Вспоминая поэта
В этом году исполнилось 75 лет со дня рождения Георгия Николаевича Кольцова (09.04.1945 – 07.03.1985), самобытного сибирского поэта второй половины 20-го века.

Георгий КОЛЬЦОВ

Г. Н. Кольцов родился 9 апреля 1945 года в селе Буреть, Боханского района Иркутской области. С 1976 года после окончания литературного института имени А. М. Горького (творческая мастерская Л. И. Ошанина), жил и работал в г. Кашира Московской области. Стихи Георгия  публиковались в журналах «Советский воин», «Звезда», «Смена», «Работница», «Пограничник», «Студенческий Меридиан», «Сибирь» и др. В 1975 году  в Иркутске в Восточно-Сибирском издательстве вышла книга стихов «Корни кедра».  Поэт трагически погиб 7 марта 1985 года в Кашире, где и похоронен. С 2017 года проводится ежегодный московский областной литературный конкурс поэтов и прозаиков «Звёздное перо» им. Г. Н. Кольцова. Установлена мемориальная доска на доме, где он жил и работал. В 2017 году в Москве вышла книга его стихотворений «Спасательный круг». В этом году вышла книга его стихов «Неизбывная сила родства» в Иркутске.

ЧИСТОТА

У МОГИЛЫ НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА

Его зарыли в шар земной...
                        Сергей Орлов

А на земле ручьи звенели,
Цвела сирень,
Старела мать…
Ему б сейчас лежать в постели,
А не на площади стоять.

Продут позёмкой
Зимний вечер.
Проулки, улицы — пусты.
И стынут каменные плечи
Под плащ-накидкой темноты.

Его в Орле
или в Иркутске
Ждать перестали земляки.
Ему бы сесть,
Переобуться
И, похоронке вопреки, —

В тот край,
Где пролетело детство,
Вернуться на исходе дня,
В избе родимой отогреться,
А не у Вечного огня.

СИРОТА
Палисадники,
Пихты —
Станция Юшала.
У него из родных тут
Лишь Россия была.

Он с котомочкой тощей,
Как взрывною волной,
На вокзальную площадь
Был отброшен войной.

И под небом весенним
В сорок трудном году
Зарабатывал пеньем
Он себе на еду.

Пел он плохо и жалко.
Но плясал — как цыган!
Мурашами бежали
Цыпки вверх по ногам.

Мог сыграть и на ложках
О ладошку руки.
В кепку падали гроши,
Звякали медяки.

Вся в мазуте и саже
Телогрейка была.
Тётя Нюра однажды
В дом его привела.

Тётя Нюра в ушате
Замочила бельё...
То ли брызги на платье,
То ли слёзы её...

ПОСЛЕВОЕННАЯ ВЕСНА

              Брату Николаю

Ты помнишь ту весну:
Упрямо к небу
Рвалась настырно ранняя трава.
А наша мать
За полбуханки хлеба
Ночь напролёт вязала кружева.

Скребла полы
И клеила калоши,
Поглядывая часто на кровать,
Где спали трое пацанов подросших,
Любивших плакать,
Петь
И рисовать.

Ты помнишь?
Мама выменяла где-то
За кружева карандашей набор.
И не тогда ль
Я приобщился к цвету,
Который мне сопутствует с тех пор.

Им стал зелёный.
Зеленели листья
И не могли завянуть на корню.
И потому я позже
Стал танкистом,
Что в цвет защитный красили броню.

ТЁТКА ДАРЬЯ
В День Победы
Тётка Дарья —
Вот уже который год —
Утром мужнины медали
Мягкой тряпочкой протрет.

Так в награды фронтовые
Въелась горечь передряг,
Что, всю жизнь прошив навылет,
Память
Встанет вновь в дверях...

Вот летишь ты на свиданье
За околицу села
Никакой ни теткой Дарьей,
А невестой, весела...

Сотни звёзд!
А может, тыщи?
И, не помня ничего,
Ты сама во тьме отыщешь
Губы жаркие его.

На счастливейшей полянке
Знать не знали
Ты и луг,
Что "Прощание славянки"
Вырвет милого из рук...

Я б за то вручал медали,
Что жила
В дни тех годин
Вера в силу ожиданья
Даже в плаче проводин.

Шла она с бойцами рядом,
Согревала в снег и в дождь...
Ты прильнёшь щекой к наградам
И украдкою
Всплакнешь.

ПОЧТАЛЬОНША
Как долго —
Через всю Россию —
Шли письма.
Днём и по ночам.
А ты, девчонкой, разносила
Их по дворам односельчан.

