Ольга КОЗЭЛЬ
г. Москва 

Ольга Козэль родилась в Москве. В детстве посещала литературную студию «Жизальмо» —  своим желанием заниматься литературой считает себя во многом обязанной руководителю студии поэту Татьяне Михайловне Котенёвой.  Окончила Литературный институт имени Горького и аспирантуру ИМЛИ РАН, защитила диссертацию по прозе Фазиля Искандера.  Автор трех книг. Стихи и проза публиковались в русской и  зарубежной периодике. Член Союза писателей Москвы, Союза журналистов России. Работает водителем городских линейных пассажирских маршрутов в 16-м автобусном парке города Москвы.

«Когда разбивается самолет...»

ДОРОГА В БЕРЕНДЕЕВО
Может, это не усталость,
Может, просто страх и грусть?
Лучше б я волков боялась!
Жаль, совсем их не боюсь. 
     Нужно за город уехать,
      Очинить карандаши.
        Побазарить в поле с эхом ⁠—
        Накричаться от души.
    Дни срезает, будто стружку,
    Острым ножичком февраль.
    Как мне жаль, что  умер Пушкин ⁠—
      Это, правда, очень жаль.
                 Видит волка и лису
                  Камера на полосу.
-----
Слушаю пение товарняка
И представляю иные века.
Лет, может, двести иль триста назад
В сахарной Вене гремел маскарад.
Музыки волны, ратуши шпиль.
Просим, маэстро, сыграйте кадриль.
Видите, люди, на стыке веков
Музыка вышла из берегов.
Вышла из русла, печатая шаг,
И дребезжит, и грохочет в ушах.
Дожи, Пьеро, Арлекины, инфанты.
Пенье и кружево, пенье и банты.
Как же внезапно закончился май!
Спи, Берендеево. Спи, засыпай.
----
Стоят лохматые, как волки,
Глядят в заснеженную гать.
И я шепчу: «Проснитесь, елки!
Пора уж, сколько можно спать!
Вы слышите, собака воет
И рявкнул тепловоз вдали.
Не спите, есть же сила воли
У всех живых существ Земли…»
Я вижу трепыханье света
На фиолетовой коре,
Но елки спят. И нет ответа.
А что им делать в январе?
-----
В Переславле небо алым
Не бывает никогда.
У судьбы прошу так мало,
Мои просьбы — ерунда.
Можжевелового чаю
Или вовсе ничего.
Теплый стих я сочиняю,
Грею руки об него.
Я, быть может, склею ласты,
Может быть, закончу стих.
Поезда тут ходят часто,
Но зимой не слышно их.
От меня здесь мало толку,
Не считая пустяка.
Возле дома ставлю елку,
Нарядив ее слегка.
Снег шуршит как муравейник.
Лес чернильною стеной.
Можжевельник, можжевельник,
Можжевельник мой родной.

*   *   *
Сейчас растоплю свою печку,
Подкину поленьев туда.
Зима свои раны залечит
И скажет: уйду навсегда.
 
Усядусь я на пол поближе —
Смотреть, как поленья трещат.
И вдруг пред собою увижу
Безмолвнейший розовый сад.

Дай Боже нам кров и дай крылья,
Избавь от любви и тоски.
Смотри, это розы раскрыли
В кипящем огне лепестки.

Пусть вихрь аромата и гари
Пьянит и сшибает нас с ног.
Виной всему розы. Вы знали?
Не знали — узнаете в срок.

НЕФТЬ И МОЛОКО
А если завод нефтяной,
Он пахнет, наверно, мазутом.
Репейники у проходной ⁠—
Ты тут не походишь разутым.
Пустынно у дальних ворот,
Но это, конечно, уловка.
Рабочий спешит на завод
И пахнет металлом спецовка.
А я-то в окне, высоко,
Над вечным гореньем завода.
Я пью не спеша молоко,
Хоть это смешно в мои годы.
И запах во мне  — молока.
Пусть нефть от обиды оглохнет.
Я буду стыдиться, пока
Оно на губах не обсохнет.

РОЖДЕСТВО
Ну, не враги ж вы мне, овраги!
Не нужно вышибать слезу.
Травы малюсенькие шпаги
И кто-то маленький внизу.
Мадонна смотрит детки хмуро,
Сметая крошки со стола.
Она бела, широкоскула,
Широкоскула и бела.
И — ни ответа, ни привета.
Опасно истончилась нить.
И только, собственно, об этом
Мне хочется поговорить.

