Елена СОМОВА
г. Нижний Новгород

Елена Владимировна Сомова родилась 2 августа 1966  года в г. Горьком  (Нижний Новгород). Окончила филфак ННГУ им. Лобачевского. Лауреат литературной премии «Российский писатель» по итогам 2023 года в номинации Критика.  Диплом  за поэзию: 3-е место в Международном русскоязычном поэтическом конкурсе «Дуэнде Лоркиано» – 2023 в рамках большого многосекционного и мультиязычного конкурса «Парнас» в г. Каникатти (Сицилия). Публиковалась в  журналах  « Молодая гвардия», «Невский альманах», «Литературный Иерусалим» и др. Автор  многих книг. 

РАЗГОВОР ЛАСТОЧЕК

*   *   *
Люблю молочный взгляд осеннего тумана,
Когда под утро в окнах тянущая ветвь
Ввысь позовет, и в воздухе сметана —
Преувеличенный сквозь небо санный след…

Замешивая день, как тесто в круглом блюде,
Расслышать клич вороны на суку
И разгадать попробовать, что будет
По наполняющему воздух пирогу…

И получить взамен такие шутки:
Бросается листвой смешливый великан,
Скрипит при ветре,  голубю по грудке 
погладит, — перышко к перу,
как орнитолог—мальчуган…

А новый день расковывает цепи,
Теплеет взгляд, и в сердце млеет свет…
Становятся ясны пути и цели.
Перчатки кленов обрекают на ответ.

*   *   *
Звенит волшебно тишина — 
то август лето провожает,
встречая прошенных гостей 
орехами в меду, 
коржами
высокой лунности 
вокруг, подъемом чувств. 
Как полустанки,
грохочут стекла в окнах  станций, —
проехали невольный стык
луча и зеркала. Окно
ночное 
кофе растворяет,
и лунный разветвленный клык
рождая заново, теряет
свой колокольчик золотой,
на звук которого попались
цветы, 
чья василькова завязь,
и лепестки, будто пруды 
горят водой от солнца, свет
бегущим краем процветает,
и сердце в пламени узнает,
что рассказал тот водный след.

*   *   *
Хороши были розы в саду,
десять штук их теперь я найду.
Остальные пятнадцать далече.
Оседает, как гарь, стылый вечер
мне на плечи,
смолист и беспечен.

Алый цвет растворен в мираже,
и восход, и закат в неглиже
отболел лепестком осиянным.
Как невеста глядит Несмеяна
на балконе своем деревянном.

Утекли все цветочки в саду,
даже астры теперь не найду — 
только в небе костры их гнездятся,
как веселые лики паяцев,
оптимизмом питая меня
в круговерти дня,
свет и счастье  для,
будто в милом застолье родня.

Исцарапаны звезды, звенят
колокольцами синих совят, — 
лупоглазых голов звездоряд,
будто яблок, полно на деревьях.
Их небес золотые кочевья
перемолоты в звездную даль,
ледяную, как сталь.

*   *   *
Родной очаг, тепло домашних рук.
Сопит во сне котенок-полукруг,
Дымится паром яблочная каша
из манки и сюрпризов лета, чаша,
способная прогнать любой недуг.

Спешит навстречу вечер-ветерок.
Звезда поёт во всё окно моё.
И тянет ночь за душу, как за пулю.
Дойти до точки не хватает ног,
И ты стреляешь, чтоб догнать, и стульев
нагнал, как пешеходов на порог.

Стреляет тонкокрылый экипаж
в стекло мохнатым брюхом, как мираж
в очках и с тростью, — шёл меня баюкать.
Я нахожу по шествию планет
микстуру сердцу, чей пребудет свет,
С кем мы с котом не будем носом хлюпать.

В стекле всё расплывается звезда
и колебанье вздоха — пять из ста
потягиваний воздуха ноздрями
идет от вышних сил, поводырями
которых были прошлые друзья,
но встретиться с которыми нельзя,
раз поменялись прошлыми ролями.

Пребудет свет и расплывется вздох, 
как западанье клавиш. Невтерпёж
понять, зачем мы все, как рыбы в воду, 
нырнули там, где плавился пророк
одна стезя легла под быстрый нож,
 и стеарин искал во льду свободу.

