Елена РЫБАКОВА
г. Рыбинск

Елена Васильевна Рыбакова родилась в Казахстане в 1962 году, в городе Темир-Тау Карагандинской области. Закончила Ярославский педагогический институт им. К. Д. Ушинского, историко-филологический факультет по специальности учитель русского языка и литературы. С 1996 года работает в средней общеобразовательной школе дер. Дюдьково (Рыбинский район Ярославской области) учителем литературы, педагогом дополнительного образования. Является руководителем театральной студии «ГЛОБУС», ведет кружок «Проба пера».

ВРЕМЯ НА ЛАДОНИ 

Чудо-лекарство
    Волшебное лекарство, возвращающее нас в детство, — это старые фотографии. Ворох фотографий... Запах детства и аромат казахстанской степи, вкус кислого сыра ‒ курта и бьющая в нос газировка с сиропом, прикосновение жаркого солнца и прохлада воды Самаркандского водохранилища. Ныряешь, погружаешься, ловишь, пробуешь... и ...
  Тебя захлёстывают воспоминания, ты торопишься показать фото тому, кто рядом, кто с тобой прошёл по тем же дорогам или хотя бы видел твои байдарочные маршруты по реке жизни.
     — Смотри, это я в костюме снежинки. Мне здесь четыре года. Помнишь, у нас был неуклюжий диван с высокой спинкой и откидывающимися валиками… А это моё целлулоидное счастье — мой малыш-голыш по имени...
  И тут начинается семейная история стоического сопротивления «отцов и детей». 
    Мы ждали появления на свет нового члена нашей семьи. Его ещё не было, а мама, положив руки на свой поправившийся живот, называла его Димой. Всё вокруг было странным и непонятным. Мама начала играть в куклы. Она раздевала моего малыша-голыша, измеряла его голову, и что-то строчила на ножной швейной машинке. Как потом оказалось, голыш служил маме манекеном для пошива чепчиков и распашонок, и почему-то голубого цвета. 
    Я ревностно смотрела на то, как проходят примерки, спрашивала, почему одежда голубая и кому она. Мама, как сейчас помню, загадочно улыбалась, и осторожно так говорила, что у меня будет братик. Хмуря брови, собирая в куриную попку губы, я бурчала, что мне нужна сестричка Олечка, а всяких там «непонятных мальчиков» я выброшу в форточку.
    Мама не сдавалась и даже подарила мне куклу-малыша Диму в голубом костюмчике. Сейчас таких кукол не шьют: тело мягкое, личико — резиновое, но главное — глаза — голубые-голубые, именно с такими потом родилась моя дочь. Засыпая и обнимая куклу, я продолжала сопротивление и приговаривала: «Спи, Олечка, спи».
    Маму увезли ночью, на следующий день мы с папой стояли у старой городской больницы и смотрели на окна второго этажа. Там появилась мама, она показывала беленький свёрток, улыбалась, что-то говорила, ничего не было слышно, но по губам я поняла: «ДИМА».
    Когда он появился в нашей квартире, я поняла, что он не игрушечный, а настоящий. Все говорили «братик», мама называла его «золотко», а я спрашивала:
      — А я кто?
      — Ты моя рыбка золотая!
    — Мама, а что лучше: золотко или рыбка золотая?
   Мама, смеясь, прижимала меня к себе, целовала, а я, как колючий ёжик, напрягала свои колючки, пытаясь разобраться в сложном философском вопросе.
  Скоро брат стал мне интересен, я принимала его в свои игры, но оставалась настоящим стоиком: играя в «дочки-матери», до пяти лет наряжала Димку в свои платья, и, пользуясь его неведением, называла его Олечкой.
   Вот он в центре фотографии вытанцовывает в девчачьем платье и не ведает, что впереди его ждёт судьба серьёзного специалиста — программиста, мужа и отца семейства. 
    Время несётся вперёд, а память тянет назад. 

Подруги
    Время несётся вперёд, а память тянет назад. 
    Годы «необщения» с детством не означают забвения. Оказывается, всё это жило в тебе всегда и никуда не исчезало. Я закрываю глаза и погружаюсь в реку памяти: вдруг на подсознательном уровне всплывают цвета, звуки, запахи, вкус воспоминаний, и проступают очертания дороги, по которой идут дорогие тебе люди. 
    — Вот, ещё нашла! Помнишь? Это же мы с Миркой у нас во дворе, какие-то «Дуньки»: в фланелевых широченных платьях, стрижки под горшок. А серьёзные! Куда деваться!
    Мира появилась в моей жизни, как только мы переехали в новую квартиру, они жили этажом ниже. Их многочисленная семья была очень дружной, мама, Лилия Ивановна, была известным в городе парикмахером, старшая сестра Жанна и брат Володя учились в музыкальном училище. Мирка была младшей, и за ней нужен был глаз да глаз, и такими наблюдателями по негласному закону были назначены бабушка Женя и дедушка Иван. 
    Мы сдружились очень быстро, так как мамы наши встречались часто: Лилия Ивановна всё время что-нибудь колдовала с маминой причёской и маникюром, превращая её в кинозвезду. Две девчонки крутились рядом, получая первый опыт в создании женской красоты.
    Я ещё в школу не ходила. Моя заветная подруга уже училась в первом классе и, вернувшись из школы, начинала изображать из себя учительницу: ставила высокую, добротно сколоченную табуретку, клала листок в косую линейку, чернильницу и ручку с пером. Звякала в игрушечный звонок, и начинался урок с крючочками и палочками. Я, как прилежная ученица, исписывала целый листок, получала «пятерку» и довольнёхонькая возвращалась домой. 
    И так было всегда, но однажды… Жизнь не может пройти без «однажды», иначе она теряет свой терпкий, горьковатый аромат, без которого не складывается весь букет человеческого опыта.
  Итак, неприступным порогом вдруг оказалась родная буква «Р», она никак мне не давалась, особенно верхняя завитушка, она была какой-то несимметричной, как юная фигуристка, впервые вышедшая на лёд и ещё не знающая, что делать с ногами. Я написала четыре строки этой злосчастной буквы, но все они с трудом напоминали каллиграфический образец. За этих «раскаряк» Мирка мне поставила «два» — и я решила навсегда бросить её «школу». 
    Моя обида и её удовольствие не могли сосуществовать в одной тетради.

