Никита БРАГИН
г. Москва

В ГРОЗУ

*   *   *
Кучевых облаков громады,
словно снежные паруса,
наплывают, чреваты градом,
и небесная бирюза
в этой кипени растворилась,
и уже темнеет кругом,
и вот-вот необорной силой
сотрясёт мироздание гром!

Вспоминаешь это, услышав
вой с экрана и брань газет;
мир дрожит и неровно дышит,
подчиняясь идущей грозе;
это зло всё темнее и ближе,
словно мрак, плывущий извне,
свет дневной задушил и выжег,
пролагая дорогу войне.

И уже колеблет устои
из глубин восходящий рёв,
примирения чувство простое
не находит спасительных слов,
и рука поднимает камень,
и стрела летит над ордой…
А надежда над облаками
проплывает светлой звездой.

*   *   *
Иных миров тревожное дыхание
моей щеки касается во сне,
и холод высшего загадочного знания,
как фимиам, течет извне.

И, просыпаясь, неизбежно чувствую,
что из кромешной вековой дали
уже плывут слова преданья устного
как эллинские корабли.

И кубок золотой в пучину падает —
закончился его прощальный пир,
и выгибается над морем радуга,
любовью осеняя мир.

Изломы древних гор белеют мрамором,
вбирающим гармонию и свет,
чтоб воплотиться солнечными храмами
и устоять до наших лет.

Седой мыслитель говорит об атомах,
плетет софист сухие словеса,
а рыба мчит за перстнем Поликратовым,
как повелели небеса.

И дивное растет во мне сознание —
я слышу пенье бронзы издали,
и вижу белокаменные здания
родной владимирской земли.

Я вижу — царь на небо поднимается
на крыльях двух божественных орлов,
и Китоврас размахивает палицей,
и древний сказ идет без слов!

И грезится за львами и грифонами
России сокровенная краса —
встающие несчетными колоннами
её сосновые леса.

Могучих рек спокойное слияние
само провозглашает — навсегда!
Так пятиглавий золотых сияние
увенчивает города!

И летний ветер пролетает во поле
тугою колосящейся волной,
и падают в ручьи сережки тополя
на Воскресение весной.

И, словно струг варяжский в море греческом,
душа плывет по глади тихих рек
под бесконечным небом человечества
из года в год, за веком век.

*   *   *
Совсем далекой кажется война,
когда в садах у моря отдыхаешь,
любуешься, как бабочка порхает,
и думаешь — какие времена!

Как будто молодость возвращена,
и память отпускает и стихает,
и только новостей строка сухая
грозит, напоминая — вот она!

Не видишь больше кактусы и пальмы,
стоишь над полем пепельно-седым,
и в сердце бьет металла звон кандальный,

и чувствуешь — ты связан и судим,
пока владеют Русью изначальной
германские кресты и черный дым.

*   *   *
В сырую пепельную студь по серой каше снега
скорей пойти куда-нибудь, где солнечное небо,
где звёзды синих куполов во звоне колокольном,
и где грачи переполох затеяли над полем.
Там неуютно и легко, там холодно и вольно,
там проза жизни далеко, но сердцу всё же больно —
оно ведь, сил не рассчитав, как перед казнью любит,
и, кажется, вот-вот, упав, исчезнет в тёмной глуби…

Но удержу нервозный вздох и посмотрю спокойней —
чередование эпох, владыки, смуты, войны…
Как будто всё здесь как у всех, почти по-европейски,
такие же и плач, и смех, и парики, и пейсы!
Но нет, не так мы говорим, и не о том же спорим;
наш изразцовый красный Рим рыдает, словно море 
в летучих светах эстакад, в кристаллах небоскрёбов —
видений рай и звуков ад — в душе и до утробы!

Куда же ты, душа моя, вслепую улетаешь?
Кровь на крыле, в когтях змея — за журавлиной стаей,
всё выше, выше в облака, в молочные озёра,
и в непрожитые века, в не пройденные горы!
Как дерзновенна, как горька, предчувствием объята,
твоя мечта, твоя река во льдистом сне заката.
Прости, тебя не уберёг от холода и боли,
прости — переступлю порог, и дальше, в чисто поле,
и по росе, и по Руси, и к небу, и к землице —
ты только свечи не гаси, дозволь мне помолиться!

ПОЛЕ БОЯ
Я смотрю на поле с высоты,
поле боя в оспинах и шрамах…
Россыпи ржавеющего хлама,
выбритые наголо кусты…

С вольной высоты ловлю зрачком
скрытное движение пехоты —
вижу, начинается охота
за вчерашним братом, за врагом…

Вспышка, дым разрыва, кровь и тлен,
смерть повсюду — сверху, сбоку, снизу…
Всё легко вместилось в телевизор,
даже страх расплаты, даже плен.

Я смотрю, и словно жуткий сон
заливает мой несчастный разум —
жгучим пеплом, ядовитым газом,
чёрной оспой он почти сожжён…

Я смотрю — а там горит мой дом,
там копают новые могилы,
там нечеловеческие силы
копит человеческий Содом.

