Светлана ЕЛИСЕЕВА
г. Переславль-Залесский

Елисеева Светлана Вячеславовна родилась в 1967 году в городе Переславле-Залесском, училась в Московском институте прикладной биотехнологии. Недавно стала членом ЛИТО в родном городе и начала заниматься литературным творчеством. В 2021 году у Светланы Вячеславовны вышла книга под названием «И возродится новый день», а также были опубликованы в местных СМИ стихи и рассказы.

НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО

  Ранним июльским утром пятиклассник Санька, открыв от любопытства выпачканный чернилами рот, сидел на подоконнике старого деревенского дома. Он с огромным  удовольствием наблюдал, как соседский козёл Лео усердно поедал ещё неокрепшие кочаны капусты тёти Дуси. «Вот так дела! — думал проказник. — Интересно, что произойдёт, если обнаружится пропажа козлиной радости не сразу, а через какое-то время?» 
    Козёл с завидным спокойствием похрустывал вкуснейшим завтраком из прохладных капустных листьев, демонстрируя на солнце свою ухоженную, вычесанную заботливой хозяйской рукой шёрстку. Ему, по всей видимости, было приятно ощущать в себе сочный деликатес, который последовательно расщеплялся на очень полезные и необходимые козлиному организму витамины.
    К тому же Саньке показалось, что животное хитро улыбается, потряхивая жидкой бородкой в такт энергичным жевательным движениям. И сам невольно улыбнулся в ответ, получив звонкий подзатыльник, приведший паренька в чувства. 
    — Ты это чего таращишься на козла? Хоть одну книжку прочитал за лето, или, как всегда, ничего не задавали? 
    Парнишка втянул, словно нашкодивший кот, худую шею в липкое от внезапно выступившего пота тело и обернулся на грозный окрик отца.
  — Да сделал я всё, даже в читательский дневник потрудился записать. Жду вот, когда Борька во двор выйдет, чтоб мячик погонять да на велике покататься. А что это, пап, тётка Дуся своего козла так смешно обозвала?
  — Тебе-то что за дело? Обожает наша Фёдоровна бразильские страсти смотреть по телевизору. Вот и присвоила своему питомцу имя тамошнего сердцееда. Она ещё женщина ого-го и всякое проявление чувств ей не во вред. Санька ничего не понял из последних слов родителя, натянул рубаху и припустился на улицу.
    Вечером уставший, обессиленный мальчуган присел на кровать, приткнувшись к тёплому дедову плечу. Он обожал дедушку, а вместе с ним пряное, разомлевшее деревенское лето, опоясанное густыми леденящими душу туманами. Здесь, обласканный солнцем, ветром-бродягой, Сашка чувствовал себя вольно и счастливо.
    Дед сидел, сложив длинные бугристые руки на коленях, и смотрел телевизор. Санька исподволь разглядывал его и никак не мог представить молодым. Высохшее за долгие годы лицо больше походило на растрескавшееся без дождей и влаги плато, на котором кое-где виднелись остатки скудной растительности. Мутные зрачки впалых глаз с обвисшими, словно оползни, веками напоминали Саньке знакомую, ослепшую от старости собаку. 
    Эту собачонку Сашка заприметил, ещё живя в шумном задымлённом заводскими трубами городе. Она бегала бесцельно по вымощенным булыжником улочкам и тыкалась мокрой мордой в прохожих. Те же попутно, не церемонясь, с крепкой бранью «одаривали» четвероногую растяпу пинком в тощие бока. Поджав хвост, собака от боли визжала и почему-то всё оборачивалась, наверное, по привычке, как когда-то, будучи зрячей, старалась запомнить обидчика. 