Равновесие

Жизнь — как вождение велосипеда.
Чтобы сохранить равновесие, ты должен двигаться.
                       Альберт Эйнштейн

    «Подруга дней моих суровых» имела талант получать всё, что хотела: не было того, что бы ей не удавалось. Она и позднее умудрялась подчинять себе всех мужчин, мелькавших вокруг неё как бледные моли вокруг роскошной бабочки. Какие пируэты она выделывала на велосипеде, скатываясь с крутых горок возле школы! Мальчишки аплодировали ей, правда, молча, глазами, боясь выразить свои восторги, иначе все бы поняли, что она их «зацепила».
    Все её тщетные попытки научить меня ездить на «велике» заканчивались синяками и ссадинами на моих локтях и коленках. Руль не слушался, переднее колесо виляло, в лучшем случае я спрыгивала на ходу и бежала рядом с этой двухколёсной машиной, в худшем — бросала велосипед, а сама «ласточкой» летела в придорожные кусты.
    Держать равновесие я училась долго и не только на велосипеде, но и в жизни, попадая со своим правдолюбием в разные передряги. Смех, слёзы, радости, разочарования, потери и открытия — чего только не преподносит жизнь, но нужно сохранять равновесие между собой прошлым и настоящим, ради себя будущего.
    И в этот раз, не чувствуя себя виновной, Мирка объявилась на следующий день и, как топ-модель, стала прохаживаться взад-вперёд в новом вязаном пончо, которое ей прислал отец. Я чуть не умерла от зависти: желтого цвета с красной полосой и бахромой по краю.
 — Да вот же она на школьном костюмированном балу: в чёрной маске, широкополой шляпе и в своём экзотическом техасском пончо. Она недавно зачитывалась «Всадником без головы» Майн Рида и воображала себя мустангером Джеральдом.
    Через месяц и у меня было пончо, только его белоснежный цвет не годился для южноамериканских прерий. 
    Все девчонки в возрасте восьми — десяти лет хотят походить друг на друга, копируя причёски, одежду, обувь, а также «крутые словечки». Красота для женщины слово роковое, даже если ты ещё «детская женщина». Кто в моё время не собирал открыток и фото с известными актёрами и актрисами! Выход в кино превращался в ритуальное действо, толпы обожателей атаковали кассы кинотеатров. Женщины меняли причёски и шили новые платья. Кумиры надолго покоряли наши умы и сердца.
  Осенью 1974 в кинотеатрах прошёл нашумевший фильм «Есения» (родители часто брали нас в кино, несмотря на надпись на афише «Детям до шестнадцати запрещается»). Образ независимой, красивой девушки не давал мне покоя,  поэтому, когда нужно было придумать костюм к школьному новогоднему балу, я долго не раздумывала — цыганка Есения.
    Мама купила красный сатин, соседка тётя Таня Бурьянова, настоящая фея, создала великолепное платье: длинное, отрезное, с рукавом «фонарик», с рюшами, оверложенными по краю чёрными нитками. Сочетание блестящего красного, оттенённого чёрным, волновало кровь, погружало в мир цыганской вольницы.
    Увидев себя в школьном зеркале, я не могла поверить, что это я: платье до пола, золотые мониста на шее, длинные кудрявые волосы, которые мама мне завила папильотками (в советское время это такие тряпочки с накрученной бумажкой), в шикарных локонах пряталась искусственная роза, а на ногах чёрно-красные с золотой нитью туфельки. Вот оно равновесие между внутренним и внешним!
    В детских глазах самые обыкновенные предметы превращаются в волшебные: бальные туфельки были всего-навсего мамиными домашними тапочками, и они мне были велики на два размера, передвигаться и держать равновесие в них было неудобно.
  Эмоции настоящей цыганки я смогла выплеснуть только дома. Я носилась босиком, поднимая юбку, перегибалась в талии, пытаясь трясти плечами, садилась на колени, размахивая цветастой шалью. Мною овладел какой-то огненный дух, азарт танца, душа рвалась на волю.
    Почему в памяти пробуждаются именно такие моменты, детали, слова? Ночами мучает бессонница, но стоит принять «полтаблетки ностальгина и десять капель детства», как ты чувствуешь крылья за спиной, и, легко отрываясь от земли, уже паришь в бесконечной синеве неба, и вдыхаешь аромат цветущего сада. 