Что с тобой, родимая земля,
Киев, мой владыка златоглавый?
Где богатырей седая слава,
где ты, Ясна Солнышка заря?

Ты во мне, как древней липы тень
на руинах церкви Десятинной,
княжий крест на высоте былинной,
солнце и весенняя сирень!

Ты во мне, как сердце под рукой,
как Младенец в синеве алтарной,
древней Лавры образ светозарный,
и святых угодников покой.

Ты сейчас и навсегда со мной,
под моей предвечною защитой, 
крепостью души моей укрыта,
Русская Земля, мой край родной!

ИЗ ГЛУБИН
Я жив. Я поднимаюсь из глубин
к далёкому небесному сиянью,
я отрываюсь ото всех чужбин
и ото всех соблазнов мирозданья.
Во мне свинцовый груз жестоких лет —
со слов поэта — «страшных лет России».
Во мне зерно, что беды прорастили —
оно не ждёт, оно взыскует свет!

Я поднимаюсь, вглядываясь ввысь,
и всё становится светлей и проще —
крошится плесень, высыхает слизь,
на небе — облаков летучий росчерк!
Перо в лазури, что пророчишь ты?
Родные берега, родные дали,
о родине заветные печали,
и осени последние цветы!

Пришла ты, осень, кажется, вчера,
а ныне торопливо покидаешь —
промёрзли и померкли вечера,
и роща за окном уже седая.
Предзимье наступает. Я спешу
найти слова и заново собрать их —
смотрите, супостаты и собратья,
смотрите, чем живу и чем дышу!

Когда начнётся надо мною суд,
суровый, справедливый, беспристрастный,
когда возьмёт души моей сосуд
Предвечный Судия десницей властной,
пусть будет слово капелькой росы
среди золы недавнего пожара,
глотком прохлады над песком Сахары
и лепестком, упавшим на весы.

И пусть вольётся в реку мой родник,
и продолжается её теченьем —
хоть невелик, но дорог золотник,
хоть коротки слова, но в них спасенье.

ВСЁ ДОСТАЁТСЯ ПРОШЛОМУ
Всё достаётся прошлому — мечты,
что жаждут наконец осуществиться,
над безднами летящие мосты,
щебечущие на рассвете птицы,
дыхание сиреневой грозы,
вечерние задумчивые свечи,
и счастье набегающей слезы
среди объятий долгожданной встречи.

Всё достаётся прошлому — труды
без сна и отдыха, и лихорадка
внезапно налетающей беды,
и клевета, ползущая украдкой,
и побратимство, проданное впрок
за лживые посулы первородства,
и чёрного стяжательства порок,
и зависти упёртое уродство.

Всё достаётся прошлому — вина,
которую не смыть дождём кровавым,
огонь весны, возмездие, война,
и даже будущей победы слава!
Одно лишь горе, здесь и навсегда
остановилось в нашем настоящем,
как стылая могильная вода
под светлым небом, сквозь века летящим.

Одно лишь горе — ибо не вернуть
ни взгляда, ни дыхания, ни стона —
сопровождает нас, и длится путь
по всей Руси к последнему поклону.
Победы триумфальные шаги
за радостью печаль во мне разбудят —
лежат в земле и братья, и враги,
а как посмотришь — русские всё люди!

НА ОБРЕТЕНИЕ КАЗАНСКОЙ
Плачу во сне,
о неведомом счастье плачу,
об утраченном на войне,
о трепещущем, юном, горячем,
чьей цены я уже не узнаю
ни за что, нипочём, никогда —
пятна крови смывает
ледяная вода.

Сердце, что ты? Мне больно,
сон мой — пустошь предзимья,
сон мой — стон колокольный
в холодеющем дыме
над родными полями,
истерзанными догола,
где пирует и бесится пламя
на руинах села.

Через миг я проснусь,
но сна своего не забуду —
сердце чувствует Русь,
а душа предчувствует чудо.
Сколько мы потеряли,
трижды столько сейчас обретаем —
из объятий огня и стали
вернулась икона святая.

*   *   *
Тяжело расставаться с друзьями в лихую годину,
тяжело сознавать — навсегда разрывается связь.
Словно свет закрывают, смыкаясь безжалостно, льдины,
словно в чистой воде расплывается чёрная грязь,
словно снег налетает, слепящий, тяжёлый и мокрый,
и не можешь вздохнуть, и на грудь будто слон наступил,
под ногами, хрустя, рассыпаются битые стёкла,
и как пепел на голову падает пыль со стропил.
В разорённом дому, где царит запустения мерзость,
где дорогу к себе ты уже навсегда заградил,
и сидишь, и твердишь про себя, одинок и отвержен,
словно древний старик посреди безымянных могил…

Что ж, такие «друзья» хороши, если сыто и пьяно,
ну, а сытость, она, по понятиям их, далеко,
и, увы, не на снежных горах, не в таёжных туманах,
не у вольных костров со смолистым и жарким дымком. 
Так листай свою память, овец от козлищ отделяя,
назови всех, кто верен остался, и вспомни себя,
как ты сам горевал, ненасытную боль утоляя,
продолжая свой путь, и о тех, кто потерян, скорбя.

