Андрей КУЛЬКОВ
г. Переславль-Залесский 

Протоиерей Андрей Михайлович Кульков родился в г. Семипалатинске Казахской ССР в семье военнослужащего в 1960 году. В 1970-м семья переехала в Переславль-Залесский. Андрей Михайлович получил профессию учителя русского языка и литературы и много времени посвятил учительской деятельности. Активно сотрудничал с ярославскими газетами «Северный рабочий» и «Юность. В 1991 году архиепископом Ярославским и Ростовским Платоном (Удовенко) в Феодоровском кафедральном соборе г. Ярославля А. М. Кульков был рукоположен в сан диакона, чуть позже — в сан пресвитера. В настоящее время является директором Переславской православной гимназии, руководителем Информационного-аналитического отдела Переславской епархии. Почётный настоятель Владимирского кафедрального собора г. Переславля-Залесского. Член Союза  писателей России.

АЗ ЕСМЬ АНДРЕЙ…

     Святой благоверный князь Андрей был сыном смоленского князя Фёодора Фоминского. Ещё в юные годы, тяготясь распрями своих братьев, он оставил родной город и простым странником пришёл в Переяславль-Залесский (около 1360 г.). В смирении и кротости он тридцать лет прослужил пономарём в храме святителя Николая, около которого и был погребён. 
 После его кончины обнаружили наследственный княжеский перстень, золотую цепь тяжёлые железные вериги — знак его подвижничества, а также малую хартию, на которой рукою почившего было написано: «Аз есмь Андрей, един от смоленских князей. Зависти ради и крамолы от братий моих оставих княжение мое и дом и прочее…».
    Обретение мощей святого благоверного князя Андрея Смоленского произошло в 1539 году по ходатайству преподобного Даниила Переяславского. В 2000 году мощи святого благоверного князя были обретены вновь и теперь пребывают в Никольском женском монастыре города Переславля-Залесского. «… радуйся, рабе Христа Бога, служителю Святыя Троицы, жителю Горняго града Иерусалима, странствовавый на земле Богоугодне, оставив отечество земное, получив Небесное…» (Из стихиры «на хвалитех» службы святому благоверному князю Андрею Смоленскому, Переславскому чудотворцу). 