Шоколадный друг
    Сюрпризы перед Новым годом ждут все: и дети, и взрослые. Родители любили нас и поддерживали веру в сказку. Мама заранее покупала самые красивые новогодние игрушки, самые вкусные конфеты. Прятала их от нас, чтобы сохранить до Нового года, но мы умудрялись их отыскать в самых не предполагаемых местах и попробовать, а иногда и уполовинить ещё до праздника
   Папа, как настоящий мастер Дроссельмейер, создавал сюрпризы своими руками. Он собрал длинную гирлянду из разноцветных лампочек, покрасив каждую прозрачной краской, лампочки загорались рядами по очереди: красные сменялись зелёными, синие — жёлтыми.
    Ёлку всегда ставили настоящую, высокую, так что звезда наверху упиралась в потолок. Елку ставили в ведро с песком и всё время поливали, чтобы она подольше не сбрасывала иголки, но однажды папа принёс с работы интересный прибор с широкой трубкой наверху. Оказалась, он смастерил специальную подставку для ёлки. Ствол дерева вставляли в трубку, на приборе включали тумблер, и ёлка начинала крутиться. Но интереснее всего было под ёлкой. У прибора была стеклянная дверца, и за ней во время движения ёлки мелькали новогодние картинки, как в мультике. Включать самим нам не разрешали, приходилось дожидаться вечера, когда родители были дома. Несколько вечеров подряд мы провели, лёжа на животах под елкой и рассматривая картинки со снеговиками, мчащимися новогодними тройками и, конечно, Дедом Морозом и Снегурочкой. В Новогоднюю ночь форточки не закрывали, чтобы Дед Мороз мог проникнуть в квартиру.
    Утром на столе мы обнаружили огромный шоколадный торт. Осторожно открываем крышку и вопим так, что трудно дышать. В центре на большом шоколадном шаре стоит одинокий медвежонок, а вокруг него бусы, шишки, цветы — и всё из шоколада. Мы разыгрываем, кому какую фигурку достанется съесть. Чудо свершается! Мне достаётся медвежонок. Димка-сладкоежка слопал свой шар за две минуты и начал клянчить ещё. Видя, что я не съела свой трофей, он стал просить откусить кусочек. Я отказала и вечером решила спрятать своего нового шоколадного друга, завернув его в салфетку, в самом углу нижней полки в серванте. Каждый день, пока никто не видел, я разворачивала медвежонка и долго с ним разговаривала.
    Однажды воскресным утром, когда все спали, я пробралась в зал, чтобы пожелать доброго утра медвежонку. Я не чувствовала, какое разочарование в жизни мне придётся испытать. Когда свёрток уже был в моих руках, я ощутила странную тревогу: салфетка была наполовину развёрнута. То, что меня ожидало, не передать словами... У маленького шоколадного одинокого, мною любимого медвежонка были съедены уши.
   Крик, который огласил дом, был сродни внезапному грому. Мама, папа испуганно выскочили из спальни, вбежали в детскую, где я колошматила своими кулачками полусонного брата:
    — Гад! Обжора! Как ты мог! На, доедай! — орала я, пихая ему то, что когда-то было грустным медвежонком, а теперь превратилось в безобразный коричневый кусок.
    Со мной случилась настоящая истерика. Я заливалась горючими слезами, размазывая подтёки по щекам и под носом. Откуда-то извне доносились голоса родителей, рёв побитого брата, но они как будто проносились мимо меня, ударяясь о что-то непроницаемое. Полдня я просидела в своём тайном шкафу, на стопке зимних одеял, всхлипывая при воспоминании о своём шоколадном друге. Шкаф был моим бункером, спасающим от обид и ударов жизни. 
    Терять друзей — это так страшно и невыносимо больно...