*   *   *
Куда бы конница седая
ни мчалась, рассыпая снег,
куда бы, воя и рыдая,
ни рвался суматошный век,
я не отдам и полминуты,
и в панике не побегу
за этим хаосом и смутой
сквозь белую как смерть пургу.

Я не отдам сейчас ни шага,
ни правой речи, ни стиха —
неправду вытерпит бумага,
но совесть не простит греха,
и спорить о «прекрасном прошлом»
и о «проклятом» не могу —
от этого и сердцу тошно
и отвратительно уму.

Тот, кто смакует неудачи,
измену скоро совершит.
А кто в кармане кукиш прячет —
чем будет он держать свой щит?
И рассуждать таким негоже —
от срама пусть прикроют рот.
Страна в огне! Помилуй, Боже,
всех, кто погиб, всех, кто умрёт.

Спаси и дай надежду верным,
измученных освободи,
развей по ветру ложь и скверну,
откройся светом впереди!
Веди меня в родные дали,
в зелёный шум, в покой земной,
и усмири мои печали,
и гром укутай тишиной.

РАЗГОВОР
Поговори со мной немного, о вашей жизни расскажи!
Что там на фронте и в столице? Не затевают мятежи?
Что говорят, что предрекают и на бумаге, и в Сети,
и о родных, и о знакомых ты расскажи мне и прости
за многословие. Ты знаешь, мы вспоминаем о войне
лишь изредка, а большей частью мы думаем о тишине,
такой спокойной, как кувшинки на глади сонного пруда,
как вечереющее небо и одинокая звезда,
как волны золотого поля, вбирающие летний зной,
и спящий в синей колыбели неповторимый мир земной…
Мы вспоминаем о любимых, с кем вместе мы по жизни шли,
о детях, что за эти годы уже заметно подросли…
Как часто мне на ум приходит — то не доделал, не успел,
а это даже и не начал, а тут один сплошной пробел…
Жизнь коротка, а горе вечно — избыток времени у нас,
и наша память много твёрже, чем у живых. О чём рассказ?
Когда из болевого шока за грань последнюю глядишь,
там ничего не ощущаешь, повсюду темнота и тишь…
О, как прекрасно всё земное — сухой берёзовый листок,
и муравьиная дорожка, и влажный от дождя песок…
Как дороги крупинки жизни, теперь я только сознаю.
Тебе пора уже, я знаю. Ты просьбу выполни мою.
Как повстречаешь командира, то передай, служить с ним — честь.
Найдёшь отца, отыщешь брата, им расскажи, что правда — есть,
что всем воздастся по заслугам, и будет дан на всё ответ,
и эта смерть не просто жертва, но кровь, рождающая свет!

*   *   *
Земляничной поляны росистая свежесть,
символ вечного счастья из детского сна,
где дыхание ровно, и мир безмятежен,
и, как теплый ночник, золотится луна.

Только ехать всё время приходится мимо,
в город А по дороге из города Б,
и колёса вращаются неутомимо,
и сплетаются судьбы в гурьбе и борьбе.

Это коловращение — символ мгновенья,
легковесного, как лепесток на руке…
Рецидив вавилонского столпотворенья
возле края обрыва на рыхлом песке. 

Впереди миражи из стекла и бетона,
городские пустыни безвидной Земли,
а оглянешься — сосен златые колонны
и полянка, откуда навек мы ушли. 

*   *   *
Давно конечен мир, и жизнь подобна свитку,
что свёрнут до конца и связан навсегда,
а ты ещё ползёшь, как старая улитка,
спиральной скорлупой свинтив свои года.

Но дух твой всё же юн. Похоже, он бессмертен.
Он грезит и поёт, рыдает и горит,
и краткий век любви становится безмерным,
и бесконечный мир в твоей ладони спит.

*   *   *
Утробным басом гром ревёт над крышами,
как будто в споре жаждет доказать
свои законы, а ему неслышимо
и кротко шепчут листьев голоса,
а гром всё продолжает, распоясавшись,
и тучи блещут бледными гримасами,
спеша глотнуть небесного огня,
а травы пьют дождинки долгожданные —
им нипочём вся эта ураганная,
слепящая и шумная возня.

Всё, что мы чувствуем ещё до знания,
не ведая достоинств и грехов —
что Бога хвалит всякое создание,
что даже в бурю колыбель и кров
находят мотыльки и колокольчики,
и жизнь повсюду — от извивов кольчатых
до изумрудных стрекозиных глаз —
всё тихо спит, и только Сыну Божьему
ни крыши, ни приюта не положено,
Он бедствует, скитаясь возле нас.

А люди, в путах гнева и беспечности
природе и Создателю враги,
и гром страшит слепящей бесконечностью,
где за огнём не увидать ни зги,
и следом ужасающими карами,
и угольно-кровавыми кошмарами
летит, рыдая, будущее к ним…
Но нет, наутро светит арка радуги,
она своей красой природу радует,
и та гроза уже ушла, как дым.

©    Никита Брагин