1. Слово и дело
    Как-то молодая ещё княгиня-мать смотрела в мечтательной задумчивости с городской стены на играющую на солнце и протекающую внизу красивую и не очень широкую, «юную» реку. Рядом с ней был сын, княжич Андрей, совсем ещё дитя. Это задумчивое настроение матери передалось и сыну.
   — Матушка, а куда наша река течёт? — спросил он.
    — Наша река Днепр, княжич, течёт в Русское море, — ответила княгиня.
     — Но сначала будет город Могий Лев.
    — А лев нас не съест?! — испугался ребёнок. Он знал из разных рассказов, которые слышал на женской половине княжеского терема, где жил ещё по малолетству и по древней традиции, о существовании такого страшного зверя.
       Мама мягко улыбнулась:
  — Нет. Лев — это имя человеческое… Княжеское. По имени и город. И он наш родственник. Это Лев Даниилович, по прозванию Могутный.
     Княжич успокоился…
  — А потом мы проплывём мимо Киева, главного города русского, — продолжала мать.
    — А потом?
    — А потом будет Русское море.
    — А потом?
  Мама снова мягко улыбнулась: все дети одинаковы в своём любопытстве, в желании узнать что-то новое.
    — Русское море большое, сынок. Но если мы его преодолеем, мы прибудем в Царьград, главный город христианский.
    — А потом?
  — А потом будет море ещё большее! Оно большое, как жизнь человеческая! — мама теперь уже и сама увлеклась этой географической игрой с маленьким сыном. 
    — Это море омывает берега всей Земли, всей Вселенной!
    — А потом?! — у княжича дух захватывало от рассказа матери.
 — А потом будет Святая Земля. Град Иерусалим. Земля Господа нашего Иисуса Христа…
    — А дальше что, матушка?! — не унимался княжич.
  — А дальше Небесный Иерусалим, град Небесного Царя! И нет туда, сыне, земных стёжек-дорожек…
  — А я там буду, матушка! — неожиданно уверенно сказал княжич.  Как он любил свою мать! Она была, конечно, самой прекрасной на свете, и сын всегда жмурился при виде её красоты. Красивее никого нет! Кроме Матери Божией, конечно… И как он ревновал её к другим детям. И один раз осмелился, спросил:
    — Мамо, а ты ведь и меня любишь тоже? Его глаза блеснули, голос задрожал, и его почти не стало слышно. Мать посмотрела на сына, взгляд задержался, и лицо её высветилось.
    Колт — древнерусская краса женская, полая эмалированная подвеска серебряная, вычерненная зернью, сканью.
    Мать сняла с виска это украшение, передала сыну, вложила в его пухлую ручку, завернув пальчики ребёнка, как послание запечатала:
    — Я люблю тебя больше всех на свете, мой маленький князь...
  А вскоре Андрея перевели на мужскую половину княжеского терема.
    После традиционного обряда «посажения на конь» и вручения княжичу меча дядька Арефа, который следил теперь за воспитанием мужчины и воина из «мамкиного любимчика», наставлял:
    — Меч — твоё продолжение. Твои руки и ноги — это продолжения тебя «сокровенного», твои дела и твои дороги, за которые ты ответишь перед Богом. А меч — чтоб веру в Господа сберечь! Меч — это продолжение рук твоих! Не расставайся с ним ни днём, ни ночью, княжич! 
 — Служение князя словом и делом! — наставлял сына князь отец. — Словом Божиим и ратным делом! Учись владеть мечом, сын! В нём твоя сила. Но ещё усерднее учи Слово Божие! В нём твоя правда! И знай, что иногда правду Слова нужно подкреплять силой меча…
  И княжич учился. Учился ратному делу, терпению, выносливости, преодолению боли и невзгод. Когда подопечный дядьки Арефы, проскакав на лошади вместе со всеми по полям и лесам на охоте целый день до сумерек, стерев себе копчик и сбив ноги, усталый и изголодавшийся на вечернем привале первым бросался после молитвы к общему котлу, его степенно останавливал дядька-наставник: 
    — Куда поперёд старших?!
    И звонко бил деревянной ложкой по лбу…
    А в Слове Божьем, в обрядах древней старины наставлял княжича сам князь-отец. Никому не доверял он самого главного для сына в его жизни. Часто говорил ему:
    — Ты можешь ослабнуть глазами. Дом вместе с книгами может сгореть. Но если ты просветишь себя Словом Божьим и будешь следовать за Христом, то Слово Его живое всегда будут с тобою… 
Князь Андрей легко запоминал псалмы, тексты Евангелия, полюбил церковное богослужение, знал его. Пел на клиросе ломающимся уже голосом… 
    — Мы рюриковичи! — не раз говаривал сыну отец. — Происходим мы от потомков князя Ростислава Мстиславича…
    А молодой князь не мог не видеть, какая распря царила тогда среди его сродников! Рюриковичей этих, претендующих на престол Смоленский, бывало иногда до семнадцати человек на «свято место»!
    — Кто прав, отец?! — как-то не сдержался и спросил старого уже отца сын.
    — А у кого меч длиннее, тот и прав!
    — А, разве правда Бога в длине меча?!
    Отец задумался, сник головой, будто совсем погас.
  Князь Фёдор Фоминский прозывался Слепым…
    — А сколько людей, сынок, столько и правд…
   Глаза юного князя вспыхнули огнём ревности, в которой он и произнёс:
    — Если правда у того, у кого меч длиннее, тогда и не нужен меч!
  Старый князь молча снял с десницы княжеский перстень, отдал сыну. Подумав, отец сказал:
    — Иди, сын, в Переславль, в город на восходе Солнца за лесами, на родину сродника нашего князя великого Александра Ярославича. Он же по матушке тоже ведь наш, Мстиславич! Может, и там нет правды, но с Ярославичем оно как-то теплей…

