Валентина ЯНЕВА
г. Рыбинск

Валентина Янева в 2010-х годах работала корреспондентом газеты «Рыбинская правда», в настоящее время — рыбинский экскурсовод. Член ЛитО им. Н. М. Якушева. Публиковалась в региональных журналах «Русский путь» и «Мера», местных СМИ, на сайтах «Родное слово», «Русское поле», «Радикальный реализм» и др.

ОТ Ж/Д ВОКЗАЛА
Посвящается Олисаве Туговой

    Лето двадцать четвертого года отметилось аномальной жарой. 
  Дождь два месяца кряду, мороз минус тридцать — это в Средней России воспринимается спокойно, как житейская неизбежность. А вот к аномальной жаре мы так и не смогли привыкнуть. Она приносит нам упадок сил, усталость, и в то же время взвинченность и нервозность на грани истерики. 
   Пассажиры автобуса номер сто пять тряслись с измученным видом и безнадежно ждали своей остановки, чтобы вырваться из этой проклятой душегубки и спрятаться в тень. 
    У ж/д вокзала сели новые пассажиры. И был среди этих пассажиров один парень в военной форме.
    Когда он вошёл, с ним как будто хлынул раскалённый, плавящийся воздух.
    Лет ему было — двадцать шесть. Пятнистая куртка и брюки до того заношены, что из хаки стали глиняно-рыжими. Чёрный от загара. На ногах — кровавые бинты... Он резко отличался от остальных пассажиров. За его плечами, за его тощим рюкзаком жила и дышала иная реальность. Она шла за ним по пятам, он носил её с собой. 
    Он огляделся недоумевающим взглядом — и вдруг сел на место кондуктора рядом с водителем. Водитель покосился недовольно, но ничего не сказал. Кондукторша дернулась, чтобы накричать на пассажира. Но передумала и продолжила продавать билеты. Наверно, надеялась, что он сам уйдёт.
 Но парень не уходил. Он пытался разговаривать с водителем. Это ему давалось тяжело, он как будто поднимал из колодца ведро с водой, а оно срывалось обратно, и он начинал снова. Он старался заглянуть в лицо собеседника — а взгляд туманился и уплывал в сторону. Улыбался — а вместо улыбки выходила мученическая гримаса. Но ему непременно хотелось поговорить. Пересиливая усталость от многодневного недосыпа и чугунную тяжесть опьянения (да, он был пьян — пьян тяжело, мутно, нехорошо), он смотрел странно радостными глазами и говорил слишком громко для автобуса:  
    — Браток, а я сразу понял — ты душевный мужик... У меня дядя водила, фуры гоняет, дядь Костя, слыхал?.. А я на гражданке авторемонтником работал, да, браток! Сколько железа через вот эти руки прошло! — он засмеялся, показывая темные от загара, с нечистыми ногтями руки. Его смех походил на всхлип. 
     Водитель смотрел вперед, напрягая лицо, и время от времени нехотя пожимал плечом, то ли соглашаясь, то ли отмахиваясь от непрошеного собеседника. А тот, как человек, дорвавшийся до общения, говорил жадно, сразу обо всём, сам себя перебивал, сам себе отвечал:
    — Да, браток, родной город!.. Раньше у вокзала был сквер, а теперь парковка... Я полтора года здесь не был, веришь? В двадцать втором ушёл. И вот теперь, по ранению... Кости целы, только мясо немного покромсало, ерунда. Растяжка, браток, она такая штука — если только ногу оторвёт, считай повезло... А мне даже ступню не оторвало! — парень снова засмеялся смехом-всхлипом. — Полтора года. И скажу тебе, браток — я за эти полтора года такое видел! Я такое видел!
        Он замотал головой.
    — Тебе не надо такое видеть, браток! Не надо! Не надо...
   Он мотал головой, взгляд у него стал невидящим и светлым. Сейчас он был не здесь. Он снова был там, в том аду, из которого он вырвался телом, но в котором продолжал жить мыслями и чувствами.
    — Мужчина, пересядьте, пожалуйста! 
    Кондукторша уже закончила с пассажирами, вернулась к своему месту, и теперь, сознавая свою правоту, возвещала, словно глашатай:
   — Мужчина, вы слышите? Это место кондуктора! Там есть свободные места, пересядьте, пожалуйста! 
   — Что ты как слепень над ухом. Дай поговорить с человеком... Чего тебе?
    Он смотрел, встряхивая головой, словно выныривая из пучины, не понимая, кто она такая и где он сам и зачем. 
    Лицо его изменилось. В нем уже не было добродушия. Взгляд стал бешеным. Он матерился, выкрикивал угрозы. Кричал, что он «всех офицеров отправит в пекло».
     — Мне плевать, хоть капитан, хоть генерал! Всех закопаю... Всех!
   Пассажиры взглядывали на него — на полинявшую, нечистую форму, на иступленное лицо — и поспешно отворачивались. Взвинченность нарастала. Кондукторша, войдя в раж, повторяла как заведенная:
  — Мужчина, пересядьте! Это место кондуктора!.. Мужчина, пересядьте!
    Наконец парень вернулся в реальность и вспомнил, где находится. Посмотрев на кондукторшу воспаленным, измученным взглядом, он встал, хромая, и перешёл на свободное место впереди. Но та не отстала от него, а начала требовать деньги за проезд. 
    — Мужчина, платим! Достаём деньги и платим! Слышите, мужчина? Пла-тим! 

