Евгений КУЗНЕЦОВ
г. Ярославль
ТАЙНЫ  ПРИЗВАНИЯ

Эзотерическое  эссе

    Теле случайное мне, бессонному, ― передача, от которой я чуть не заплакал...
  Я-то ― бывший следак, автор двенадцати романов, да и вообще тот «расторопный ярославский мужик». Оказывается ― ко дню начала войны, её ― Войны, на западной нашей границе укрепления... не были достроены, доведены до ума, а были запущены и расхищены-разворованы!..
    Ну и ну! Не буду же я отныне, Боже, смотреть ни единого военного фильма и ни единой книги о войне в руки не возьму.
    Так вот почему тогда враг дошёл до самой до столицы… Разведке о судном дне тот вождь не поверил, маршалов перед  всемирным потом расстрелял, внезапности дьявольской от дьявола не ждал… А чиновники его ― что ему чиновники о готовности границ лепетали―докладывали?.. Они ведь, со своими проверками, знали, в каком состоянии на западе, откуда уже так веет и веет смертью, ― в каком виде недоделы-дзоты. Но они, чиновники, ― промолчали, дабы им самим, чиновникам, спастись и не обречь, чиновников же, знакомых-друзей.             ...О то время предгрозовое!
    Но и мы ― нынешние. Тогда ведь ― жили и все, сегодняшние, мы. Жили мы, сегодняшние, ― тоже и так же и тогда, и тогда. Жили! Ибо в самом деле ― «утомлённые солнцем»! ― Как тогда, то в благостности, то в трагичности личной жизни, всё-таки, всё-таки пренебрегали недостроенным на западе дзотом ― так и ныне, грустно-де или обременительно у нас на душе, минуем, когда кладётся нам же под ноги асфальт в лужу… И чего боялись мы, сегодняшние, ― даже в пылу и тоске возмущения ― тогда, накануне горя и смерти, и чего боимся мы, сегодняшние, в том же пылу и в том же возмущении, глотая контрафакты?
    Чиновника! Все мы, от века и «до самых до окраин», боимся ― чиновника. Какое бы лихо нам и дискомфорт для нас ― а терпим или плюём. Сунься ― наживёшь себе на голову. ― Холодной, удушающей, чиновничьей мести.
    Как, оказывается, и в те в тридцатые годы чиновники воровали хлеб, например, целыми железнодорожными составами ― так и современные чиновники для того же самого, для чего же ещё, и делаются чиновниками: чтоб сладко есть и мягко спать, ну и ― снедать миллиардами.
    И ― к самой сути.  ...Фраза одна, впрочем, из той чёрной-ночной передачи явилась мне ― грубо и очевидно несправедливой. О вожде том и об отношении его к тогдашней, предвоенной, преступности: «Эту войну он проиграл»… Увы, не это и не так. ― Вождь-то как раз и был, в известном и прямом смысле, по ту сторону баррикады ― его же, не чьи другие, профили кололи на груди своей, чуя безошибочно своего, уголовники. Рождённый в нищей семье и от родителей с самого со дна ― он всю жизнь свою пёкся, главное и самое главное, об устроении и удержании своего, на голову, право, свалившегося, сказочного социального статуса.
     И ― важнее важного ― был озабочен иными стойками и укусами  политическими.
   В соперничестве с другими лидерами-завистниками выиграл, а на преступность ― сам с юности кондовый асоциальный элемент ― и не обращал ― к ней собственно и сущностно принадлежа! ― должного внимания.
    В сравнении с жестокостью запредельной к своим политическим вроде бы соратникам ― он смотрел, и не мог иначе смотреть, на уголовный мир, как и следует по группе крови пахану, сравнительно брезгливо и снисходительно. Стихи писал он, вождь, по юности ― да не вышло, не судил бог, стать ему поэтом… В семинарии он, вождь, в молодости учился ― но не на то, не на священническое, поприще был судьбою, своей и всей страны, призван… Понятно теперь ― какие это и как это: «кадры решают всё»!
    ...Как веяло тогда нам в грудь и в лицо ― опасностью молчаливой невнятной от западной границы, так же веет теперь ― от стен и окон ― сознаться же бы в этом! а не так, что ли? ― от любого здания современного нашего административного.
     Особенные, ей-богу, там ― и не суйся туда к ним! куда тебе до них! ― небожители!
   Да ещё и с сотрудниками в строгой форме и вооружёнными ― от тебя им, чиновникам, охрана и тебе от них, от чиновников, угроза. Где уж нам, клянущим политиков да погоду, в голову взять, что за стенами теми... просто покой и достаток. Что существа те в кабинетах... самые, прямоходящие, обыкновенные, только что самые из всех сытые, вся и разница, смертные. И ― не между прочим! ― они не пашут, не сеют, дома-дороги не строят, не учат, не врачуют ― а только в основном и делают, что буквально едят буквально твой хлеб.
    Ему бы, чиновнику-депутату, ходить по улице с оглядкой ― а не величаво восседать в думах-трибунах, будто инопланетянин.
    Разве что во сне в бредовом, в страшном али в сладком, привиделось бы нам такое. ― Как в годы те, для нас решающие, были спасительные плакаты по стенам городов: «Папа, убей немца!» ― так и в современном бы нашем полисе ― вот бы растяжка-лозунг: «Папа, прибей чиновника!»
    А иначе-то в наших проблемах ― не поможет ни бог, ни вождь и ни герой. Я вовсе этак-так не нагнетаю. Я клоню к тому, что беда наша не в иностранцах и не в санкциях, не в наводнениях-пожарах и не в солнечной активности ― а в извечном страхе нашем пред любым чиновником нашим. ― Либо хапугой, либо лентяем.
    ...И вот ― самая суть. Едва не заплакал я… Так, значит, тогда ― граница была ворами чиновниками запущена и растаскана… Там! Тогда!
    А ведь там-то тогда-то... был мой отец. Мой отец родной ― служил там, на западной границе, в то самое время в армии. И принял первый в свою грудь ― с такими-то, выходит, недоделами ― целую Войну. То-то не любил он об этих днях рассказывать... Только мельком: неразбериха, мол, и отступление...
    Так вот я, сам себе и всем временам современник, ― и в слёзы. Вскоре попал он, мой отец, в плен. Был схвачен, связан и заперт в подвале, чтобы утром быть повешенным. ― Только, говорил, друзья-однополчане всю ночь бежали к той деревне, чтоб его из того дома вызволить, спасти.
    А после этой телепередачи ― оказывается. Это чиновники ― это чиновники, преступники-хапуги-лицемеры, ― логически и в конечном счёте рассуждая ― обрекли моего родного отца на арест и повешенье! И ― меня... на моё в этой жизни отсутствие.
    Чиновники ― такие же, что и ныне! ― присудили моего отца на казнь и меня ― на небытие. Как бросили тогда на произвол судьбы, а именно ― на плен и крематорий, миллионы таких же, как  отец.
    ...И открывается сию минуту мне ― первая тайна. Истинно уж метафизическая! Ведь случилось-получилось так, что, спустя тридцать лет, в армии мне суждено было служить... именно в тех, на западной границе, местах! Факт — что не случайность. ― Не могу теперь иначе и полагать. Служа в той местности, я, конечно, слышал от местных жителей о том, что творилось ― жутко, ей-богу, промолвить ― тут в оккупации. Начав службу, я, однако, всё полон был мечтой стать писателем, о чём возгорелся ещё в школе, ― и вдруг...
    И вот однажды я разговорился с одним случайным знакомым, с солдатом, с таким же, как и я, рядовым. Поделились мы планами-мечтами о будущих наших вузах. Он тут и выложи необычное: буду поступать в юридический… И будто меня громом поразило! И я пойду в юридический! ― Никогда раньше слыхом не слыхавший о таком вузе-факультете. Почему вдруг сделалось мне тогда в уме и в сердце так уверенно-целенаправленно?.. Теперь, в ночи, и понимаю.
    А я тогда и там ― в местах бывших горестных отступлений и пленений ― пропитался, стало быть, ― сам разумом не формулируя этого! ― тамошним воздухом причин-объяснений фатальному происходившему... виной чему была, оказывается, и в частности, чиновничья преступность… И махнул, что ли, рукой я тогда на мечты о писательстве. То-то корявые только, от которых было самому стыдно, вымучивались у меня тогда, у школьника и у солдата, стихи… Потому что, выходит, ― тяжесть и тягость невнятную ощущал я в себе с отрочества. Как оказалось ― долга! Долга! И как стало выясняться ― из будущего и из прошедшего!
    Сын сельских учителей ― всё-таки, пусть, как тогда говорили, интеллигенции в первом поколении ― я, хотел не хотел, воспринял глобальные человечьи-человеческие вибрации. Рассказами родителей о Войне ― было, в основном, их молчание. Однако ― имеющий уши слышать да слышит! Именно там, по причине преступности, была ослаблена граница ― и едва не погиб мой отец.
    Опять и опять: тогдашние чиновники, запустившие и разворовавшие западную границу, ― они, именно они и схватили моего отца и хотели повесить.
И я пренебрёг своими интимными грёзами-мечтами, пустил свою энергию ― именно на ниву борьбы с преступностью...  мстя за отца. Именно ― хочу не хочу ― мстя за отца! Вовсе, то есть, не как бы, а буквально демонстрируя своё в этом мире и в жизни существование ― именно противостоянием преступности.
    ...Набрался я духу! Так кто же  ― тогда и вопреки всему ― победил в Войне? отец на такое молчал. А мать говорила. Погибли лучшие. Лучшие, то есть, представители нации. Они именно ― первые вставая в атаку и становясь объективно лучшей мишенью ― избирательно и погибли. Помнить бы это и понимать это ― друг о друге! ― нам и ныне живущим.
    Воздав, однако, лепту правоохранительному поприщу... я ночами стал писать первые рассказы. Не отвратясь ― хочу не хочу! не судьба! ― от юношеского призыва. Работал, итак, я следователем недолго. Жаль, возможно, что мало...
    И, сам, стало быть, чиновник, отчасти не отчасти, имею я право, что называется изнутри, ― судить. Не тем классическим «административным восторгом» быть бы чиновнику обуянным, а печься ― попросту выполняя, кстати, свои должностные обязанности! ― о благе граждан-сограждан.
    Да бывают ли такие чиновники-то в природе?! А вот, не далеко ходить, тот же мои отец. Всю жизнь, одна запись в трудовой книжке, ― директор детского дома: он как бы и сам был этим самым детдомом. ― Я его, из детства, почти даже и не помню; это уж потом он меня, ребёнка и отрока, стал возить по мавзолеям-галереям.
    Или ― я сам. В следователях при завалах в делах (иной раз и не зря те сериалы) мне, за обвинительным заключением, приходилось ночевать в своём кабинете: хоть расшибись ― а завтра, ноги в руки, снеси дело прокурору.
    ...Когда вождь умер ― отец плакал и рвался на похороны ехать. Но ― мать моя была в эти дни беременна. Мной, мной беременна!.. А иначе ― иначе его бы, отца моего, как и многих, задавили в траурной толпе… Так что я ― ещё не рождённый на свет божий ― и спас отца.
    Опять же ― не скажешь, что не факт. Вернее ― вообще бы мне на эту тему, на заповедную, не говорить… А ― молчать, молчать.
    ...Господи, какой мы родной и шальной народ!

 

9 сентября 2017, Ярославль

© Евгений Кузнецов
 

Авторизуйтесь, чтобы оставить свой комментарий:

Комментариев:

                                                         Причал

Литературный интернет-альманах 

Ярославского областного отделения СП России

⁠«Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни.»  Фёдор Достоевский
© ООО«Компания». 2014 г. Все права защищены.
Яндекс.Метрика