Лето с запахом свободы
    Каждое лето я проводила в этом далеком от цивилизации месте с неведомым названием Сибирь. Здесь в Иркутской области на берегу Байкала в посёлке Култук (обозначает «угол, тупик») жили мои дедушка с бабушкой, отсюда приехала моя мама, и поэтому её все называли «сибирячка». Посёлок как будто спрятался в котловине горных хребтов, вдоль склонов которых проходила железная дорога, и время определяли по движению поездов: утро начиналось поездом из Москвы, вечер — «Вот и Читинский прошёл, пора коров встречать». Дороги в этом загадочном краю были усыпаны розовым мрамором (как я позднее узнала, недалёко был мраморный карьер). 
    Всё здесь было новым, необычным, а порой и странным. Погоду определяли по ветрам, которые шли с Байкала: «Вот опять Култук задул — жди дождя», «Баргузин подул —порадует солнечной погодой».
    Летом моя душа стремилась только сюда: в этот мир свободы, где можно бродить в сандалиях по речке и бегать «головушем» (т. е. с непокрытую головой), лазить с мальчишками по деревьям, заборам, крышам, наедаться ягод до коликов в животе, ловить рыбу обыкновенной вилкой, воображая себя Робинзоном на необитаемом острове.
   Мне тоже хотелось стать «настоящей сибирячкой», и этот мир принял меня: появились друзья, я знала все просеки и мосточки вокруг. У меня и моих двоюродных братьев, которые тоже приезжали на лето к бабушке, были свои укромные места, где мы устраивали настоящие штабы, с соседскими девчонками зарывали «секретики», и нам даже доверяли пасти коров и телят, разрешали ходить в лес за земляникой и грибами.
    Что я, девочка из городского мира, знала о мире природы? У меня даже кошки не было. А тут: коровы, свиньи, куры, утки и другая живность. И у них своя жизнь, по своим «птичьим» правилам. Откуда мне было знать, что цыплята не плавают, а я попробовала их научить, приняв за утят. А мамы-утки щиплются, особенно если ты им не даёшь хлеба с маслом, а кроликов из клетки выпускать нельзя — они настоящие. 
    У бабушки жила корова с таким красивым именем — Звёздочка, у неё были такие влажные карие выразительные глаза с длинными ресницами, которым позавидует любая красавица. У Звёздочки родился сынок — телёнок Стёпка. Меня с братьями отправили его пасти. Прямо за деревенскими огородами протекала холодная речка Култучная, там росла сочная трава, на кочках белели цветочки багульника. Пока телёнок, причмокивая, жевал своими толстенькими губами траву, можно было поиграть в партизан, отлить из свинца памятные талисманы в виде сердечек...
    Время бежало быстро, но все игры как-то закончились, мы растянулись на траве и стали делиться своими заветными желаниями. 
    — Я мечтаю прокатиться на лошади! — выпалила я. 
    — Своих лошадей у нас нет, да ты ещё маленькая. Попробуй на Стёпке! — подбивал меня младший брат Санька.
   Уговаривать долго не пришлось, я подбежала к телёнку, обхватила его за шею, погладила и взобралась к нему на спину. Он жалобно замычал «Му-му-му», потом возмущённо взбрыкнул задними ногами, стараясь сбросить меня, но я, как клещ, вцепилась в его шею, стараясь ногами упереться в его бока. 
    И когда я уже почти возомнила себя выдающимся наездником, на горизонте замаячила знакомая фигура со странным предметом в руках — это был дед Петя с дрынком в руках, он что-то кричал и торопливо направлялся к нам. Долго объяснять, чем это для меня закончится, было не нужно, умея играть в «партизаны», я исчезла в кустах ивняка... Обедать мне в этот день не пришлось...
    А запах свободы остался. Хочется укрыться покрывалом запахов, чтобы оставаться счастливой. 

Доброе молоко
    Закрываю глаза и вижу: огромное поле картофеля, за ним речка, ольховые заросли, поле с розовым клевером, на нём пасётся наша корова Звёздочка, отгоняя хвостом надоедливых мух и слепней.
    Моё утро начинается с первого солнечного лучика, пробивающегося сквозь закрытые ставни. Он входит в тёмную комнату осторожно, присаживается на пышные розовые шапки гортензий, стоящих на подоконнике. Привыкнув к темноте спальной комнаты, посланник солнца пробирается к моей подушке и начинает щекотать то щёку, то нос, залезает под одеяло и игриво выманивает на улицу к большому солнцу.
    Потягиваясь и позёвывая, я иду во двор, где уже вовсю бурлит жизнь. Белый петух с красным гребешком заливисто приветствует утро, и со всех дворов начинает разноситься петушиное многоголосие. Куры суетятся, толкаются, спешат подобрать просыпанное зерно. Толстые домашние утки своими лопатообразными жёлтыми клювами усердно щиплют траву. Тузик, дворовый пёс, завидев меня, выскакивает из будки и приветливо виляет хвостом.
    Дедушка ворошит сено на сеновале, не видно только бабушки, но я знаю, где она, и потихоньку пробираюсь к самому загадочному месту во дворе — низкому приземистому сараю, или, как называют в деревне, «стайке». Тёмная, с маленькой дощатой дверкой и низким потолком, как будто избушка Бабы Яги. Кажется, сейчас толкнёшь дверь, — и откроется вход в неведомый и загадочный мир, куда манит солнечный луч, пробравшийся в эту тьму через маленькое окошечко у самой крыши. Кусочек солнца неожиданно преломляется и освещает тёмные уголки стайки, откуда доносятся необычные звуки: шорох сена, похрюкивание и почавкивание свиньи Машки, еле слышный звук ботала на шее у коровы Звёздочки, но ярче всех слышится звук струек, ритмично бьющихся о пустое дно ведра, которое наполняется с каждым движением рук бабушки.
    Она сидит на маленькой скамеечке, гладит чёрно-белый круп коровы и ласково потягивает соски коровьего вымени, откуда текут маленькие молочные реки. Парной запах молока наполняет воздух, он становится тёплым и влажным, всё как в тумане, и луч света превращается в размытый солнечный блинчик.
   Услышав посторонние звуки и увидев солнечных друзей на стенах стайки, Звёздочка неторопливо поворачивает свою тяжёлую голову: на лбу у неё приметное белое пятно в форме звезды, и как в лужицах молока добрые влажные карие глаза под длинными пушистыми ресницами. Она тянет свою розовую морду к бабушкиной руке, из ноздрей идёт тёплый пар, губы ищут приготовленный кусок чёрного хлеба, посыпанный солью. Шершавыми губами она в одно мгновение заглатывает весь кусок, оставляя на руках тёплую слюну, и ещё долго жуёт полученное лакомство. Она любит бабушку, утром и вечером отдаёт ей молоко, наполненное добрым солнечным светом.
   Доброе молоко бабушка разливает по банкам и крынкам, убирает в холод. Молоко в ковшике ставит в печь томиться, вынимает с рыжей запечённой корочкой, добавляет в чай. Для дедушки делает тюрю: размачивает кусочки хлеба в молоке.
       

