Из старых журналов     

                                                     

Владимир ГОЛИКОВ

Родился в 1875 году в Костроме. Окончил в 1898 году юридический факультет Московского университета, затем трудился помощником присяжного поверенного, занимался адвокатской практикой в Москве. Стихи впервые опубликовал в 1896 году в журнале «Русская мысль». В 1900 году выпустил свой первый стихотворный сборник «Стихотворения». Вскоре последовал второй сборник стихов — «Ночные думы» (1902). В 1904—1905 годах Голиков проходил военную службу в Закавказье. В 1907 году издал третий сборник стихов: «Кровь и слезы; Торжество смерти и зла: Маленькие поэмы», получивший сдержанно-ободрительный отзыв Николая Гумилева. С 1908 года сотрудничал с газетами и журналами, где публиковал фельетоны, пародии, путевые очерки. В 1915 году в Петербурге был опубликован сборник стихов «I: Песни о немцах и турках: II: В тылу» . Сведений о судьбе писателя после 1918 года нет.

            ПОТРЯСЕНИЕ ОСНОВ


    Губернатор Петролеев и жандармский генерал Загребин вышли в одно время совершать свой обычный моцион и встретились на главной улице городка N, возле общественного сада.
    ― А!.. ваше превосходительство…
    ― Ваше превосходительство!..
    И сейчас же, будто исполняя какую-то обязанность, схватили друг друга под руку и пошли вместе, усиливаясь шагать в ногу, ― хотя губернатору, толстенькому человечку небольшого роста, и жандармскому генералу, мужчине рослому, плечистому, бравому, очень неудобно было идти таким образом. Один, задыхаясь, мелко семенил короткими ножками, другой шагал широко и тяжело увесистыми ступнями, и оба поминутно сталкивались и наступали друг другу на ноги.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 


    Издали походило, будто генерал насильно тащит за собою губернатора, а губернатор упирается и делает напрасные попытки вырваться из дюжих рук. Видя их вместе на прогулке, обыватели обыкновенно говорили:
    ― Вот наш жандарм тащит в тюрьму государственного преступника.
    Но несмотря на это, губернатору и генералу казалось, что их совместное шествие должно представлять для горожан зрелище внушительное и трогательное.
    ― Хе, хе, ваше превосходительство!.. 
    ― Хе, хе ваше превосходительство!..
    ― Разделение властей и, в то же время, единство власти!
    ― Ха, ха!..
    ― Трогательный успех и, некоторым образом, почтительный символ для наших подданных, ― говорил, усиленно дыша, губернатор.
    «Подданными» он в шутку называл граждан вверенного ему городка.
    ― По моему мнению, ― продолжал он, ― власть должна быть твёрдая.
    ― И сильная, ваше превосходительство!..
    ― Даже усиленная…
    ― И чрезвычайная!..
    ― Хе, хе…
    Но губернатор сейчас же перестал смеяться, увидя городового. Всюду, при виде двух сановников, стоявшие на постах городовые, подняв руку к козырьку, неестественно вытягивались, безумно таращили глаза и замирали, задерживая дыхание, ― как будто для увеселения начальства старались изобразить собою статуи.
    Жандармский генерал не удостаивал глядеть на них и не замечал трогательных знаков их преданности высшему начальству. Но губернатор с невольным самодовольствием, замедляя шаг, останавливал на испуганных физиономиях свой непреклонно-строгий, проницательно-внимательный взор.
    И повышая голос, чтоб городовые могли его слышать, говорил:
    ― По настоящему, генерал, для полного торжества законности и порядка необходимо, чтобы обыватель не то, чтобы трепетал перед властью… фуй, это противно!.. это желание щедринских помпадуров… увы, царство их кануло в вечность… мир праху их!.. Но нужно, чтобы он, обыватель, чувствовал между нами и собой расстояние. Понимаете, генерал?..
    ― Власть, одно слово, ха, ха…
    ― Да… чувствовал расстояние… Поэт сказал: « я царь, я раб, я червь, я Бог». Из этой, так сказать, слишком общей неопределённой формулы одна половина должна приходится на долю подданных, а другая предоставляется власти. Конечно, нужно понимать это в относительном, условном смысле… Я ― царь!.. Я ― Бог! ― это может думать о себе твердая, действительно сильная власть. Я раб! Я червь! ― это должен чувствовать подвластный. Мы, власти, должны быть для него чисты, светлы, непогрешимы, как боги.
    ―  Ха, ха!.. ― рассмеялся вдруг генерал.
    ― Вы что, ваше превосходительство?..
    ― Писарь в моей канцелярии… тоже стихи пишет, каналья!.. и какие стихи!.. Изволите видеть, ваше превосходительство: моей горничной Катьке… «Ароматна ты, как роза, ты прекрасна, как звезда… Розы вянут от мороза, ваша прелесть ― никогда!..» Ха, ха!..
    ― Глупый человек, ― нахмурился губернатор.
    ― Или вот тоже, ха, ловкую эпиграмму написал… «Губернатор, пухлый шарик, любит швеечек, сударик»… гм… кха, кха… то есть… ― И, спохватившись, генерал вдруг побагровел и вспотел: ― то есть … не губернатор, а… прокурор… Я, признаюсь, не помню этих стихов…
    Губернатор, как будто его ужалила пчела, отскочил от генерала, выдернул свою руку из под его руки и пошел самостоятельно, обиженно надувшись и приняв ещё более суровый и властный вид.
    «Вот болван… невежа!..» ― подумал он про неловкого собеседника. Его плавная, красноречивая речь, течение его умных, истинно государственных мыслей, была таким образом насильственно и неприятно прерваны и взбудоражены. В его голове самовольно и назойливо завертелась эпиграмма.
    «Губернатор, пухлый шарик… ― шел и всё время думал губернатор. ― Твердая власть… чисты, как боги… любит швеечек, сударик… ох, негодяй! Ссылки ему мало, этому писаришке… Отчего город не на положении усиленной охраны»!..
    Проехал на собственной пролетке полицмейстер и отдал честь. Губернатор приятно улыбнулся ему и подумал: «любит швеечек, сударик»…
    Так, молча, генерал, сначала сконфуженный своей неловкостью, а потом вдруг совсем позабывший о ней, губернатор, нахмуренный, оскорбленный и тем более величественный и строгий, прошли по большой аллее городского сада и поднялись на горку, где над рекою была беседка. Вошли в беседку и сели на скамейку.
    ― Нет, что изволите видеть, случилось со мною вчера! ― первый нарушил молчание генерал и, постоянно сам себя прерывая басистым хохотом, стал рассказывать совершенно неприличный анекдот.
    Губернатор не слушал его и думал: «губернатор, круглый шарик… надо узнать фамилию этого пасквилянта и тогда… любит швеечек, сударик… тьфу»!..
    Глаза губернатора, подернутые мутью обиды и негодования, неопределенно блуждали по скамейке, машинально читая на ней вырезанные ножом и нацарапанные карандашом надписи, большей частью очень игривого и недвусмысленного свойства.
    Вдруг глаза его заблистали торжеством, губы радостно дрогнули, и он, слегка приподнявшись на скамье, проговорил, перебивая генерала, голосом очень выразительным, почти патетическим:
                                                  ― Генерал Загребин ― вор,
                                                  Это знают все народы.
                                                  Тысяч двадцать он уж спёр…
                                                  То ― казенные доходы…