Летела мигом
К ждущим окнам,
Надеждой жившим всякий раз.
Такая шустрая,
Во многом
Не сразу ты разобралась.

Взять даже то,
Что торопиться,
Пожалуй, надо не всегда.
Ведь в сумке выцветшей тряпичной
Могла пристроиться беда.

О, письма с фронта!
Глянув мельком
На штемпель, адрес и печать,
Кто смог бы так,
Как ты умела,
Их содержанье различать?..

Обманчивость благополучья —
Был в тыщу раз
В те дни страшней
Родных мужицких закорючек,
Красивый почерк писарей.

Ты, размышляя на подворье,
Как бабья доля тяжела,
В конверт заклеенное горе
Вдове
Растерянно несла.

И, жадно вслушиваясь в сводки,
То в жар бросающих,
То в дрожь,
Солдатки знали —
По походке —
С какой ты весточкой идёшь.

КРАЙНЯЯ ИЗБА
Пурга.
Ни огонька и ни столба!
Усталости слепая паутина...
Но в белом мраке крайняя изба
Меня, как сына,
На ночь приютила.

В ней не нашлось домашнего вина,
Но угольки нашлись для самовара.
Хозяйка престарелая —
Одна! —
В ней, доживая век свой, зимовала.

В ней пышно взбитых не было перин,
И мне постелью стал тулуп овчинный.
А я сидел на лавке
И курил,
Прикуривая жадно от лучины.

В печи сухие таяли дрова,
Стреляя, как неотсыревший порох.
И думал о старушке я сперва,
Потом — о крайних избах,
От которых

Такой короткий путь до большака...
Отсюда — не на жатву урожая —
Сибирская крестьянка
Мужика,
Сынков своих на запад провожала.

Как ночи ожидания длинны!
Как луч надежды призрачен и тонок!
Здесь проходил
Передний край войны,
Сердца сжимая болью похоронок.

И если снова позовет труба
Иль заметёт дорогу вьюга злая,
Проводит нас
И встретит нас изба,
Та крайняя изба —
Не хата с краю.

ЧИСТОТА
Суровое военное житьё.
И столько в нём традиций, сколько прозы…
И перед боем чистое бельё
Солдатам выдавалось из обоза.

Бойцы же треугольники потом
Политрукам зачем-то отдавали.
И главное едва ли было в том,
Что люди перед смертью надевали.

Ведь где-то токовали глухари,
А рядом на дыбы земля вставала...
И всё-таки,
Чего ни говори,
Какая-то здесь связь
Существовала.

*   *   *

          В. М. Щеглову, рентгенологу

Полоснул, как финский нож, фугас!
Окруженье...
                      Харьков...
                                       Лихолетье...
Скольких пленных
Ты от смерти спас,
Будучи врачом в гросслазарете?!

Время то забыть бы поскорей
И овчарок бешеных оскалость...
Адовы круги концлагерей
Снятся ли тебе,
Василь Михалыч? 

Там, у жуткой памяти в плену,
Ты в который раз бежишь из плена.
Напугав уснувшую жену,
Вскрикнувший,
                     проснёшься сам мгновенно.

В снах подкопы продолжая рыть,
Не поймёшь, очнувшись, сразу —
                                                   где ты?..
Знавшая, что бросил ты курить,
Тянется рука за сигаретой.

Выступит холодный пот — ручьём!
Сядешь ты, ссутулив зябко плечи.
Вечным,
Как рентгеновским лучом,
Состраданием к больным просвечен.

РОДНОЙ ДОМ

Валентину Распутину

Снова в тесном дому соберёмся,
Три окошка — к реке под бугор...
А причина, возможно,
Лишь в том вся,
Что здесь мамка живёт до сих пор.

Мы смолистых дровишек наколем,
Засучив до локтей рукава.
На зелёном картофельном поле
Отцвела и пожухла ботва.

С чем сравнить материнскую старость?
С тяжкой участью тихих берёз,
На которых листвы не осталось, —
Всю по свету ветрище разнёс!..

Старший соль добывает в Усолье.
Младший брат обживает Москву.
Да и я в городок невысокий
Мать давно безнадёжно зову.

Рвётся нитка в том месте, где тонко.
Ну а если она не тонка?!
Наша мать, коренная чалдонка,
Дом бросать свой не хочет пока.

Сердцем чует:
Пока он не продан,
Каждый связан надёжным узлом
И с землею,
Откуда мы родом,
И с закатом за синим селом...