2. «География» Неба
    И князь Андрей отправился в путь. Под простой одеждой странника на нём была гривна, знак власти княжеской, которую накануне передал ему князь-отец, а на шее вместе с крестом висели перстень отцовский и колт — подарок уже отошедшей ко Господу матушки. Меча он с собой в странствие не взял: «Взявшие меч, мечом погибнут!» (Мф. 26:52) А книги все были в «кожаном переплёте», все в нём, в его молодой и острой памяти…
    И что остаётся? «Ноги — продолжение тебя»…
  «Блажени непорочнии в путь ходящии в законе Господни…» (Пс. 138, 1)
    Когда иссякает любовь, открываются дороги. Многие в Смоленске возрадовались уходу князя Андрея. 
    «Ибо седоша князи и на мя клеветаху…» (Пс. 138, 23)
      Хороший день. Летний, солнечный. 
  Когда князь обернулся в последний раз окинуть взглядом родные места, он увидел девочку-простолюдинку: смуглую, босоногую, с выгоревшими на солнце бровями.
    Босоногая девочка стояла на пыльной дороге, которая вилась сквозь ржаное поле в васильках. Девочка осторожно улыбалась, а взгляд её был мутно-туманный, как вся предстоящая жизнь князя…
    В детстве князю, когда со стены города он вглядывался в простирающуюся до горизонта даль, интересно было: а что там, за тем лесом? А ещё дальше? И его воображению рисовались чудные и красочные картины. А теперь он и сам шёл теперь навстречу восходящему солнышку, шёл в эту самую чудную даль, но далеко не всё было так чудно, как грезилось в детстве. Приходилось ему и голодать, и укрываться от проливного дождя в лесу под лапою ели. Пригодились уроки из детства от дядьки Арефы!
    Из плохонькой печки в курной крестьянской избе дым через устье поднимался под конус крыши и, скапливаясь там сизо-серым облаком, грозился опуститься ниже, наполнить собою всё жилище, но потихоньку выходил через отверстия наружу, оставляя после себя свисающие с крыши, как стая спящих летучих мышей, многочисленные гроздья копоти, покачивающиеся на ветру. И вот одна из таких гроздей оторвалась и медленно стала опускаться, и опустилась на пол. А точнее, она опустилась на лицо спящему на голом земляном полу князю-страннику, которого бедные хлебопашцы пустили в дом переночевать. Копоть легла на измождённое его лицо уродливой чёрной сеткой, покачиваясь на гуляющем по полу ветру, а князь улыбнулся во сне детской улыбкой, будто ему на лицо села красивая трепетная бабочка… И вдруг встрепенулся. И махнул рукой. Ему только что приснилось, будто паук облепил его лицо, а он разит мечом паутину. Он уже и меч незримый схватил во сне, как дети деревенские от души расхохотались, глядя, как путник машет во сне руками.
      Липкая сажа разъедала глаза…
    — Очи промой!
    Князь промыл глаза, похлебал предложенной ему простенькой похлебки-тюри…
    «Пришлец аз есмь на земли, не скрый от мене заповеди Твоя» (Пс. 138, 23)
    И снова в путь, снова в неизвестность…
    «Стопы мои направи по словеси Твоему, и да не обладает мною всякое беззаконие. Избави мя от клеветы человеческия, и сохраню заповеди Твоя. Лице Твое просвети на раба Твоего и научи мя оправданием Твоим.» (Пс. 138, 133-135)
    Что это такое — дорога от Смоленска до Переславля почти в 500 верст?! И в наше-то время путь не простой, а тогда, в XIV веке? Татары, разбойники, голод, мор. А из опоры и защиты — только один Господь Бог!
    — Нюхом чую, серебро на нём! — сиплым голосом один разбойник говорил другому про князя, мирно спавшего в «разбойничьем лесу», в который привела его странническая стёжка-дорожка.
    — Да какое серебро? Вериги, чаю, железные, — отвечал разбойник старший, вожак. 
    — Откуда на нём, лохмодране бродячем, серебро? Так, странничек Божий…
Вожак был высокий, смурной, рассудительный.
    — А я тебе говорю, дядя Яков: серебро! — не унимался разбойник мелкорослый и мелкоглазый, раздувая широко свои ноздри, — оно запах свой особый имеет! Клянусь! Да и не странник он обычный, а совсем не тот человек, за которого себя выдаёт! У нас есть два ножа. Давай зарежем его, а серебро его нашим будет!
 Разбойники сидели у ночного костра, перешёптывались…
    Князь слышал их беседу, лёжа под дубом.
    «Мене ждаша грешницы погубити мя…» (Пс. 118, 95)
    — Вот так и праведного Никиту погубили, — неожиданно стал рассказывать вожак дядя Яков, — недалеко отсюда было, в Никитском монастыре под Переславлем жил Никита. А лихие люди подумали, что вериги на нём серебряные. И убили. Вериги то оказались железяками, а человек — Божьим! Ты Божьего человека убить хочешь, Федот?!
   
    

  — Упаси Бог! — просипел Федот и перекрестился, — только это не Божий человек, а на нём серебро! Давай разоблачим! Страсть как любопытно! Ты на ноги сядешь, я ножичком по горлу. И делов-то! Зато правда вскроется: Божий человек это, или так, шелопуга придорожная…

     — Угомонись! — рыкнул вожак. — Давай спать! А ещё в монастырь собрался!

     — А и собрался! — засипел обиженно мелкий разбойник. — Только мне сперва надобно семь лун на синь-камне просидеть! Бабка-знахарка велела от сглаза. Сглазили меня люди недобрые…⁠     

    — Угу! И семь человек зарезать! — отмахнулся от него вожак. — Спи, давай! А князь уже дремал. И снилась ему Москва белокаменная, которую он недавно повидал. Князь думал, что самый красивый град на земле — это Смоленск. А тут увидел лебёдушку Москву: болезную, неловкую, только пробующую свои крылышки неуверенно, плеща ими. Красавица Белая!

     — А мы тут давеча ночью убить тебя хотели! — простодушно рассказывал утром вожак дядя Яков, разрезая ковригу хлеба.

      — И чего ж не убили?

     — Дык… распря вышла промеж нас, согласия не было! — толковал вожак. — Федот говорит, что на тебе серебро, а я говорю: нету!

       — Ваша правда, нет на мне серебра…

    — А я чего и говорил ему?! — обрадовался вожак, что не взял греха на душу. Он даже перекрестился и облегчённо вздохнул. — А ещё он говорил, что не тот ты человек, за кого себя выдаёшь, не простой странник! — радостно продолжал вожак.

     — А вот тут Федот прав, — согласился князь. — Я хоть и странник, да не простой. Князь я. И не серебро на мне, Федот, золото… Так вот… Ну, за хлеб-соль и приют благодарствуйте… Пора мне, люди добрые…
  Князь встал, а разбойники опешили. Пошевелиться не могли. И хартии не нужно было никакой. И взгляда тут достаточно: конечно, князь!
    При определённой сноровке можно, конечно, попытаться лишить князя золотой гривны — атрибута его княжеской власти. Но невозможно забрать у человека, не лишив его жизни, того, что принадлежит ему по природе его. Достоинство всё равно себя проявит: в осанке, во взгляде, в голосе. И меча не надобно…

Безмолвие
    Придя в Переславль и облюбовав для себя бесхитростную церковку святителя Николая при Южных вратах в городских валах, князь Андрей решил безмолвствовать. И были на то причины не только аскетические. 
    Священник Никольского храма с прищуром посмотрел на подошедшего к нему странника:
    — А я признал тебя! Ты у меня яблоки из сада воровал в прошлое лето! Что?! Совесть заела?! Каяться пришёл?! 
    Князь смиренно потупил взор…
    — То-то! Ладно. Бог прощать велел! На тебе заступ! Рой грядку в покаяние!
    Князь взял лопату, вырыл положенные гряды.
 Батюшка быстро по-хозяйски оценил трудолюбивые способности странника.
    — Ты высоты не боишься?
    Князь пренебрежительно повел плечами.
    — Вишь, милок, в чём дело, — судорожно стал объяснять священник, — был у меня помощник Вася, так увели его нехристи! А кровля прохудилась, в аккурат над алтарём! Невозможно иной раз и службу вести: льёт дождь прямо на престол, прямо мне за филонь и в Святой Потир! А я по грехам моим обрюзг плотию безмерно, боюсь подняться по лествице: обломятся подо мной все ступени! Ты не помог бы? …
   Князь понял проблему, взлетел по ступенькам лестницы на обветшалую кровлю храма, к концу дня залатал прорехи…
    — Вона как…
     Бога любишь,
     А в кармане кукиш?!
     Пойдём, накормлю, говорю…
 Пока привеченный батюшкой князь трапезничал, священник пытливо его рассматривал:
    — А ты не местный! Тутошних я всех знаю. Ты ловчий княжеский из Соколки?! А?!
    Князь развел руками.
    Священник довольно усмехнулся:
   — То-то! Меня не проведёшь! Я княжьего человека нюхом чую! Что, у князя в опалу попал?! Сокол, поди, княжеский любимый пропал? Ладно! Живи при храме! Не выдам! Только помогай уж мне! А то, может, ты и грамоте разумен? Шестопсалмие, кафизмы читаешь в храме?
    Князь сокрушённо показал на уста… Батюшка понял:
    — У кого нет слов —
    И для греха нет основ…
    Эх, какой был у меня Вася! Как сына любил его! И читал, и пел! Да вот ведь, ещё один «талант» открыл наш Василёк: пить стал. Захотелось бражки, стащил в церкви кадильницу, понёс бессерменам, так они, нехристи, и кадильницу взяли, и Васятку моего в Орду повлекли…
    Захотелось бражки —
    Да проснулся в овражке…
    Господи, как он там? Сохрани, коли жив, упокой, коли мёртв, раба Твоего Василия! И прости неразумному святотатство…
Ладно, живи, человек Божий…
  И оставил батюшка князя жить поначалу прямо в храме. 
    Дождавшись, когда он остался в церкви один, с какой радостью князь Андрей стал прикладывался к иконам, как родных, которых давно не видел, целовал; молился… Ночь пролетела — а он и не заметил. Он листал книги, дорогие его сердцу книги! Вот с кем долгой была разлука! И какого труда стоило князю отказаться от предложения священника участвовать в богослужении чтецом! Он от радости чуть было сразу не согласился, но осекся… 
    Да только бы стоило ему начать читать в церкви своим голосом, безупречным чтением — что там ловчий княжеский, тут бы сразу он и встал перед бухнувшимся на колени испуганным священником самим собой в полный свой княжеский рост! 
    Будучи пономарём при Никольском храме, закрыв уста, князь Андрей открыл в себе многие таланты. Он научился плотничать: делал аналои, киоты для икон, нехитрую мебель; выточил батюшке из липы потир для причастия и лжицу. У местного гончара князь научился делать посуду: опять же для храма, для прихожан. А вне храма постоянно лепил для ребятни свистульки, делал лошадок, смешных людей. Детки очень потешались. А для себя, помимо плошки, кружки и ложки, сделал лишь кресло и стол. Князь замыслил сделать простой стул, седалище, но как-то само собой получилось кресло. Добротное. Ложа не было у князя. В этом кресле он и почивал, когда приходилось.
    На реке Трубеже прямо за городскими валами была кузница, и князь полюбил туда ходить, когда было у него время между пономарскими послушаниями. Князь любил смотреть на воду, которая с Трубежа лилась на лопасти колеса, приводящего в движение меха, раздувающие огонь кузницы. Князь любил смотреть на белый внутри горнила огонь, в котором краснело железо. Но еще больше он любил смотреть на работу кузнеца, как тот из полоски железа долгими ударами молота вытягивал то, что на глазах князя превращалось в меч. Кузнец был плотным, крепким, жилистым и молчаливо-смышлёным мужиком. Матушка его была ему под стать. Детки, как грибочки на полянке лесной: мал мала меньше, все чистенькие, плотненькие, добротные, румяненькие, чисто боровички. Князь как-то вылепил из глины их семейный «портрет»: кряжистые фигурки кузнеца с супругою и детишек. И семейство молотобойца от души потешалось: дети тыкали пальцами в глиняные фигурки, признавая себя... И не меньше чем на воду, огонь и работу кузнеца, князь любил смотреть на детей… 
    Но было у князя к кузнецу отдельное дело. Как-то принёс он ему чертёж на бересте с размерами и надписями. Тот осмотрел, оценил:
    — Ишь ты… Вериги? Толково изложено.  
 Кузнец задумался, лукаво улыбнулся, почёсывая бороду. Князь понимающе улыбнулся и выложил перед кузнецом детский ещё подарок матушки — колт.
   Кузнец осторожно положил тонкое украшение себе на ладонь. Казалось, оно сейчас в этой огромной ладони просто растает, как снежинка. А мастер не мог налюбоваться тонкими и изящными линиями женской височной подвески неземной красоты…
    — Ишь ты…
    Но аккуратно вернул колт князю.
    — По работе…
    Пока ковались вериги, князь часто захаживал в кузницу. Кузнец вериги для князя ковал в свободное время, по вечерам. А основная работа его была — доспехи воинские. И не только он один занимался ею. Во многих уголках Руси беспрестанно раздувались теперь мехи кузниц и работали кузнецы. Готовилась Русь-Матушка к страшной и решительной сече, которая уже предвкушалась ею. И князь Андрей это прекрасно понимал, а потому не торопил молотобойца со своим заказом.
    Как-то, когда ему казалось, что он не замечен, князь взял в кузнице в руки один из недавно выкованных мечей, осмотрел трепетно, вышел «на свет». И это было для него почти как встреча с книгой со знакомым запахом страниц…  И, оглянувшись, ещё раз убедившись в том, что никто его не видит, князь-пономарь сделал несколько решительных горизонтальных и вертикальных махов мечом, как учил его когда-то дядька Арефа…
    Помнят, помнят руки прирождённого воина своё боевое продолжение! С грустью вернул князь меч на место…  
    Наблюдавший за этим украдкой кузнец только и присвистнул:
       — Ишь ты! Ай да пономарь…
    Когда заказ князя был готов, тот передал молотобойцу колт. Но кузнец, пока ковал вериги, передумал, хмуро отверг законное вознаграждение за труд. Тогда князь подошёл к старшей дочери кузнеца, которая была на выданье, и прикрепил колт к девичьему головному убору.
    — Не хотите принять дар от пономаря, принимайте к свадьбе от князя, — сиплым, едва слышным голосом произнёс он. А кузнец улыбнулся в усы и кивком дал дочери понять, что подарок принимается…
    Как она выросла, девочка! Как быстро растут детки! А когда-то старшая дочка кузнеца так была похожа на ту придорожную девчушку-простолюдинку, которую запомнил князь Андрей в начале своей долгой страннической дороги…