Докучные сказки

*   *   *
    — Спи, доченька, спи родная! Рассказать тебе сказку про белого бычка? — любопытствует мама, предполагая, что дочка откажется и уснёт без сказки.
    Ожидания напрасны, дочурка упорствует:
    — Рассказать.
  Мама, вздохнув, терпеливо продолжает испытывать слушательницу:
    — Тебе рассказать про белого, мне рассказать про чёрного. Рассказать тебе сказку про чёрного бычка?
    — Рассказать. Ну, ты же не рассказываешь, мама, а всё одно и то же, одно и то же говоришь.
      Сказительница не поддаётся, её не собьёшь:
   — Тебе рассказать про чёрного, мне рассказать про каурого. Рассказать тебе сказку про каурого бычка?
    — Не хочу такую сказку, давай другую, — ворчит обиженно малышка.
    Спорить с мамой бесполезно, она у своей мамы упорству училась:
    — Тебе рассказать другую, а мне — такую. Рассказать тебе сказку про белого бычка? 
    Кто первый поддастся: дочь или мама? Вот и подействовала докучная сказка — глазки закрылись, носик сопит мерно-мерно, а ангел небесный своими крыльями овевает да сон нагоняет.
    — Спи, девонька, спи крепенько, пусть тебя во сне бычок катает, цвет, как в сказке, всё меняет.
 

*   *   *
    Поругали ни за что, отчитали ни за что, обидели ни за что.
    — Не хочу больше у вас оставаться! Домой уеду! — кричит внучка на деда с бабой, растирая слёзы по щекам.
 — Поезжай, внученька! Счастливой дороженьки! — подтрунивает бабушка, видя, как взъерошенная девчонка собирает чемодан. — Тебя до околицы проводить?
    — Не приеду я к вам больше! Прощайте! — кричит обиженная и летит с чемоданом через огороды.
  Впереди речка бурлит, торопится по перекатам так быстро, словно за ней кто гонится. Смотрят они друг на друга, одна — мельком, другая — насупившись, брови свела, губы поджала. Села девчонка-беглянка на берегу, задумалась: «Куда идти? Дороги не знаю, денег нет… — вздохнула, последний раз носом шмыгнула. — Ладно, поживу ещё у них».
 Плетётся назад со своим городским чемоданом, волочёт его по высокой траве, а бабушка уже её поджидает:
     — С приездом, внученька!
    Девчонка понимает насмешку и защищается:
    — Скоро мама приедет, всё ей расскажу, она меня пожалеет!
    — Горемыка ты моя! Иди я тебя пожалею!
  Бабушка сажает внучку на скамейку, прижимает к себе, покачиваясь, приговаривает:
    — Кисонька, лапочка, лоскуточек, тряпочка! — делает небольшую паузу и, как наотмашь, договаривает. — Тьфу, портянка!

Крылатый друг
          ...Выше, ещё выше, ещё, ещё...
    Качели взлетают вверх — ты охаешь и задерживаешь дыхание, вниз — выдохнуть не успеваешь, они опять несут тебя к облакам. Хочется отпустить верёвки и улететь в небо. Парить над землёй и видеть всё с высоты птичьего полёта.
    Это ощущение невесомости у меня появилось в детстве, когда мы с братом качались на самодельных качелях. 
    Дедушка повесил в дверях сарая турник, привязал к нему толстенный канат и приладил в образовавшейся петле длинную доску, на ней можно было сидеть вдвоём и раскачивать качели по очереди.
    Самое трудное — это начало, раскачать то, что стояло на месте, преодолеть инертность — вот первое плавное движение, за ним второе, ты не один, на том конце сидит другой, у которого такие же цели. Ты и твой напарник заставляют качели рвануть в высоту, ощутить прелесть полёта, размах становится всё больше и больше. Летишь, волосы развеваются на ветру, закрывают тебе глаза, а ты стараешься подняться всё выше и выше.
    Самым интересным пилотажем считалось умение раскачаться так, чтобы край доски ударялся о потолок сарая. Тогда с высоты видно, где у бабушки какие травки разложены сушиться, что у деда на верстаке лежит. Вон в поленнице застрял мой любимый жёстяной клоун — я его дня три уже ищу. Здорово — всё сверху видно!
    Когда мы с соседскими ребятами в сарае устраивали такие полёты, то на качели забиралось человека четыре. Вот это был визг и крик! Как-то раз Санька предложил перенести качели ближе к речке и повесить на старый боярышник, который рос у изгороди. Сказано — сделано. Исколол все руки, привязывая канат к самой толстой ветке. Наконец верёвки натянуты, дощечка пристроена, пятая точка уютно размещается на шероховатой поверхности и… Качели ни с места, верёвки дёргаются, ветка боярышника потрескивает, а качнуться не получается. Видимо, не так привязали.
    Мы с соседской девчонкой Танькой ругаем брата. Он возмущается, нервничает, а потом вдруг забирается на изгородь, выбрасывает дощечку и накидывает себе на шею верёвку и обматывает вокруг.
    — Вот раз вы такие, я сейчас на этом боярышнике повешусь. Буду здесь всё время болтаться, а вам стыдно будет.
    Глаза у нас округлились, уголки рта поехали вниз. Страх сделал нас безмолвными, а потом меня прорвало:
   — Санечка, миленький, не надо. Я тебя больше всех люблю, хочешь, все свои секретики покажу, сердечко из свинца с дырочкой отдам, — голосила я, растирая слёзы.     — Я даже дедушке не скажу, что ты вчера курил в сарае. Никому не скажу.
    — Ладно, я передумал, — с хохотом Санька спрыгивает с изгороди. — Дурни малые, поверили. Раз не качается, давайте мы тогда из этой качели карусель сделаем?
  Пристроил дощечку, уселся и закрутился вокруг себя. Верёвки перевились, и как только он их отпустил — стали раскручиваться в обратную сторону. Он вертится, как волчок, а мы с Танькой прыгаем и кричим:
       — Дай, дай и нам попробовать!
    Санька долго кривляется, потом всё-таки уступает место.
   Так до самого вечера крутилась наша карусель, пока дедушка не загнал нас домой, а качели, как положено, на место повесил.
    Я проводила качели взглядом и незаметно помахала рукой: «Отдыхай, наш крылатый друг. Завтра будут новые встречи и самые необыкновенные приключения».