    Генерал, багровея, вскочил…
    ― Ваше превосходительство!.. ― крикнул он грозно.
    Не скрывая торжества, даже чуть взвизгнув, губернатор молча указал на скамейку. Генерал прочел на ней стихи и грубо выругался.
    ― Это… это… чор-р-рт знает!.. безобразие!.. наглость, не знающая границ!..
    ― Это потрясение основ, ваше превосходительство!.. Неуважение к власти!.. ― весело хихикнув, подхватил губернатор.
    ― Нет, что сторожа смотрят!.. что думает городская управа!.. Это, изволите видеть, общественное самоуправление!.. фу, канальи!.. Да я их… да я им…
    Генерал воинственно потрясал кулаками.
    ― Разумеется, разумеется! ― сладко чувствуя, что отмщен за эпиграмму, успокаивал его губернатор.
    ― Все скамьи испакощены! ― продолжал бушевать генерал. ― Изволите видеть!.. Ах, ваше превосходительство, ― вдруг меняя бурный тон на более умеренный, почти успокоенный и радостный воскликнул генерал, ― ваше превосходительство!.. ведь и вас… и вас тоже… не пощадили… Хо-хо-хо!..
    Губернатор смутился…
    ― Ну, генерал, пойдемте… Стоит разбирать эти глупости. Я прикажу переменить скамьи… вот и всё.
― И на других напишут!.. хо-хо!.. ― злорадствовал генерал. ― Нет, вы послушайте...
                                                  Губернатор ― господин
                                                       Петролеев, ― 
                                                  Он пролез в высокий чин
                                                       Из лакеев.
                                                  Камердинером служил
                                                       У министра,
                                                  Повышенье получил 
                                                       Очень быстро.

    ― Довольно, ваше превосходительство… Этакая гнусность!.. Этакая…
    ― Это потрясение основ, ваше превосходительство!.. ― закатывался генерал.
    И оба, опять взявшись под руку, как бы снова заключив оборонительный и наступательный союз против мятежного обывателя, пошли из сада.
    Они старались сохранить непоколебимо-властный, несокрушимо-твердый, презрительно-гордый вид, но в глубине души чувствовали себя как бы побитыми неожиданно грубою рукою или ошпаренными кем-то выплеснутым на них кипятком. Губернатор на возвратном пути уже избегал смотреть на городовых, а жандармский генерал, наоборот, искоса поглядывал на них с какой-то злобной иронией.

 

Журнал «Альманах» № 1 за 1906 год    

© Журнал "Причал"
 

Авторизуйтесь, чтобы оставить свой комментарий:

Комментариев:
Яндекс.Метрика