    Саньке до слёз было жалко животинку, и он по дороге в школу заботливо клал в карман кусок белой булки, которую собака, не жуя, быстро проглатывала. Мальчишка всё пытался мало-мальски разглядеть в её глазах неприкрытую собачью благодарность, но дворняга каждый раз смотрела затянутыми белой плёнкой глазницами мимо него, куда-то в сторону, часто облизываясь и виляя облезлым хвостом в репейнике. Потом Сашка потерял беднягу из виду. Возможно, собака просто умерла под колёсами случайного автомобиля или же от старости. 
   У парнишки вдруг ни с того ни с сего защипало в носу. Он, сглотнув неприятный комок в горле, потёр пальцами вспотевшие виски и благополучно перенаправил свои мысли. 
   Саньке отчётливо представилась необычайная картина: на зелёных плантациях солнечной Бразилии наглый козёл тёти Дуси смачно уничтожает бананы. Растопыренные укропные зонтики в детском воображении превратились в высоченные пальмы, а зубастая, как пила, крапива у сарая — в непроходимые, полные опасностей джунгли.
    — Деда, а вот скажи мне, разве можно козлов называть бразильскими именами? Он же наш, советский, тутошний? 
    — Это ты про соседского что ли? 
    — Ну, да. Он нынче всю капусту перепортил.
    — А что ж ты видел, чертёнок, и не помешал этому безобразию?
    Сашок заёрзал, засопел, растирая кулаком грязь по щеке.
    — Тебе, стало быть, дюже интересно и не жалко трудов бедной женщины, которая на днях тебя вкуснейшим пирогом угощала. Я-то думаю, чего это Евдокия Фёдоровна разрумянилась, веником охаживая своего красавца. Вот оказывается в чём причина.
    Дед вдруг привстал с кровати и замолчал, внимательно разглядывая кого-то в окне. Лицо его внезапно просветлело. 
   — Вон, Танюшка приехала к Дусе. Та ещё стрекоза! Медицинский заканчивает в следующем году, будет дипломированным врачом. Потом, словно вспомнив что-то, добавил. 
   — Ох, как нужны были хорошие врачи в войну, умные, грамотные! А то имелся у нас один эскулап. Чуть что — резать! А каково человеку жить без недостающей детали? Как ему, калеке горемычному, самого себя преодолеть? Вот ты, Санька, ну-ка, подбери, попробуй, под себя ногу да пройдись.
    Мальчуган поджал правую ногу и начал неистово барахтать руками в воздухе, точно его заставили пройтись с завязанными глазами по канату. Тело не слушалось, наклонялось то вперёд, то назад, покудова вовсе не упало на деревянный, давно некрашеный пол. Санёк виновато встал, тяжело вздохнув.
      — Ну, что много находил-то? То-то и оно.
    — Дедуль, расскажи ещё раз про ранение. Я так толком ничего не понял, мал был. В прошлом году школа приглашала на праздник победы ветеранов. Ты ещё, как на грех, приболел. А мне очень хотелось, чтоб о тебе все узнали…
    — Что тут рассказывать... Голодно было и страшно. Ты, вон, от нечего делать за козлом наблюдаешь, высунув язык. Я же есть постоянно хотел. Чуть прикорнёшь с винтовкой в руках — перед глазами хлебный мякиш и картошка, дымящаяся в чугунке. Мать, бывалочи, вынет её из печи прямо в мундире, а мы (нас трое ребят) наперегонки, кто быстрее схватит родимую. Пальцы обваришь, рот обожжёшь, а, знай, ныряешь в чёртову посудину. 
    Нечего порой жрать было. В окопах сидели все во вшах, грязные, вонючие. Это только в кино показывают чистеньких да пригожих солдат. 
    Была у нас в полку медсестра Зоя. Красивая девка, видная. До войны всё хотела стать артисткой, как Любовь Орлова. Она даже чем-то походила на неё: такая же белокурая, яркая, сочная, словно с концертной афиши. Между боями читала солдатам стихи, пела песни. Чтобы не прослыть скучной, надевала к представлению какую-нибудь безделицу — косынку, либо брошь прицепит — всё ей было к лицу. 