Время на ладони
       Года, часы, минуты, секунды...
    Во что они складываются? Может, в целую жизнь, а может, останавливают тебя в том мгновении, которое нужно вдохнуть, увидеть, услышать и оставить его внутри себя, потому что оно никогда не повторится.
    Я держу время в руках — у меня на ладони старые советские часы «Звезда», 1953 года выпуска Пензенского часового завода. Я знала, что они давно жили в моей семье. Какое-то время их носили по очереди все: сначала бабушка, потом моя мама, в 16 лет их подарили тёте (которую я зову просто Люда), вновь вернулись к бабушке, затем перешли к двоюродному брату Саше...
    Я, тогда маленькая шестилетняя девчонка, твёрдо знала, что трогать часы нельзя, не детская это игрушка, поэтому и хранили их в специальной шкатулке. Бабушка их очень берегла, каждый день не носила, только когда приходилось из дома далеко уходить или уезжать.
  Однажды брат Сашка похвастался, что бабушка подарила ему свои часы, и что-то внутри девчонки сникло, детская душа загрустила.
    Девчонка вспомнила, как в первый раз дали подержать это тикающее чудо: прямоугольное, в серебристом корпусе, с ушками под ремешок, цифры ровные, правильные, как в тетради у отличницы. Как завороженная она следила за движением чёрных строгих стрелок на старых бабушкиных часах. Они казались особенными: у всех часов один циферблат, а у этих — два, и у каждого свои стрелки, свои цифры.
    Дедушка объяснил, что маленькая стрелка — графиня в черном платье — называется часовой, а та, что длиннее — минутная, она, как солдат с ружьём, часы стережёт. Внизу располагался ещё один циферблат, малюсенький, цифры на нём все с ноликами, расположены плотно, как карандаши в коробке. Жила среди них ещё одна девочка — стрелочка, у которой покоя не было ни секунды, — вот почему её назвали секундной. Всеми ими руководила и управляла толстая тётка — заводная головка. Выдернешь её, повернёшь — и стрелки двигаются, как тебе хочется: вперёд, в обратную сторону. Здорово! Фантазиям не было предела — какой-то «городок в табакерке».
   Как-то часы остались одни, без хозяев, девчонка пробралась к шкатулке, оглянулась — нет никого. Смело открыла шкатулку, бережно взяла часы, решительно застегнула коричневый потёртый ремешок, чтобы часы не сползли с её худенькой ручки, ведь они для взрослых. Замирая, потрогала холодный металлический корпус, послушала ритмичные звуки и завела с часами свой загадочный разговор.
    Они ей: 
    — Тик-так, тик-так.
  Она с ними соглашается и кивает в такт головой:
    — Да, да, да. Так, так, так...
    Они напевают: 
    — Тики-тики-так.
    А она спорит: 
    — Не так, не так, не так!
    Подносит руку к глазам, потом часики к уху и слушает, слушает их ритмичное сердцебиение. Собственного сердца почти не ощущает, его ровный пульс сливается в единую музыку жизни. Они одно целое, им друг без друга нельзя. И почему они не вместе?
    Так и жили: от встречи до встречи, вели секретные разговоры.
    Года через два Сашка вдруг понял (а может, над ним кто посмеялся), что часы женские, и вернул их. Бабушка как будто чувствовала, что её время заканчивается — нужно было найти хранителя времени — и выбор пал на внучку. 
  Так в 12 лет я стала обладательницей настоящего сокровища: вместо смешных детских пластмассовых часиков надела на руку настоящие взрослые. Вот оно счастье единения сердец: человеческого и механического.
    В шестнадцать, ко дню рождения, родители подарили мне новые модные часики марки «Чайка», которые я носила на руке для чужих глаз. А часы «Звезда», такие родные, всё время напоминающие о бабушке, прятала в сумочке, зная, что они никогда не подведут, а когда на душе кошки скребут, протикают свою часовую песенку, напомнят о том, что ты уже взрослая и должна сама справляться с проблемами.
    Я смотрю на часы: 
    — Ой, опять опаздываю!
    Они утвердительно и спокойно: 
    — Тики-так, тики-так. Время жить — время выбирать.
    Я, почти кричу: 
    — Так-так! Всё не так! Опять не повезло!
    Они, как всегда, уверенные в своей правоте: 
    — Тик-так, тик-так! К счастью нельзя опоздать.