И стуком в дерево, как в дом, авторитет
стучал, сжимая обручем стилет,
решив проверить градус и погоду.

*   *   *
Как серебро звенящей ивы
свивает в воздухе колечки
и тянется навстречу млечным
подобьем облака, извивам
пространства, взгляд берёт у птиц и
у мастеров антенн на крышах!
Виток свободы, что на лицах — 
знак вечности. Смотреть повыше — 
в воздушный океан, и видеть
мир бирюзово-светлой влаги,
не отражающей атаки
летящей стаи птиц, обидеть
которых — немыслимо. Секреты мидий
на перламутровых страницах
и в чистом жемчуге тетрадей,
и чайки — это книги, с полок
вспорхнувшие, — а светлый всполох
летящих Муз в земном раскладе
небес
упал сейчас на крыши —
на взмахи поднимают лица.
Их кровельщик небес услышит
и пролетающая птица.

*   *   *
На Соловьиных островах студеный ключ,
В нём истина, как белая струна,
Мозаика струистого стекла
На призрачной воде, толкая тучи,
избытком солнечных лучей замучает.
Петляет и плетет, как спицы, свет,
разлиновал деревья и траву.
А шорохи звенящих трав — ответ, — 
в нём тайна всплесков рыбы на плаву.

Здесь в судорогах корчилась любовь,
хвативши глыбу льда, и поплавок
дал звука большего, чем колокол из снов,
и свет воды и солнца дал кивок:
Качелями симфонии волны
светоплетенье чертит в воздухе порог,
когда к сознанью пробуждает Бог,
и лето черпает ладони синевы.

ПРОМЕЛЬК БЫТИЯ
Вот-вот исчезнет промельк бытия,
где я с тобой беседую о главном,
и миг теряет свой разбежек плавный
и тает морем в горле. Ты и я — 
уже не избиратели судьбы,
не вычислители своих дорог,
вразброд идущих, и наоборот  —
гадатели, с какой ноги пойти,
идти ли вовсе. Время уберёт
с пути хранителей таких высот,
где не пройти, как волки, не найти
молочный завтрак. Ты меня прости, —
желтофиоль — не фантик подобрать,
разгон иллюзий — не загон слонов.
И если ищешь перемычку слов,
то все дела лежат, как сена стог.
Перебери по клавишам души
моменты, где ты сильно поспешил,
где клятвы превзошли иной порог,
с которого простить меня не мог
ни ты, ни Бог, ни превзойденный слог,
в котором рисовал прозренье Бог.

СКРИПКА
Вопреки себе, чувствам вопреки 
я тебя люблю, я себя дарую
скрипке и волне, тайной белизне
и лазури чувств, и мгновенью бури.
Времени в обход, вопреки себе,
чувству и волне, грубости и мату,
стонам, поту, лжи, крикам: «Отвори! 
Выжми свой ответ,
выдай! Где зарплата?!»

Вопреки себе, вопреки тебе,
рабству и молве, злу и униженью,
униженью прав, униженью чувств,
грязи, мерзлоте — без уничтоженья
чувства и добра — 
 ради их зарплат, —
ради волшебства, моря, положенья…

*   *   *
Три восклицательных знака,
три события, им предшествующие,
чудо радости, снизошедшее 
раньше радости, раньше злака — 

просто яблоком, восклицаньем и ударением,
чувством нежной любви оленьим.
Как расцвесть — так уже — пожалуйста,
Как поспеть — подожди, не жалуйся.

Раскуси человечьей радости, 
А потом и природной щедрости.
Прибывать будешь долго в младости,
Не узнаешь сварливой бедности.

Распушится ковыль лисёночком,
Загнездится тля на репейнике,
Ты обрадуешь мир ребёночком,
Солнце разветвится на венике.

Выйдут в степи олени в других краях,
И ты вытянешь руки к яблокам. 
Комбайнёры вытянутся в полях —
По улыбкам танцуют мятлики.

РАЗГОВОР ЛАСТОЧЕК
— Я нашел целых 5 сантиметров свободного места в гнезде!
— Это победа! Заводим птенцов!