⁠   Если вдруг посчастливится истопить баньку, то Зоенька цельный день довольная ходила. Распустит свои длинные русалочьи волосы, вытащит из копилки немудрёных пожитков нарядное довоенное платье и обязательно в очередной раз примерит его. 

⁠⁠Слух дошёл до командира полка, что, мол, есть одна сестричка, которая мешает своими дурными наклонностями солдату добросовестно воевать. Командир не заставил себя долго ждать и сам пришёл с проверкой. Увидел — и оторопел. С той минуты жизнь у Зои круто изменилась… — дедушка заметно разволновался. — Пойду табачком затянусь, что-то худо мне.

     Дед вышел во двор, закашлялся, а Сашка напрочь забыл про козла и теперь принялся думать о Зоеньке. Ему представилось, что девушку жестоко пытают немцы, как легендарную Зою Космодемьянскую. Затем её, босую, окровавленную, выталкивают прикладами из избы на улицу в сорокаградусный мороз и казнят на глазах у жителей деревни…
    — Санька, спать пора! Куда наш дедуля запропастился? — отец шумно вошёл в дом, огляделся по сторонам и направился на кухню. Погремев пустым рукомойником, выругался с досады, что воды никто не удосужился налить. Вытер поспешно руки о лежавшую бесхозно на столе тряпку и, немного успокоившись, поставил на плиту греться чайник. Отец с матерью к Сашке приезжали каждую неделю с целой сеткой продуктов. Работая посменно, мама вечером возвращалась в город, оставляя мужа со стареньким свёкром.
    Дед через какое-то время вернулся и сел к столу, как ни в чём не бывало. Сын, обеспокоенный долгим отсутствием отца, справился о его здоровье. Когда крышка на чайнике тревожно запрыгала, дедуля пододвинул к себе бокал и продолжил рассказ уже под тягучий ароматный запах разливающегося индийского чая.
  — А ведь сколько парней эта сопливая девчушка вытащила на себе с поля боя! Попадись только фашистам в лапы — жуткая смерть ждала б нашу русалочку. Волочёт, бывало, солдата из-под обстрела, а сама вслух себя успокаивает: «Я — сильная, справлюсь, не таких бугаёв видала!».
    Ведь самыми тяжёлыми для советского народа были два первых года войны, когда наша армия вела только оборонительные бои, о наступлении и речи не шло. Приходилось оставлять всё: население, скот, неубранные поля, сады. 
  Девчонкам порой и восемнадцати не стукнуло, а уж просились вовсю воевать. Они вначале проходили школу медсестёр рабоче-крестьянской Красной армии, а потом прямиком отправлялись на фронт. Многие военные врачи туда попадали сразу после выпуска из мединститутов, не успев даже практику пройти у хороших специалистов. В нашем полку значилось шесть врачей и шесть их верных помощниц-сестричек. 
 Почти круглосуточно оперировали, перевязывали раненых. Раны были разные: огнестрельные, резаные, осколочные, штыковые. В них попадали земля, вата от ватников, листья. Многие солдаты тогда умирали, мучаясь гангреной. Зоя балагурила, подбадривала нас, читала раненым письма от родных и любимых.  
    — Деда, гангрена — это больно? — Санька развернул конфету и целиком отправил её в рот, чуть смочив губы чаем. 
    — Больно — не то слово, дружок! Солдат при этой заразе заживо начинает гнить. Ткани мертвеют, а потом идёт заражение всего организма. Ну, так вот — нравилась она нам, было уютно с ней, душевно. И каждый из нас по-своему её любил. Стало быть, запал на Зоеньку командир полка, да только девчоночка ему не ответила взаимностью. Всё мечтала по большой любви выйти замуж. Зоя бинты начинает стирать, а он, паразит, рядышком стоит, гладит своей поганой ручищей её по влажной худенькой спинке, пока та над корытом, сгорбившись, колдует. Врач Яков Данилыч, толковый был мужик, отдаст приказ к раненому бойцу бежать, а господин-полковник тут как тут — другую уже сестричку, пользуясь своим положением, направляет к «пацеенту». Война, брат, это не шутки! Там свои законы, порой жёсткие и несправедливые для мирного понимания.