СТИХИ О МОЁМ ЭКСПРЕССЕ
За синею кромкою леса
Синеет больница во мгле.
Сижу я в кабине экспресса,
И руки мои на руле.
Цвет синий — холодный, бездушный,
Но нет на Земле горячей
Чужих и ко мне равнодушных
Рассеянных синих очей.
Отъехав от автовокзала,
Сто раз их припомню на дню.
Мне первой звонить не пристало,
Но все-таки я позвоню.
В душе я ращу бессердечье,
Жар-птицыно пью молоко.
И как хорошо, что, конечно,
До старости мне далеко.
Скажу, что до лета, до лета
Прощаюсь, плутаю в зиме.
Экспресс тоже синего цвета,
Но это не видно во тьме.
А в Гжели сапфиры, сапфиры
Рассыпаны возле дорог.
А в Гжели торгуют пломбиром ⁠—
Тягучим и сладким, как вздох.

*   *   *
Живёт в Таганрогском заливе маяк.
Пока безымянный, но это пустяк.
В Москве маневровый пыхтит тепловоз,
А я отморожу и щёки, и нос,
Пока с обожаньем смотрю на него.

Живым дело есть до всего, до всего.
И всё-таки жизнь провести на боку  —
Позиция самая верная.
Я имя придумываю маяку —
Придумаю скоро, наверное.

*   *   *
Если руки мне скрутит вина,
Пусть враги торжествуют победу!
На Кавказ я, пожалуй, уеду —
Там такие у трав имена!

Там томился в горах Прометей,
Был он мальчик, но травы моложе.
Ястребинец, бессмертник, алтей
За меня свои головы сложат.

Ну а если моя голова
От усталости болью возропщет,
Мне споет вероника-трава,
Улыбнется из рва расторопша.

За окошком крапивная тишь,
Каплет холод с неоновой крыши.
Что ты, ласточка, мне говоришь?
Я не слышу, не слышу, не слышу!

ШОФЁР
В тот год машины шли по Ладоге.
Казалось, стоит лишь вздохнуть,
И не по Ладоге — по радуге
В блокадный город ляжет путь.

Зима разила белым оловом,
Столярным снежным ремеслом,
Она обхватывала голову,
Припомнив зло другим числом.

И, как рубанок стружку нежную,
Кардан позёмку нарезал.
Под снегом, пахнущим подснежником,
Маячил ожиданья зал.

Где как влюблённый ли, помешанный,
Не различал ты тьму и свет.
Никто не стоит злобы бешеной.
Никто, никто. Лишь белый цвет.  

*   *   *
Я шатаюсь день-деньской,
Сдерживая шаг некстати
У гравёрной мастерской
В переулке на Арбате.

Гравировка серебра,
Гравировка на оружье,
И, рассеянно-щедра,
Чья-то память смотрит в лужи.

Как кружится голова,
Что задета словом громким!
Нас переживут слова —
В назидание потомкам.

Но когда ты нелюбим,
На душе скребут не кошки: 
В лёгких стынет едкий дым,
Залежи гранитной крошки.

Так пылают от стыда
Уши. И сказать неловко:
«Никогда так никогда.
Уберите гравировку!»

*   *   *
Терять в свою победу веру
Невыносимо, только все ж:
«Поручик Лермонтов, к барьеру!»-
Вот это вызывает дрожь.

Еще вчера за детской партой
Ты скрытничал и рвал тетрадь,
На карту жизнь! Но бита карта!
И на ноги тебе не встать.

Пусть двести лет струят молитвы
Молочный поминальный свет.
Бывает проигравший в битве —
В дуэли проигравших нет.

*   *   *
Мы — взрослые. Нас разлюбили.
И, гордо бросив «наплевать»,
Мы плачем лишь в пустой квартире.
И снова плачем. И опять.
Но найден повод, чтоб небрежно
Глядеть в окно, как в окуляр,
И каждый вторник так прилежно
Таскаться на Тверской бульвар.
Как будто я во вражьем стане
Веду подпольную войну.
Как будто в Тихом океане
Прослушиваю глубину.

*   *   *
За кинжальной насечкой
Наблюдаю с тоской.
Над Непрядвою-речкой
Едет Дмитрий Донской.
Тает войско, как пламя.
Знать, недобрая весть.
И, конечно, меж нами
Что-то общее есть.
За свечою на улице
Наступает зима.
В серебре у них сулицы,
В серебре шелома.
Не прочерчены линии.
В гроб уложено тело.
И березонька синяя:
От огня посинела.

*   *   *
В земле живут алмазы.
Руда живет в горах.
Наверно, водолазы
Не знают слова «страх».
Но я земная птаха.
И я боюсь воды.
Я состою из страха
И прочей ерунды.

*   *   *
Когда разбивается самолет,
Всё в мире становится наоборот.
Холодными — пальцы и голова,
Горячими — ели, еловой ⁠— трава.

И только крапиве с огнём по пути:
Она на пожарищах любит расти.

©    Ольга Козэль