Безысходность
    Вот уже третий час подряд она пыталась сложить пазлы, разбросанные на столе. 
Когда на фоне свирепо-синего неба показались буквы «НОСТЬ», она думала, что близка к разгадке: ВОЗМОЖНОСТЬ, УВЕРЕННОСТЬ, ГОТОВНОСТЬ...
    Ей хотелось угадать слово, но пейзаж, на фоне которого расположились светящиеся буквы, совсем не впечатлял. Небо, тучи и прямо в середине пустота — дыра в никуда. Серый полукруг производил гнетущее впечатление.
    — Может, бросить! Скучно, — подумала она. — Да и не всё ли равно, какое там слово?
    Вдруг совпало сразу два пазла, и появились буквы «О» и «Д» — «ОДНОСТЬ». Мелькнула счастливая мысль: «ПРИГОДНОСТЬ».
    — Неплохо быть кому-то нужной... Но это не про меня. Одна. И уже давно, — она обреченно вздохнула, оставалось ещё приличное количество пазлов. — А может, «НЕПРИГОДНОСТЬ»? Я никому не интересна и не нужна. Я почти не выхожу на улицу, целый день зависаю в компьютере или вот отыскала эти дурацкие пазлы, подаренные кем-то в прошлом году на день рождения. Я не знаю, чего хочу, к чему меня тянет, растеряла всех друзей. Жизнь превратилась в однообразные серые будни, прямо как это гнетуще бледное пятно на картинке.
    Она подошла к окну. С высоты четвёртого этажа видно было кусочек детской площадки с песочницей, где копались в песке два гномика в вязаных шапочках. Один (или одна, сверху не разобрать) нагребал полное ведёрко, прихлопывал лопаткой и переворачивал на край песочного короба, второй гномик подгонял грузовичок, сгружал в кузов кучку песка и отвозил к горке, где строил песчаную дорогу.
  — Вот, даже эти малыши нашли свою «пригодность», проявляя взрослую деловитость и терпение.
    Вдруг из-за угла выскочила свора собак, и с шумным лаем понеслась к горке. Малыш вскрикнул и попробовал забраться по металлической опоре горки, нога его соскользнула, он свалился на своё песчаное творение, но не заплакал, наверное, удачно приземлился.
    Собаки уже давно промчались, во дворе стало тихо, но малыш почему-то так и сидел под горкой и что-то дёргал у самого горла. Она пригляделась и поняла, что это были завязки от шапки, которая прицепилась за выпирающий крюк горки и не давала ему сдвинуться с места. Лицо маленького человечка сначала сильно-сильно покраснело, а потом начало синеть, он судорожно хватал ртом воздух.
    Она не помнила, за какое время ей удалось сбежать с четвёртого этажа, она просто летела быстрее своих мыслей. Резким движением она рванула вязаную шапку, конечно, разорвала её, схватила малыша на руки, притянула к себе. Услышав его сердцебиение, она заглянула в его ещё мутные голубые глаза и поцеловала в тёплую, начинающую вновь розоветь щёчку.
    — Ты как? Испугался? Всё уже хорошо! — трясла она мальчишку, уговаривая успокоится скорее себя, нежели его.
    Подбежал второй малыш, как две капли воды похожий на первого, принёс ведёрко с песком и обиженно проворчал:
    — Вот ты, Никита, какой! Я тебя жду-жду, а ты тут с тётеньками обнимаешься!
    Никита соскочил с рук, не обращая внимания на ворчание брата, взял её за руку, поднял на неё свои ясные голубые глазки и заулыбался:
  — Спасибо, тётя! Хотите с нами дорогу строить? Правда, я её чуть-чуть помял, но я поправлю. Я вам дам свой самосвал.
   Так на неё давно никто не смотрел. Её благодарили, ей доверяли, ей улыбались, её звали в свою компанию. Её «ПРИГОДНОСТЬ» была им нужна.
    Она провозилась с малышами часа два, пока за ними не пришли родители. Они тоже благодарили за то, что присмотрела за близнецами, говорили, что из неё получится замечательный воспитатель: «Вот как детям с вами интересно!»
    Только поднимаясь по лестнице, вспомнила, что квартира стоит открытой, а на столе лежат несобранные пазлы. Интерес к ним пропал, она машинально сгребла их в коробку, так никогда и не узнав, что в этих раздробленных картинках скрывалось слово «БЕЗЫСХОДНОСТЬ».
    Вот и хорошо, что это слово не втянуло её в серую тягомотину жизни, ведь выход есть всегда, главное — смотреть не только внутрь себя, но и вокруг, ведь мир гораздо больше твоей комнаты с пазлами.

