и всплыло в памяти:
Аполлинер прекрасен в оригинале! Но, к большому моему огорчению, достойных переводов на русский нет. Увы. Моя заветная мечта вспомнить французский и перевести Аполлинера так, как его чувствую я… Но вернемся в тот зимний вечер. В Москву 90-х.
Посол был сражен. Его большое африканское сердце стучало под пёстрой рубашкой так гулко, что я не заметила, как он прижал мою ладонь к своей груди и зашептал по-французски штота нежное.
Жан-Пьер перевел.
— Мы видим, что вы не притронулись к еде, значит, вам не понравилось в этом ресторане. Тут за углом наше посольство. И мой друг …(имя я опять не расслышала) приглашает всех нас в гости. Его личный повар приготовит любые блюда по вашему желанию, музыканты создадут настроение. Вы согласны продолжить вечер в уютной обстановке?
Мы, конечно, взрослые девочки. Хотя, как сказать, девятнадцать лет — это как бы да, взрослые. Но девочки. Бестолковочки.
— Нам надо это обсудить, — сказала я и потащила Алевтину в туалет. Там мы минут десять хохотали, потом разогнулись, и я сказала:
— Жаль, что ничего не съели. Всё на нервной почве. Ых.
— Ничего, поедим, успеем, там, говорят, личный повар, — утешила меня Алька.
— Ты что, дурила! — возразила я. — Ты хоть понимаешь, что посольство — это территория другого государства?
— И что? — не поняла Алевтина.
— А то, что там нас могут ждать двадцать французских негров. Они будут насиловать нас три дня, и даже милиция не сможет ничего сделать. Это. Территория. Другого. Государства.
Алевтина померкла. Кажется, до нее стало доходить.
— То есть ты со мной не пойдешь? — грустно спросила она.
— Почти угадала. И ты! Туда! Не пойдешь!
Какая осмотрительная девочка, думаю я о себе, девятнадцатилетней. Бывают же такие. Но на тот момент никто не воспринял мое решение радостно. Ни Алька, которая просто стояла рядом и смотрела под ноги, пока я объяснялась с африканцами, ни сами кавалеры. Так и застряла в памяти живая картинка. Вечер. Москва. Белый-белый снег кружится и падает хлопьями на черные кудрявые головы. И только их улыбки такие же белые, как снег, вдруг гаснут, когда я объясняю, что мы девочки из глубинки, и нам мама не разрешает в первый же день знакомства ходить в гости к мальчикам, особенно к послам иностранных государств, особенно темнокожим, особенно зимой. В общем, я несла околесицу, у меня это случается на нервной почве, и кстати это не раз мне спасало не только добрые отношения, но и жизнь.
Жан-Пьер на Альку даже не смотрел. Он сунул мне в руку бумажку на такси, но я так вошла в роль непорочной селянки, что вернула ему бумажку с оскорбленным видом. Мол, этта еще штотакоэ?!
Потом мы зашли в метро, прислонились к ближайшей колонне и хохотали на всю Ивановскую. Или какая там была станция.
А потом Алька спросила сквозь смех:
— А ты чего пять тыщ не взяла? Могли бы всю общагу накормить.
— Скока?! — сразу посерьезнела я. — Я просто не разглядела, сколько он дал. Думала пятьсот. Вот что гордость с людьми делает.
Так мы и остались голодными.
© Анна Харланова
Литературный интернет-альманах
Ярославского областного отделения СП России
Авторизуйтесь, чтобы оставить свой комментарий: