Наши классики

Лариса ЖЕЛЕНИС
г. Ярославль

ВСТАВАЯ В РЯД ЗАЩИТНИКОВ ПОЭТА

Некоторые размышления о Лермонтове

после прочтения книги Э. Герштейн «Судьба Лермонтова»

О, сколько уже существует заметок, эссе, не говоря о переписанных друг у друга, как метко заметила в своё время Ахматова, воспоминаний о великом Лермонтове! А сколько их появляется в наше время — воистину, не зарастает народная тропа… Но воссоздать объективный образ человека, Михаила Юрьевича Лермонтова, уже не дано никому. Каждое мнение останется субъективным. И только его великолепное творческое наследие может представлять собой живую реальность, существующую вне времени и пространства, где отражены, наверное, все оттенки земных человеческих чувств и страстей, преломлённые через многогранное дарование трагического, пророческого мироощущения поэта. А чтобы полнее представить и прочувствовать во многом загадочную ткань его произведений, необходимо погрузиться в эпоху тех лет вслед за добросовестными исследователями жизни и творчества Лермонтова, одним из которых без сомнения является автор книги «Судьба Лермонтова» Эмма Герштейн.

Э. Г. Герштейн
К сожалению, есть статьи, и даже книги, где собраны и просмакованы только негативные стороны характера поэта. Горе-авторы с упоением домысливают свой желаемый чёрно-демонический образ Михаила Юрьевича. Не хочется говорить и о множестве конспирологического материала, к примеру, что в Лермонтова стреляла женщина, или что стихотворение «Прощай, немытая Россия» написал какой-то пародист.
Но как же хорошо, что многие мастера слова, посвятили часть жизни исследованию гения Лермонтова (например, Василий Розанов, Сергей Дурылин) и оставили нам свои бесценные работы о нём, проникнутые уважением и любовью к достойному восхищения поэту и человеку, так редко рождаемому нашей планетой.
Ещё раз подчеркну, что одним из таких великодушных, деликатных, кропотливых исследователей материалов о Лермонтове является Эмма Герштейн. Её книгу «Судьба Лермонтова» я давно хотела иметь в своей домашней библиотеке, но почему-то её не переиздают, не так-то просто было её найти, но мне повезло, и моя библиотека пополнилась таким замечательным произведением — началось наслаждение долгожданным чтением. В книге «Судьба Лермонтова», на мой взгляд, есть о Лермонтове максимально всё, что было возможно проанализировать в годы работы над книгой, из дошедших за полтора века документов, связанных с поэтом.
Мои интерес и любовь к Лермонтову зрели с самого детства, а вот побывать в тех местах на Кавказе, где по словам Ахматовой, витает сам дух Лермонтова, удалось сравнительно недавно. Четыре года подряд я ездила в санатории Кавказских минеральных вод — в Кисловодск, Железноводск, Пятигорск — с целью обязательно увидеть собственными глазами красивый и легендарный край, где доблестно воевал русский офицер, находил своё вдохновение поэт и художник Михаил Лермонтов, где ярко прошли последние его дни и трагически загадочно оборвалась его короткая и бесценная для России жизнь…Много читала, изучала материалы, слушала экскурсоводов, старалась прочувствовать атмосферу страшного 1841 года и нескольких предшествовавших той трагедии лет, чтобы составить своё впечатление, сделать свои выводы.
К сожалению, встречались люди, до сих пор пересказывающие негатив о Лермонтове в ответ на мой искренний интерес. Как я заметила из своих расспросов, это были невежественные люди, они не владели элементарными знаниями о творчестве Лермонтова, мало его читали. Однако именно таким людям свойственно ставить незаурядных людей на одну с собой доску, бравировать таким панибратством — тем, кто не в силах осознать всё величие великих. О смерти Лермонтова мне говорили, что якобы в Пятигорске многие радовались ей (это моему собеседнику, экскурсоводу из Кисловодска, передал знакомый, прапрадед которого жил в Пятигорске именно в 1841 году). Помню, что я тогда расстроилась от таких сведений.
В книге «Судьба Лермонтова» наглядно собраны документальные подтверждения, что это не так. К примеру, полковник князь В. С. Голицын, в рапорте представлявший Лермонтова к золотому оружию за храбрость в осенней экспедиции 1840 г., позже в известном письме из Пятигорска в Москву о гибели Лермонтова писал, что «армия закавказская оплакивает потерю храброго своего офицера». Тут говорится о вызывающей уважения и восхищения черте характера Лермонтова — смелости, отваге. А какое множество людей собралось в Пятигорске, чтобы проводить в последний путь не только офицера, а именно талантливого поэта, автора «Героя нашего времени» и «Демона», слава которого в тот год уже сопровождала его, в том числе и на Кавказе! По словам литератора 50-х годов XIX в. А. В. Дружинина, расспрашивавшего современников, «Лермонтов имел на всём Кавказе славу льва-писателя». Точное описание похорон Лермонтова, как доказательно указывает Э. Герштейн, дошло благодаря справке коллежского регистратора Рощиновского, в которой упоминается «многочисленно собравшийся народ», «большое стечение жителей г. Пятигорска и посетителей Минеральных вод, разговаривавших между собой: о жизни за гробом, о смерти, рано постигшей молодого поэта, обещавшего много для русской литературы». Герштейн приводит сохранившееся свидетельство одного из участников траурного шествия: «…толпа народа не отходила от его квартиры. Дамы все приходили с цветами и усыпали его оными…17-го числа в час поединка его хоронили. Всё, что было в Пятигорске, участвовало в его похоронах. Дамы все были в трауре, гроб его до самого кладбища несли штаб- и обер-офицеры, и все без исключения шли пешком до кладбища. Сожаление и ропот публики не умолкали ни на минуту. Тут я невольно вспомнил о похоронах Пушкина…»
Из книги «Судьба Лермонтова» становится как божий день ясно, что некоторые неприятные черты характера Лермонтову навязали в своих мемуарах лица, заинтересованные, чтобы таким образом обелить себя. И, конечно, в первую очередь это убийца, как небезосновательно называет его Эмма Герштейн — Николай Мартынов.
Герштейн приводит отрывок из письма Н. С. Мартынова своему отцу, написанного из Екатеринодара 5 октября 1837 года. Становится понятно, как впоследствии была раздута одна из версий причины роковой дуэли, буквально из пальца высосана. Вот этот отрывок: «Триста рублей, которые вы мне послали через Лермонтова, получил, но писем никаких, потому что его обокрали в дороге, и деньги эти в письме также пропали, но он, само собой разумеется, отдал мне свои. Если вы помните содержание вашего письма, то сделайте одолжение, повторите; также и сестёр попросите об этом от меня. Деньги я уже все промотал». Т. е. тогда Мартынов был твёрдо уверен в невиновности Лермонтова, более того, слова «само собой разумеется», когда Мартынов пишет, что Лермонтов отдал ему свои триста рублей, свидетельствуют о том, что он знает Лермонтова как порядочного человека. В этом письме нет и намёка на то, что товарищ (а они с детства знали друг друга), его обманул ради того, чтобы прочитать письмо сестры из личного интереса. Кстати, Лермонтов и Мартынов как однокашники симпатизировали друг другу при встречах, в том числе и на Кавказе вплоть до безобидной на взгляд Лермонтова, но оказавшейся роковой для него ссоры в Пятигорске.
Уже потом, осознав, какое пятно позора легло на него как на убийцу великого поэта, Мартынов начал искать удобную ему тему для объяснения причины дуэли.
Владелец богатого московского особняка Ф. Ф. Мауер, куда по прошествии многих лет после дуэли любил захаживать Н. С. Мартынов поиграть в картишки, описывает, как Мартынов выдвинул такую версию причины дуэли: «Обиднее всего, что все на свете думают, что дуэль моя с Лермонтовым состоялась из-за какой-то пустячной ссоры на вечере у Верзилиных. Между тем это не так. Я не сердился на Лермонтова за его шутки… Нет, поводом к раздору послужило то обстоятельство, что Лермонтов распечатал письмо, посланное с ним моей сестрой для передачи мне. Поверьте также, что я не хотел убить великого поэта: ведь я даже не умел стрелять из пистолета и только несчастной случайности нужно приписать роковой выстрел». Мауер прибавлял, что он «особенно не верил этому рассказу, зная, как безумно хотел Мартынов снять с себя клеймо убийцы Лермонтова⁠». («Петербур. газета» 1916, 5 июля, с. 2). Лично у меня сложилось странное впечатление диссонанса от этих откровений убийцы: получается, одновременно Мартынов ищет через столько лет повод дуэли повесомее, чтобы в то же время объяснить своё настойчивое в те далёкие дни лета 1841 года желание убить поэта, которого, оказывается, он убивать и не планировал, ведь даже стрелять не умел (что, снова является враньём, как выясняется из документальных материалов, на которые указывает Эмма Герштейн). И если задуматься о датах произошедших событий: история с письмами в 1837, а дуэль в 1841-м, то четыре года вынашивать свою месть и одновременно приятельски общаться с Лермонтовым вплоть до роковой ссоры, также говорит не в пользу Мартынова, уличая его либо во вранье о причине дуэли, либо в глубоко подлой сущности, хотя в итоге, и в том, и в другом одновременно.
Э. Герштейн пишет, что подобная версия появилась очень скоро, в Москву она дошла 6 августа 1841 г., но в другой форме — утверждали, что Мэри из «Героя нашего времени» — это Наталья Соломоновна Мартынова, родная сестра убийцы. Всё это видим из переписки современников роковой дуэли. Например, из письма Н. А. Мельгунова из Флоренции Н. М. Языкову 01.12.1841: «Спасибо вам за последние стихи Лермонтова… мне писали, что он убит на дуэли с Мартыновым, вызвавшим его за княжну Мэри…в которой Лермонтов будто представил сестру того…» И снова убедительно Эмма Герштейн на собранных материалах показывает, что есть свидетельства против этой версии, а сестра Мартынова плохо читала главу «Мэри», сделав свои выводы, что она — это Мэри, только из эпизода с красным платком, который вроде бы имелся и у Мэри, и у неё! И припоминала, что Лермонтов за ней вначале ухаживал, чуть ли не женихом был, а потом выставил в оскорбительном виде в своём романе. Да уж, любой женщине лестно думать, что за ней ухаживает популярный в свете блестящий и богатый кавалер, хотя у того есть другой сердечный интерес. А потом ради чего только не пойдёт сестра, да и все подтверждающие эту версию родственники Мартынова, чтобы помочь тому хоть как-то оправдаться за свой роковой для России выстрел.
Лично мне очень импонирует рассказ офицера Руфина Дорохова, боевого друга Михаила Юрьевича, где отражается сложный характер Лермонтова, настоянный на гусарских традициях, воспетых Денисом Давыдовым, лихим удальцом, каким был и сам Дорохов. Он вспоминал, что Лермонтов принадлежал к людям, которые с первого раза могут не понравиться и даже поселить против себя сильное предубеждение, Дорохову вначале он показался столичным выскочкой. Улыбаешься, когда читаешь претензии Дорохова, что Лермонтов в компании остается трезв, вроде уклоняется от выпивки, смотрит холодно, а потом Дорохов с облегчением понимает, что вино Лермонтов пьёт наравне с другими, просто есть у него свойство не пьянеть, и он гордится этим качеством, потому что, по словам Дорохова, Лермонтов «и по годам, и по многому другому… был порядочным ребёнком». Но побывав с поэтом в совместном бою, в экспедиции, как тогда говорили, Дорохов убедился в его храбрости и прекрасных товарищеских качествах. Из письма Дорохова 18 ноября 1840 г. М. В. Юзефовичу о Лермонтове: «Славный малый — честная, прямая душа — не сносить ему головы». Это всё в главе под названием «Неизвестный друг». На основе сопоставления воспоминаний современников о Руфине Дорохове автор полемизирует с первым биографом Лермонтова Павлом Висковатым (кстати, его книгу о Лермонтове я читала на одном дыхании). Но Висковатов не располагал в то время документами, ставшими известными позже, о роли Дорохова в событиях вокруг роковой дуэли. Герштейн, сама деликатно не утверждая, но предлагая направление мысли читателю, встаёт на защиту Руфина, о котором некоторые современники отзывались как о подстрекателе. Наоборот, из гораздо более авторитетных источников, которые цитирует Э. Герштейн, лично для меня вырисовалась следующая картина. Буйный нравом Дорохов, прикипевший душой к Михаилу Юрьевичу, ценивший его незаурядную личность, всячески пытался расстроить намечавшуюся дуэль, переживая именно за Лермонтова. А видимо узнав поздно, что дуэль вот-вот начнётся, вечером в поисках лошади прибежал к священнику Александровскому и, заполучив искомую, верхом поскакал искать место дуэли, чтобы не допустить трагедии, но когда прискакал, уже было поздно. Герштейн пишет: «Думается, что он был непрошенным свидетелем на самом месте поединка, и может быть его-то и имел в виду некий Н. Д. С⁠—н, утверждавший, что Лермонтов умер на руках офицера, выслужившегося из солдат». Вероятно, Дорохов знал те подробности дуэли, которые другие очевидцы-участники трагедии, скрывали всю жизнь и унесли с собой в небытие. Через несколько лет Руфин Дорохов рассказал о подробностях убийства великого поэта Дружинину, о чём писатель начинал было рассказывать в своём дневнике, но так и не решился пересказать всё. Зато неоспорим тот факт, что Дружинин, всегда защищавший дворянские традиции, назвал Мартынова «презренным орудием» гибели Лермонтова.
Наряду с главой «Неизвестный друг» есть в книге Э. Герштейн и глава «Тайный враг», после прочтения которой невольно вырисовывается горькая картина, изобличающая истинного подстрекателя дуэли. Я и ранее, читая многие другие материалы, связанные с окружением Лермонтова, испытывала неприязнь к одному из четырёх секундантов. Конечно, нет, и уже не предвидится бесспорных доказательств в том тёмном деле. Однако психологический портрет человека, составленный на основе документов, писем, воспоминаний, волей-неволей возникает, проявляется через много лет и наводит на определённые размышления.
Эмма Герштейн приводит различные эпизоды из жизни князя А. И. Васильчикова, где виден его завистливый и мстительный нрав. Это сын новоиспечённого князя, приближённого к императору, образованный, позже, уже в солидном возрасте, автор нескольких объёмных научных трудов, занимающий видный пост в Петербургской городской думе. По воспоминаниям современников, неуживчивый и мнительный, самолюбивый лидер, юрист-краснобай (умел ораторствовать). Учась в университете, Александр Васильчиков установил свои порядки среди ровесников, он придумал устав для своего университетского кружка, где все были связаны «круговой порукой». Там, в том числе, участие в дуэлях не приветствовалось, но было прописано всё же спасать «своих» дуэлянтов от преследования законом. Позже с Мартыновым его связала такая же круговая порука на всю жизнь. Сам Васильчиков ни разу в жизни не дрался на дуэли, зато секундантом был не единожды.
Похоже, он ненавидел Лермонтова за обиды, связанные со справедливыми словесными выпадами в свой адрес, а как известно Михаил Юрьевич не церемонился, если замечал нечто из ряда вон выходящее, требующее вмешательства его меткого слова. Васильчикову не нравились намёки на покровительство своего могущественного отца. Так, в письме С. Н. Карамзиной брату есть эпизод, как ещё в 19-летнем возрасте Александр Васильчиков, позавидовав блестяще сдавшему экзамен В. Карамзину, сказал тому, что на экзаменаторов подействовала слава его отца, но Владимир Карамзин в ответ отбрил его фразой, что в прошлом году, когда Васильчиков получил высокий балл на экзамене, видимо, на комиссию подействовали эполеты князя, отца Васильчикова. После этого Владимир Карамзин получил от Александра Васильчикова ответ: «Между нами всё кончено», хотя ссору начал именно Александр.