    Следующим днём идёт наша Зоюшка вся заплаканная, мрачнее тучи, глаза на бойцов боится поднять. Тут мы всё поняли и не осудили, да только ещё жальче нам её стало. 
    В июле сорок второго под Воронежем шли бои, вытащила тогда Зоенька из-под пуль более сорока солдат, сама получила ранение в ногу. Пришло донесение, что командир ранен, при нём в планшете очень важные секретные документы. Зоя, не раздумывая, поползла к ненавистному обидчику. Нашла его, извлекла документы, не бросила умирать, а, корчась от боли, волоком потащила за собой. Он, помнится, схватил Зоеньку за рукав гимнастёрки и долго, долго смотрел в её глаза, на выбившуюся из-под косынки светлую прядь волос, касающуюся его грязного небритого лица, такой жалкий и беспомощный. А глаза у девчонки были необыкновенные — точно два василёчка, омытых тёплым грозовым дождём! Возможно, хотел увидеть в них хоть каплю сострадания, вымолить, таким образом, прощение, но, не выдержав внутреннего презрения к себе, к своей животной похоти, заплакал. А потом прохрипел глухо и страшно: «Пристрели меня, подлеца! Пристрели, слышишь! Ведь всё равно никто ничего не узнает!» Зоя к моему изумлению не торжествовала. Лишь с трудом разжав запачканные землёй и пеплом губы, прошептала: «Молчите, товарищ полковник, молчите. Во всём виновата война. С ней, как только выздоровеете, и поквитаетесь».
 Почему я знаю подробности столь щекотливого разговора, спросите вы, да потому что лежал поодаль недвижимый, будто мёртвый. Это потом выяснится, что осколком мне поранило ключицу и ногу чуть ниже бедра. Если б не медсестра Варя, лежать бы мне со всеми вместе на бранном поле под крик обезумевшего от счастья воронья. 
    У Сашки выступили слёзы, он сглотнул горький предательский комок, подступивший к горлу. Отец молча встал, обнял сына.
  — Пойдёмте спать. Дедушке вредно волноваться. А ты, Санька, не тревожь дедову память. Любые воспоминания о войне ему сейчас ни к чему. 
    — Одно хочу сказать вам, ребятушки. Будьте людьми, несмотря ни на что. Даже, если вас сильно обидели, причинив нестерпимую душевную боль. Жизнь сама всё расставит по своим местам. Кого надо — накажет, а кого отблагодарит.
    Дедушка встал и медленно, покачиваясь из стороны в сторону, поплёлся на террасу. Неприятный звук скрипучих деревянных половиц ещё долго висел в воздухе, будто привидение. В летней комнатке стояла железная кровать с круглым столом, прикрытым кружевной скатертью, накрахмаленной заботливой женской рукой. 
    Дед облокотился о край стола и вынул из-под ажурной вязи пожелтевшую фотографию послевоенных лет. С неё по-доброму смотрели глаза Любушки, «в миру» Зои Павловны Вороновой, сменившей сразу после войны имя и фамилию.
    Санька долго не мог уснуть, ворочался с бока на бок. Приподнявшись с постели, боязливо отодвинул сетчатую занавеску окна и уставился в темноту. На чёрном атласном небе в мелкой пыли звёзд тускло горел месяц, и что-то перемещалось вдали похожее на самолёт, оставляя позади себя длинный серебристо-молочный след. Справа, у плетня, ещё невызревший головастый подсолнух одиноко раскачивался на ветру. Мальчишка, передёрнув плечами, юркнул с головой под одеяло, вздохнул и мысленно произнёс: «Как же всё-таки здорово, что война давно закончилась! Как же всё-таки здорово!»

©    Светлана Елисеева