НИЖЕГОРОДСКИЙ ФОНТАН
НА РЕЧНОМ ВОКЗАЛЕ
Водяные лилии фонтана
радуют здесь взоры непрестанно,
и звучит симфония, как меч,
усмиряемый водою, чтоб сберечь
всех прекрасных созерцаний диво!
Волшебства небесный дар красиво
снизошёл до круга серебра, —
до аллюров цирковых коней: 
рассмотри сквозь струи поскорей. 
Гаянэ и «Танец с саблями» страна
слушает и видит на Речном,
кто способен на причале счастья фон
не менять, когда бушует ветер
и толкает волны видеть это:
красоту фонтанных чудных струй,
с музыкой и счастьем поцелуй.

ДЕНЬ МОЛОДЁЖИ                    
И эти, моющие головы в фонтанах,
облипшие скульптурные фигуры, 
тела без умыслов под майками с цветами
или объемные, похожие на фуры,

бесцеремонно ссущие под ветром
и брызгами, поев фаст-фуда рядом,
жирами напитавшись, брызжут ядом,
чуть слово против — атакуют взглядом.

И мы купались, но не гадя в души,
при говорящем навостряли уши,
а эти их в отраде затыкают,
утробно афишируя, рыгают,

невозмутимо целятся об стенку
разбить слова учений по живому
(как в СССР по томикам нетленку)
и без ножа растаскивают слово
в улиточные сопли баснословно. 

Что делать с ними? Это наши дети,
дар Господа не осуждают всуе,
дарам дают, их искренне рисуют, 
как натюрморты, убирая плети, —

Они же нас повязывают ими,
как перед Богом, тленом и долгами
завинчивая стебель облаками,
чтоб не узнал, как засыхает имя
в облупленной до крови штукатурке,
в плевках, по кругу высказанных ровно,
и треугольником на стенах похоронных 
сквозная зависть в обезличенной натурке.

*   *   *

«Мир очень неприятен, в нём 
трудно не впасть в отчаяние…» 
     (Юрий Сапрыкин о В. Набокове. 
     "Коммерсант"/ Weekend №13, 19 апреля) 

Мир не приятен, приятна война
резвой сноровкой гарцующих грабель.
Бог здесь бывал. Золотая страна
цветом пшеничного цвета под сабель
свист:
жизнь колосьев, увы, недолга.
Самый красивый и так аккуратен:
Божье плетение без топора.
Счастлив, кто гаден.
Колос в плетении кос, — изумлен
это увидевший. Цветостиранье —
ритмика смерти, какая вольна
тем, кто в накладе.
Рубка сознания — газонокос.
Млейте в труде, голосистые грабли,
Это пока не слетел под откос
косарь над бездной токсических сабель.
Жизнь токсична, смерть стара.
Что поновей, вынимай, облицовщик!
Стены спасения, стены церквей
и сортировщик.
Здесь — голоштанные, там — сизари,
разворошили сердец костровища,
блажные тигли коварной любви
на пепелище.
Кладбищ живых колумбарных цепей
ценностный жребий.
Сухо ползёт — устреми взгляд скорей —
пшенный мой стебель.

*   *   *
Вещество, с которым можно общаться,
морская волна… как в лазури небесной,
купается счастье и падает честно
жемчужинами на песок, — так встречаться
привыкло начало и продолженье.
Песчинкой была жемчужиной раньше.
Где море — всё честно, не может быть фальши, —
за фата-морганой глазами слеженье
несет экзальтацию мировоззренью,
любви — ароматы Бургундии, розы,
а жизни — всю свежесть метаморфозы,
дойдя до блаженства через прозренье.

*   *   *
Поэзии чарующие строки…
их надо пережить, как таинства пророков,
и жить начать не с чистого листа, 
но с дуновенья ветра. Не из ста
твой взгляд, — единственный, как чудо
или видение, свет абсолюта
и разума всевидящее око.
Но я люблю все таинства пророка 
и наслажусь одним лишь удивленьем
и малой каплей ландыша веленья.
И наше в том невинно озорство,
что мы вселяем чудо в естество.

*   *   *
Меня обидели в моей обители,
а здесь цветут рассказы в паланкинах,
волшебные ключи питают Аладдина, 
и с неба тучи перышками вытерли,
пустили их по воздуху гулять
и взгляды пешеходов озарять.
И теплится стрекозьим треволненьем
крыло любви цветочным откровеньем. 