В доме, где не нажили богатства,
Где пока ещё мама жива,
Заставляет нас всех собираться
Неизбывная сила родства

ПОМИНКИ
Жизнь торжествует в разномастном гуле,
Где вздохи вдов порою не слышны...
В большой эмалированной кастрюле
Замесит мама
Тесто на блины.

И соберет соседок и знакомых,
Запрячет под косынку седину.
А тёплый блин
Вдруг встанет в горле комом,
Когда я на собравшихся взгляну.

Там, за окошком,
В этот вечер глуше
Шумят листвой осенние леса.
Помин души погибшего отца.
Она в мою переселилась душу!

Я разолью,
Как требует обычай,
Настойку, что от выдержки светла.
О коробок сломаю уйму спичек,
Прикуривая около стола.

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МОЕЙ МАТЕРИ
Самолёт у трапа замер.
Взгляд скользнул пo землякам —
Воспалёнными глазами
Я тебя средь них искал.

Подойду сейчас поближе
И, как в прошлую весну,
Ту слезу, что ветер выжал,
С твоего лица смахну.

Не один, а с младшим братом
В зал, где ты ждала, войду.
Там в полёт зовёт с плаката
Серебром обшивки «ТУ».

Близость встречи или ветер
Подгоняют торопя...
Неужель на этом свете
Больше нет уже тебя?!

Вышло так, что мы с годами
Разлетелись кто куда.
А вернуться опоздали
Не на день,
А навсегда.

Как бы падать ни спешило
Под колёса полотно,
Довезти к тебе машина
Не успела всё равно...

В темноте белеет ставень.
Брату что ль в конце пути
Это право предоставить —
В двери первому войти?

Но, ссутулившись угрюмо, —
Отрешённо одинок —
Он о том же самом думал,
На родной взойдя порог.

В нетерпенье — не в испуге —
Он потребовал: «Входи»,
Чтоб скорей увидеть руки
На твоей сухой груди.

Так частенько ты держала
В них, задумавшись, иглу.
А теперь в цветах лежала
Под иконкою в углу.

Настрадавшееся тело
Прикрывала простыня.
А в ногах твоих сидела
Наша близкая родня.

Причитала тётя Клава,
Как старухи в старину:
«Кто тебе, сестра,
Дал право
Оставлять меня одну?

Ни тепла в избе,
Ни дыма...
Порвалась надежды нить...
Как теперь я буду мимо
Этих окон проходить?!»

Плач, ознобом пробивая,
Разгулялся по избе...
— Почему она,
Живая,
Так печётся о себе?

Но когда не голосила.
Обессилевши, она,
То совсем невыносимой
Становилась тишина.

Тишины такой пугался,
Молча сам себя ругал.
Горло сдавливал не галстук —
Подступивших слёз
Аркан.

Зябко вздрагивали плечи,
Хоть я к плачу не привык...
Может, вправду,
Мёртвым легче,
Чем оставшимся в живых?

Телеграммы срочной выстрел
Их не ранит, не убьёт...
Мать, прости мне эти мысли.
Здесь мы с Саней. Видишь?
Вот!

Поделюсь я новостями,
Что привёз издалека.
Ну а Саня вновь растянет
Для тебя огонь — меха!

Ты спляши цыганский танец,
Приглуши разлуки боль.
А захочешь, я останусь —
Буду рядышком с тобой.

Ведь тебя мне не заменят
Ни работа, ни жена...
Бьется раненым тайменем
В сетях ночи
Тишина.

РОДОСЛОВНАЯ
Сколько смешано судеб
И различных кровей!
Добираюсь до сути
Родословной своей.

Дед родился в Николу.
И один на один,
Был пока ещё молод,
На медведя ходил.

Шкуры в старом сарае
Много лет берегли.
От него,
Николая,
Николаи пошли.

Но отец мой в атаке
Был сильней во сто крат.
Выходил он на танки
Со связкой гранат.

А без вести пропавших
Сколько в нашем роду?..
По следам землепашцев
И служилых
Иду.

Не сгибались под ветром,
Не боялись огня.
В честь их
Именем светлым
И назвали меня.

Ну, а если я струшу
В горьком беге минут,
Мёртвых прадедов души
Пусть меня
Проклянут.

СЛЕПОЙ
В огне бомбёжки,
В адском скрежете
Навеки свет в глазах потух...
Так обострила тьма кромешная
Его обыкновенный слух,

Что научился он по голосу
Определять прохожих рост,
Как поле — по шуршанью колоса,
Сентябрь — по шелесту берёз.

Бесшумной палочкой бамбуковой,
Что верной спутницей была,
Не мостовую он простукивал —
Гремел во все колокола.