Снежная королева
    Может, всё это случилось, потому что зима выдалась очень морозной, снежной и вьюжной. А может?.. Причин могло быть много. Сейчас это уже не имеет значения. 
    Дома, деревья, фонари и скамейки при тридцатиградусном морозе обледенели и стояли застывшие, как скульптуры в городском парке. Снег, падающий три дня подряд, засыпал все свободные участки, оставив небольшие ледяные оконца на тротуарах. Эти дорожные проплешины — радость малышам и подросткам: манят прокатиться, показать свою удаль, но доставляют столько бед и неудобств для солидного пешехода.
     Вечером на лицах торопящихся домой людей отражалась печать усталости, но когда в их глазах начинали играть разноцветные мелькающие огоньки улицы, они высовывали носы из воротников и шарфов, чтобы хоть на мгновение вдохнуть и впустить в себя красоту зимнего вечернего города. Дома смотрели на заледеневшие улицы красивыми узорными окнами с пушистыми ресницами-карнизами. Сосульки и ледяные наросты, свисавшие с крыш, угрожающе поглядывали на проносящуюся толпу, которой недосуг поднять голову вверх и одарить вниманием ледяное воинство. Огни праздничных гирлянд, меняя цвет, шаловливо подмигивали друг другу, приглашая в мир чудес и превращений.
    Артём бодро шагал по заметённой мостовой, с удовольствием прокатывался по ледяной дорожке, выискивал глазами следующую. Откусив корочку от тёплого, только что купленного батона, он начал искать перчатки в кармане и, не успев сделать следующий шаг, отшатнулся, так как с крыши с грохотом свалилась сосулька, куски от неё разлетелись в разные стороны.
    — Ого! Сюрпризы Снежной королевы! — уже успокоенно шутил он, но внезапно почувствовал какой-то холодок в кроссовках. Наклонился, снял правый, вытряхнул из него приличный кусочек льда.
    — Как ты сюда попал? И цвет какой-то странный! — рассуждал паренёк, поднимая с земли кристаллический осколок. — Какой твёрдый! И почему-то не тает.
    Он рассматривал кусочек: грани были настолько точны, что сомнений не оставалось — это не лёд. Дойдя до ближайшего фонаря, где было светлее, он почувствовал в ладони какое-то покалывание, так бывает, когда рука затекает от сильного сдавливания или тяжёлого груза. Ледяной камешек был маленьким. Чем больше Артём всматривался в играющие огоньками грани, тем тяжелее становилась рука. 
    Вдруг в одной из граней он увидел человеческий глаз, явно принадлежавший живому человеку, так как в прищуре его можно было угадать усмешку и рассмотреть красивые женские ресницы. Ошарашенный увиденным, он уже разжал руку, чтобы бросить таинственную ледышку, как изображение вдруг уменьшилось, и в каждой грани отразилось красивое женское лицо. Правда, улыбка этой женщины была какой-то пренебрежительно холодной, застывшей, как на фото для рекламы. Голову её венчала ледяная корона.
    — Вы кто? Снежная королева? Бред! Глюки! — он быстро сжал странный ледяной осколок в кулак.
    Мысли путались, окружающее пугало: как назло, ни одного прохожего, все нормальные люди в такой мороз дома сидят. Только сейчас он вспомнил, что под мышкой держит уже давно остывший батон. Это всё бабушка виновата: «Тёмочка, сходи в булочную. Вечером тёплый хлеб привозят». Сходил! Да, да, помню, по биологии изучали: «Группы веществ, способных изменять восприятие окружающего мира».
 Неожиданно осенило: «Булки с галлюциногенами делают?» С опаской приоткрыл пальцы в кулаке, но ничего не изменилось: эта странная ледяная женщина с искусственной улыбкой не пропала, теперь она ещё и манила его рукой, как бы приглашая внутрь холодного стекла.
    — Мне домой надо, бабушка хлеб ждёт, — оправдывался Артём, не зная, что делать с ледышкой. Переложить её из руки в руку он мог, а попробовал бросить — камень держался, как приклеенный.
    — Не нужен мне Ваш бриллиант или алмаз. Я думал это льдинка. Заберите его, пожалуйста, — как можно культурнее старался произнести он, не понимая происходящее. Он почти добрался до своего дома, оставалось пройти ещё два подъезда, но передвигаться становилось всё труднее и труднее. Он окончательно замёрз, ноги не желали слушаться, рука, в которой он держал ледышку, застыла в одном положении, словно окаменела. Последняя мысль, мелькнувшая в его сознании, как будто даже не удивила его: «Я превращаюсь в статую? Интересно, где будет стоять памятник мне? В городском парке или на центральной площади?»
    Он уже ничего не чувствовал, не понимал, всё поплыло, как в тумане. Какая-то сила подняла его высоко-высоко и закружила в чёрном пространстве небес. Сильный воздушный поток завалил его хлопьями снега, шквалом ветра его бросало из стороны в сторону, Он пытался кричать, но потоки снежного вихря перехватывали дыхание... Всё исчезло.
    ...Откуда-то слышался еле различимый бабушкин голос: «Тёма, Тёмочка!!!» Не открывая глаз, он ощутил тепло бабушкиной руки, и голос стал явственнее: «Родной мой, вставай, ты не заболел? Наверное, вчера руки отморозил? Ты же перчатки забыл».
    Артём посмотрел на свою правую ладонь, в середине, прямо на линии жизни темнело странное пятно, как после ожога. Откуда оно? Что-то смутное бессознательно встревожило, но из кухни уже доносился такой настоящий, тёплый, родной, голос: «Пойдём чай пить. Я твои любимые оладьи испекла».
    Завернувшись в одеяло, он подошёл к окну. Уже утро, огни в городе погасли, автомобили, выпуская дым, мчались по дороге, горожане торопились по своим делам.
   Серо-свинцовое небо, расправив облачные плечи, посветлело, розовато-голубые полосы, освещенные солнцем, рисовали живописный фон, одевая небосклон в новые одежды. 

©    Елена Рыбакова