Сергей МАРКОВ

ПОЛЯРНЫЙ АДМИРАЛ КОЛЧАК

Там, где волны дикий камень мылят,

Колыхая сумеречный свет,

Я встаю, простреленный навылет,

Поправляя сгнивший эполет.

Я встаю из ледяной купели,

Из воды седого Иртыша,

Где взлетела, не достигнув цели,

В небеса моряцкая душа.

В смертный час последнего аврала

Я взгляну в лицо нежданным снам,

Гордое величье адмирала

Подарив заплеванным волнам.

Помню стук голодных револьверов

И полночный торопливый суд.

Шпагами последних кондотьеров

Мы эпохе отдали салют.

Ведь пришли, весь мир испепеляя,

Дерзкие и сильные враги.

И напрасно бледный Пепеляев

Целовал чужие сапоги.

Я запомнил те слова расплаты,

Одного понять никак не мог:

Почему враги, как все солдаты,

Не берут сейчас под козырек.

Что ж считать загубленные души,

Замутить прощальное вино?

Умереть на этой белой суше

Мне, наверно, было суждено.

Думал я, что грозная победа

Поведет тупые корабли...

Жизнь моя, как черная торпеда,

С грохотом взорвалась на мели.

Чья вина, что в злой горячке торга

Я не слышал голоса огня?

Полководцы короля Георга

Продали и предали меня.

Я бы открывал архипелаги,

Слышал в море альбатросов крик,

Но бессильны проданные шпаги

В жирных пальцах мировых владык.

И тоскуя по морскому валу,

И с лицом, скоробленным, как жесть,

Я прошу: "Отдайте адмиралу

Перед смертью боевую честь..."

И теперь в груди четыре раны.

Помню я, при имени моем

Встрепенулись синие наганы

Остроклювым жадным вороньем.

                                     Не позже 1932

Знаю я - малиновою ранью...

Знаю я — малиновою ранью
Лебеди плывут над Лебедянью,
А в Медыни золотится мед.
Не скопа ли кружится в Скопине?
А в Серпейске ржавой смерти ждет
Серп горбатый в дедовском овине.

Кто же ты, что в жизнь мою вошла:
Горлица из древнего Орла?
Любушка из тихого Любима?
Не ответит, пролетая мимо,
Лебедь, будто белая стрела.

Или ты в Архангельской земле
Рождена, зовешься Ангелиной,
Где морские волны с мерзлой глиной
Осенью грызутся в звонкой мгле?

Зимний ветер и упруг и свеж,
По сугробам зашагали тени,
В инее серебряном олени,
А мороз всю ночь ломился в сени.
Льдинкою мизинца не обрежь,
Утром умываючись в Мезени!

На перилах синеватый лед.
Слабая снежинка упадет —
Таять на плече или реснице.
Посмотри! На севере туман,
Ветер, гром, как будто океан,
Небом, тундрой и тобою пьян,
Ринулся к бревенчатой светлице.

Я узнаю, где стоит твой дом!
Я люблю тебя, как любят гром,
Яблоко, сосну в седом уборе.
Если я когда-нибудь умру,
Все равно услышишь на ветру
Голос мой в серебряном просторе!

                                               1940

Суворов

Холодный плащ с простреленной полой,
И крестики узора на сорочке,
И ладанка с московскою землей
На потемневшей бисерной цепочке.

Эфес расшатан, треснули ножны,
Но он презрел парадную отвагу;
И без того народы знать должны
Разящую суворовскую шпагу!

Он вспоминал шестидесятый год —
Осенний дождь, разбрызганную глину.
Струилась кровь у городских ворот,
И казаки скакали по Берлину.

Он говорил: «Пруссак и знать не мог.
Что здесь его достанет наша пика.
А русский штык? Орлы, помилуй бог,
Недаром мы клевали Фридерика!»

Суворов хмурит старческую бровь:
«Что есть мечта? Прошедшего наследство…»
И тот поход, как первая любовь,
А может быть, как радостное детство.

Душа — железо, а мечта — опала,
Мечта ложится в прочную оправу.
О призрак детства — старый Ганнибал,
Провидевший суворовскую славу!

Орлиный век, орлиная судьба!
Одна лишь мысль о них — благоговейна.
Поет фанагорийская труба.
Ведет полки от Ладоги до Рейна.

Дунайский ветер, жесткий финский снег
И площади встревоженной Варшавы…
Идет необычайный человек
К вершинам чистым подвига и славы.

За ним шагают верные полки,
Мерцает медь безжалостных прикладов,
И ровно светят тульские штыки
Лазури италийских вертоградов.

Идет сквозь лед, граниты и грозу
С уверенной улыбкой исполина.
На горном солнце искрится внизу
Извилистая рейнская долина.

Грозит снегам стремительным перстом
И, вдохновленный мужества примером,
Обняв солдата, дедовским крестом
Меняется с героем-гренадером.

И глубина альпийской синевы
Струит прохладу чистого колодца.
Как сердце бьется! И земля Москвы
Опять стучится в сердце полководца.

                                                            1944

Русская речь

Я — русский. Дышу и живу

Широкой, свободною речью.

Утратить её наяву –

Подобно чуме иль увечью.

Бессмертной её нареки!

Её колыбель не забыта;

В истоках славянской реки

Сверкают алмазы санскрита.

Чиста, как серебряный меч

И свет в глубине небосвода,

Великая русская речь —

Надежда и счастье народа.

Мне снилось: пытали огнём

И тьмою тюремного крова,

Чтоб замерли в сердце моём

Истоки могучаго слова.

Но вновь я позвал наяву

Ровесницу звёздного свода, —

Я снова дышу и живу

Надеждой и счастьем народа!

                                 1954

*  *  *

Оставила тонкое жало

Во мне золотая пчела;

Покуда оно трепетало,

Летунья уже умерла.

Но как же добились пощады

У солнца и ясного дня

Двуногие скользкие гады,

Что жалили в сердце меня?

                            1954

Змея

Змея в малиннике сухом

Свернулась в скользкий жгут.

Ей незачем ползти в мой дом,

Ей хорошо и тут.

И что ей радость иль печаль?

Бесчувственный клубок,

Как бирюзовая спираль

Проводит смертный ток.

                          1968

Язык детей

Шумят сады, и солнечные пятна

Горят слюдой на голубом песке,

И дети говорят на непонятном

Нам, взрослым, океанском языке.

Я слушаю, не находя ответа…

Кому, скажите, понимать дано

Косноязычье светлое поэта

И детский лепет, тёмный, как вино?

                                          1979