    Он сперва опять не понимал, чего она от него хочет, моргал воспаленными глазами, потом понял, долго и старательно искал что-то в рюкзаке, достал какую-то мятую бумагу и показал ей:
    — Вот.
    — Это что?
    — Я с СВО.
    — Ну и что? Платить всё равно надо!
    — Я с СВО! — повторил он, наливаясь темной кровью.
    — Ну и что, что с СВО! — она повысила голос, теряя терпение. — Платим за проезд, мужчина! Достаём деньги и платим... Хватит валять дурака! Спрячь свои бумажки...
    Он вскинулся как-то разом, весь, его взгляд стал страшным и почти белым:
    — Ты что, сука, страх потеряла?! Я с СВО! Полтора года... Полтора года, слышишь!.. Уйди! — вдруг крикнул он диким голосом, и затрясся. — Уйди, сука!
  Кондукторша ахнула, изменилась в лице, отбежала на середину автобуса, и, оттуда уже, находясь, так сказать, под защитой граждан, заголосила на весь автобус:
  — Ты что мне угрожаешь? Ты что мне угрожаешь, изверг?! Я что, сама это придумала? Все платят. Изверг долбанутый... Плати давай! Нечего тут!
    Но он её уже не слышал. Он уже забыл о ней. Повернувшись назад, он пытался что-то рассказать пассажирам, которые сидели за ним. 
    Кондукторша в гневе снова воззвала к совести грубияна — всё так же держась на безопасном расстоянии. Но тут какой-то мужчина, жидкий телом, аккуратно одетый, тронул её за руку, и сказал, явно нервничая:
    — Да оставьте вы его уже! Я за него заплачу. Только не лезьте к нему... Вы же видите, что с ним творится. А если у него ствол?! Ещё устроит здесь стрельбу! Уже были такие случаи. Им же там крышу сносит напрочь!
   — Ага! — поддала женщина с соседнего сиденья, худая и острая, как карандаш. — Точно! Думают, если там побывали, так всё можно.
    Люди, слышавшие этот разговор, нервно задвигались, и тайком посматривали на парня — неприязненно, отчужденно, тревожно. 
    А парень всё приставал к сидящим рядом пассажирам. Пытался им что-то рассказать — рваными, кривыми словами. Рассказать про то, что его сотрясло и перемололо. Про огненный ад, после которого, если останешься жив, прежним уже не будешь. Про друзей, непохороненных, оставшихся лежать так, как их уложила смерть. Про воду из лужи и загноившиеся раны на ногах. 
    Он рассказывал, тряся головой, меняясь в лице. Поворачивался то к одному, то к другому. Но все прятали глаза, смотрели мимо него. И он водил по лицам мутным взглядом, и в этом взгляде были потерянность, злоба и недоумение.
    Он уже ненавидел этих штатских. Пока он и такие как он проходят все круги ада — ЭТИ живут как ни в чём не бывало... Он ждал, что на «гражданке» его встретят, как героя, как любимого брата. Что будут слушать с сочувствием и братской теплотой. А ОНИ делают вид, что его нет. Он ИМ не нужен, он ИМ чужой... В НИХ нет благодарности и сочувствия — а только отчуждение и неприязнь. И душераздирающие слова о муках его и его товарищей не находят отклика. Их не слышат, не хотят слышать.
    И вдруг он закричал, распахнув отчаянные, сумасшедшие глаза:
    — Сволочи! Зачем я вас защищаю?!
    Все вздрогнули от этого крика. И хотя сделали вид, что ничего не случилось — но почувствовали какую-то непрочность. Как будто хрустнуло и качнулось под ногами. Подумалось, что таких, как этот парень —десятки тысяч. Они обуглены дымом, привычны к смерти. Что, если они вдруг посмотрят таким же сумасшедшим, невидящим взглядом? Если закричат так же страшно, гневно и бешено? Что тогда останется от их, обывателей, жизни? И от них самих?
    И вдруг он поднялся и вышел. В центре, где толкалась толпа народу, несмотря на жару. Вышел как-то внезапно. Непонятно, здесь он должен был выйти или просто увидел террасы ресторанов и нарядных, улыбающихся людей — и пошёл туда, где красиво и ярко. 
    — Да-а! Крыша у него едет — только в путь! — мужчина, который предлагал заплатить за парня, покачал головой.  
    — Он кого-то грохнет, — с уверенностью заявила худая женщина. — Вот увидите. Может, уже сегодня сообщат в новостях.
    — Запросто! — подтвердил мужчина.
    После этого разговоры затихли. Теперь на окна автобуса падала тень, и стало немного легче. Трясясь на сиденьях и глазея в окна, люди пытались вернуться к своему, житейскому, обыденному. Пытались вычеркнуть из сознания ту больную, исковерканную реальность, которая только что ворвалась в их жизнь и за двадцать минут смяла обычный ход мыслей, смутила душу, пошатнула опоры. 

©    Валентина Янева