Домой
    Сколько ещё князь Андрей ходил в веригах, молился — одному Богу известно. Сокрыты от нас и подвиги его, его терзания, если таковые имелись. Но ясно, что он не был в храме один. Сама природа Церкви не предполагает в себе человеческого одиночества. И ясно, что князь до конца дней своих нёс молитвенное и пономарское послушание при Никольском храме, в который пришёл, только вступив в наш древний город. 
   А когда он понял, что пора домой, он выложил на стол золотую гривну и отцовский перстень. А рядом положил заранее приготовленную хартию с известной записью, и устало сел в своё кресло-трон. 
    И увиделось ему, как снова он, как в начале своего странствия, стоит на просёлочной дороге, которая ведёт через ржаное поле с васильками. И он уже снова ребёнок. 
    «Домой, Андрейка!»
   Виделась ему то ли мама с лицом Богородицы, то ли это Богородица сказала ему голосом мамы: «Домой пора, княже…»
    И словно в детстве он сел в Смоленске в ладью. И по Днепру отправился в главный русский город Киев. А там, через Русское море, он оказался в главном христианском городе Царьграде. А там и земля Господа нашего Иисуса Христа, там и город Царя Небесного… А там и Небесный Иерусалим, куда нет земных стёжек-дорожек, но куда он теперь шёл…
    «Пора домой, княже…»

    «Слава» службы стихир на стиховне князю Андрею:
    Преклонил еси главу твою от юности твоея к Божественному званию, преблаженне княже Андрее, и, взем крест, последовал еси Христу: расторгнув сети вражия и поправ всю гордыню его, разум прав стяжал еси, посреде же молв живый и с дольними ходяй плотию, духом всегда Горняя видети желал еси и скоро востекл еси к венцу вышнего звания: моли спастися душам нашим…

©    Андрей Кульков