ЗАКЛЯТИЕ ЛЮБВИ
Я не прощаю никого:
шутов, сплясавших моё право
любить,
лжецов и Сирано,
и даже тех, кто ненавидеть
меня учил, сжирая пенки
с губ, не солгавших никому:
и тем, кого я прокляну,
и гладящим мои коленки.
Я проклинаю Сатану.
Я — чистых русел колыбель,
И в центре мира я — свидетель
и соглядатай волшебства.
Рабыней не была. 
Любя,
не насылают всуе рабство
на плоть и душу, постулатство,
стыдящееся самого 
Создателя. Ему дано
владеть и убеждать, владея
руном, что помогла Медея
украсть и с Ясоном бежать,
и даром жизни обладать.

*   *   *
Как жалко маленького: в детсаду орёт,
и надрывая сонную округу,
его судьба на легочный разлёт
(отдал ручонку нянечке, как другу)
весь мир винит в слепом своем сиротстве.
Будто на казнь уводит малыша,
свершая так земное благородство.
Но как проблемы времени решать,
раз в государстве жалость — как уродство
теперь,
и так вот можно малыша
тащить, орущего, на казнь разлуки.
Ему терпеть совсем чужие руки,
нос больно вытирающие, — так,
будто срывают вовсе, как башмак,
такую милую сопящую свистульку,
дышать которой с мамой легче.
Пульку
зажал пластмассовую, как смиренья знак.
Слезами вымолить у мира гусли,
чтоб струны успокоили атак
слепые вымахи душонки после,
когда его с рожденья зодиак
для малыша гармонии попросит.

*   *   *
Не плюй на землю окровавленных иллюзий, —
это болячка, шов надорванных мечтаний,
это отверженность любви, присяга Музе,
и добровольный плен, и камера страданий.

Воров безбожных и борцов за славу
Я прогоняю дымом соли, морем,
что из моих мечтаний вытянулось полем —
не знать его — что не признать за лаву
агонию вулкана — извержение,
иль низкое земное положение.

Вот так и жизнь кипит вулканной силой.
Ее рисуют, пишут и танцуют,
И вдруг ревнители являются и дуют, 
как опахалом, веером из вилы:
на острия насажены коренья
и водоросли, что питали море
иллюзиями самовосхожденья
на Аю-Даг — на спину спящему с рожденья
Медведю. Знаю я, почем фунт соли,
моих солей не переплыть неволе.
И даже если смерть придти изволит,
Я никогда перед свиньей не брошу боли.

ВКУС НЕЖНОСТИ                      
Никогда б не подумала раньше,
Что и у нежности есть вкус:
Тонко умирающей фальши
И леденцовых бус,
Лепестков опадающих сакуры.
Светлый Фортуны блеск…
Зернышком зодиаковым 
В сердце твой мир воскрес.

Звезды и планеты летели мимо, не задевая нас,
Отражая и выражая себя сквозь точечность фраз.
Драгоценные поцелуи
Сквозь нас текли, —
Растворенных молекул яви здесь больше, чем сна в крови.

Припадал губами ты к моему роднику,
Шли каскадами волны в нас, к нашему цветку.
Белорукие ветры зефирные нам несли
Голубя и голубку, нас тайной своей спасли.

И теперь по облаку наших дыханий ввысь
Устремляется песня в просветах глаз. Потянись —
И услышишь в плеске морском бутоны цветов, —
Дальнозоркой стихией идет караван послов.

Близорукий полдень в намереньях ясен, лишь
Полной гаммой идет внутри нас грозовая тишь.
Озаренные крыльями духа срастаются
Две души, и мы, как на зов, откликаемся
Звукам неба и волн,  стихии, сердечкам — вскачь.
Лишь бы никого не постиг огневой миг-плач
Белозубой зебры-разлуки, кусающей
В ужасе впотьмах, и в жару одной загорающей.

Потянись до звуков — услышишь движенье морей с планет, —
Вся Вселенная уместилась в один планшет:
На раскрыльях ложа
Мягкий вереск растет.
Я люблю тебя тоже,
Мне губ твоих сладок мед.

©    Елена Сомова