Звонил о братьях по оружию!
Как будто бы из-под земли
Неумирающие души их
На стук откликнуться могли.

Пожгла, сломала, исковеркала
Подлесок жуткая гроза...
А иногда во сне,
Как в зеркале,
Он видит вновь свои глаза.

БАЛЛАДА О ТРЁХ КИТАХ

                        Светлой памяти моей                                                                                                бабушки Маликовой А. О.

Опять рассвет прикрыл поля
Пеною тумана…
— На трёх китах стоит Земля, —
Твердила бабка Анна.

Пока она не померла,
Я ей перечил:
«В пропасть
Земля упасть бы с них могла,
Как с парты круглый глобус».

Сыра, горька полынь-трава,
Взошедшая над прахом.
Здесь вспомнил я её слова
И в первый раз заплакал.

Я — плакал.
Вздрагивала бровь.
Вдруг ко всему живому
В душе затеплилась любовь
Глубокая,
Как омут.

Пробились хрупкие ростки!
А их оберегая,
В пути сбивая каблучки,
Пришла любовь другая.

Но приходилось за неё
Мне вместе с ней бороться,
Чтоб беззаботное житьё
Не занесло в болотце.

Был найден выход непростой:
Был паводок весенний,
В четыре стороны простор
И долгий путь на север.

Когда лицо моё вдали
От ветра багровело,
То не рубли
На край земли
Меня вели, а вера.

Ведь иногда она живёт
В порыве бесшабашном…
С ней гордо шли на эшафот!
С ней гибли в рукопашной!

Ты насмерть встань,
Не сохрани
Мир от чумы, пехота!..
Лишь жены-матери в те дни
Надеялись на что-то.

Послевоенная нужда
Злым коршуном витала —
В беде надежда никогда
Страну не покидала.

В лучах рассветных
И цветах,
Сползающих на берег,
Земля стоит на трёх китах —
Любви,
Надежде,
Вере!

*   *   *

Герою Советского Союза
Лебедеву Николаю Александровичу

Вникая сердцем в правду горьких сводок,
Стал город на Неве фронтовиком...
Вернулся зимним вечером с завода
Отец опять с урезанным пайком.

Не верь:
Мол, пах он клеем силикатным,
Темнея, как протравленная медь,
Одно лишь отличало хлеб блокадный —
Ни разу не успел он зачерстветь.

Лишь дочери — девчонки молодые,
Не видевшие в жизни ничего,
Глаза с трудом от хлеба отводили,
Пока мать ниткой резала его.

А сам отец, такой седой, сутулый,
Вздохнув, квартиру молча оглядел.
Нет ни стола, ни полок и ни стула.
Да — стула,
На котором сын сидел...

И вот когда в прошитом стужей доме
Всё, что горело, было сожжено,
Взял старый слесарь Лермонтовский томик
И вспомнил, может быть, «Бородино».

И передумал, видимо, о многом.
Ну а потом недрогнувшей рукой
«Буржуйку» подостывшую потрогал,
Откинул дверцу с болью и тоской.

Жену, детей, себя ли успокоил,
Пытался ли загнать подальше стыд:
«Я думаю, когда вернётся Коля,
То он поймёт, то он меня простит».

Шли жизнь и смерть по Ленинграду рядом.
Тепло от книг, текущее к ногам,
Могло назавтра стать в цехах снарядом.
Ещё одним снарядом — по врагам!

О, книги! Бескорыстные подруги —
Их меньше становилось с каждым днём —
Спасали обмороженные руки
Своим недолгим ласковым огнём.

НА ВАГАНЬКОВСКОМ КЛАДБИЩЕ
Прохладно было. Сыро по-осеннему.
И листья в скверах дворничихи жгли.
Мы шли на день рождения к Есенину.
На кладбище Ваганьковское шли.

Шли пионеры, старики и женщины.
Тут, в напряженье каждого держа,
Вселялась в нас чуть грустно и торжественно
Бессмертных строк открытая душа.

Мы круг тесней у памятника сузили —
И, приглушая в голосе металл,
Читала женщина: «Поэтам Грузии»,
А я «Письмо от матери» читал.

О чем-то о своём вдруг всхлипнул пьяница,
А старый клён листвою прошумел,
Что, кто к стихам, хоть грубовато, тянется,
Тот нежность сохранить в себе сумел.

Смеркалось быстро. Каждому, наверное,
Хотелось с ним побыть наедине...
Мы отошли. Открыв бутылку «Вермута»,
Глазами отыскали в стороне

Неровно листопадом занесенную
Могилку безымянную с крестом
И выпили. Сначала за Есенина
И за Россию-матушку потом.