В Пятигорске среди товарищей у Васильчикова было прозвище «мученик фавора», возможно, придуманное Лермонтовым, который частенько с иронией называл его «умник». А вот такой эпизод рассказал В. И. Чилаев, хозяин домов, в одном из которых квартировал Лермонтов. Как-то, во время игры в карты, Васильчиков крепко высказался матом, после чего Лермонтов написал прямо на зелёном сукне едкую эпиграмму, где «убийственным образом характеризовалась высокопоставленная родня Васильчикова» — поэт мастерски продёргивает молодого князя, вспоминая и батюшку, и дядюшку, и зятюшку, заканчивая строчкой, припечатывающей Васильчикова, который «в речь вводит стиль донцов по матушке». Эта эпиграмма дошла до нас, вероятно, переписанная Чилаевым прямо с сукна карточного стола, она была опубликована редактором одного из литературных журналов 19-го столетия П. К. Мартьяновым. Тот же Чилаев рассказывал Мартьянову, что Васильчиков незадолго до дуэли перешел в другой лагерь пятигорского общества, который ненавидел Лермонтова. Как замечает Э. Герштейн, если Васильчиков мог порвать с В. Карамзиным за один только намёк на покровительство отца, то эпиграмма Лермонтова нелицеприятно намекала на родственников, приближенных к самому императору Николаю I, за что впору было автора едких строк люто возненавидеть. Ещё Васильчиков везде позиционировал себя как либерала, оппозиционера, а Лермонтов в этой эпиграмме, как аргументировано доказывает Герштейн, выставлял его играющим в либерализм, называя по дядюшке «шефом простофиль и глупцов». Лермонтов всегда понимал саму суть дела, развенчивая меткой эпиграммой желаемый кем-то для себя фальшивый образ. Васильчикову, как и Мартынову, от него доставались очень обидные эпиграммы, значит, было за что! Далее Э. Герштейн пишет так про Васильчикова: «раздуть ссору Мартынова с поэтом, а потом участвовать в дуэли в качестве секунданта было вполне в его духе. Слухи о провокационной роли Васильчикова в конфликте Мартынова с Лермонтовым находят своё психологическое обоснование». В этой же главе описан очень говорящий сам за себя эпизод, сохранившийся в дневнике редактора газеты «Новое время» А. С. Суворина о том, что по прошествии после дуэли многих лет Васильчиков захотел стать членом Английского клуба, и, зайдя туда, не мог найти рекомендателей, к нему подошёл Мартынов и сказал, что запишет Васильчикова. При этом попросил его заступиться в печати, а то «в Петербурге какой-то Мартьянов прямо убийцей меня называет». Известно, что Васильчиков потом выступил в печати со своими воспоминаниями о дуэли, где обвинял беспокойный нрав убитого: «Если бы его не убил Мартынов, то убил бы кто другой». Он не пролил свет на трагедию, а рассказал, по словам А. И. Арнольди, «о происшествии так, как оно сложилось людскою молвою».
Я думаю, что «круговая порука» была призвана выгораживать и убийцу, и подстрекателя, но именно она, уже в глазах людей нашего времени, и оборачивается самым настоящим обвинением Мартынову и Васильчикову, независимо уже от причины состоявшегося по их вине убийства великого русского поэта Михаила Лермонтова.
Книга Эммы Герштейн «Судьба Лермонтова» отражает события последних лет жизни поэта, но складывается впечатление, что в ней есть всё самое нужное, чтобы составить верное впечатление о нашем гениальном соотечественнике — настолько глубок и достоверен предпринятый Эммой Григорьевной анализ дошедших до нас за полтора века документов, связанных с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. И очень бы хотелось, чтобы новые авторы-лермонтоведы, да и просто любые любопытные, берущиеся судить личность гения по множеству расхожих домыслов и кривотолков, прежде всего, взяли и прочитали именно эту книгу.