Евгений КУЗНЕЦОВ
г. Ярославль
СОЛНЦЕ В ЯРОСЛАВСКИХ ОКНАХ 
Рассказы

Д Ы Р А   В   З А Б О Р Е
К 70-летию Победы

    В этом нашем году её отцу бы — столетие!
    Совпадение — коль именно сейчас речь о нём — знаковое.
    И ныне она, бывший учитель, пенсионерка заслуженная и почитаемая, — в День Победы рассказывает о своём отце, с фронтовыми фото и вырезками из тогдашних газет в руках, по школам… приходит со своей семьёй в музей «Боевой Славы», что в ближнем военном городке, где чтится её отец, герой-орденоносец, снайпер…
    Никогда, впрочем, не бывает повода упомянуть, что сама она по образованию педагог и долгое время работала учителем по предмету тоже весьма тонкому — по физике...
    Но не было б на белом свете — ни её семьи, ни разных школ-музеев, не было бы ни той Победы, ни даже всей целой страны, если б не было в этом мире…
    Об этом-то факте — мелочи не мелочи — она почему-то и стыдится рассказывать… 
    Если б не было на свете… одной дыры в заборе!
    И видела она своего родного отца тогда всего-навсего раз в жизни.
    …Где-то и даже повсюду вокруг шла война — а четырёхлетняя девочка заболела, как водится, скарлатиной.
    Мать её находилась постоянно с нею: при дочке в больнице.
    И вот однажды мама взяла её, прямо с кровати, за руку и куда-то повела…
    Как потом она узнала — узнала как некий неумолимый закон: точно в то же самое время в местном госпитале находился с ранением её отец!.. и перед отъездом на фронт хотел бы повидать жену и дочку!..
    В больнице же, из-за карантина, встречи с больными были строго запрещены.
    Но жизнь есть жизнь, мать есть мать!
    И здоровье в живых — для высшего, стало быть, Здоровья.
    Так что в больничном заборе была, конечно, дыра.
    (Она, спустя годы и годы, говорит о том лазе — всё так же по-детски: «дырка».)
    Снаружи кто-то ждал, уже ждал…
    Она, ребёнок, пролезла в эту самую дыру.
    Оказалось — к папе, к папе!
    Он взял её на руки.
    Обнимал… целовал… подбрасывал...
    Оба смеялись.
    Руки у него были — осталось в ней это на всю жизнь — большие и тёплые.
    Оба не хотели расставаться.
    Но отец был в шинели и уже с вещмешком…
    Все трое плакали.
    Она с мамой просили его поскорее возвращаться.
    Он — уходил… он — махал рукой… говорил: «Ждите, и я вернусь!»…
    И в том же, сорок третьем, пришла похоронка: «погиб смертью храбрых»…
    …Но — как не воспеть ту дыру в заборе!
    Отец тогда уходил не просто на фронт, а — за Победой. И Победа, пусть два года спустя, пришла. Значит, и победил — он. Победил — он.
Они, мать и дочь, знали это — это знали, как никто в мире.
    Величественнее всех и всяческих бранденбургских арок-ворот та малая дыра в деревянном заборе — великая, как и та Война!
    Ибо она — вопреки канонам больничным, всем даже законам военной поры. Вопреки вообще — и войне, и смерти.
    Простая дырка в заборе — та же скважина замочная, к которой тот волшебный, поистине сказочный, ключик, а за дверью — Покой! Счастье! Жизнь!
    Дыра в заборе — любовь вопреки всему.

9 ноября 2014 года

С О О Т Е Ч Е С Т В Е Н Н И К И

    Солнечный — никогда не забыть — апрельский был день.
    — Кот на дереве!
    И он сразу всё понял.
    Положил, наконец, пискливую трубку…
    Больно сделалось не столько от того, что дочка одно лишь это и сказала, сколько от того, что не назвала кота, как ему и всем положено, по имени: Мишка.
    Он ощутил вмиг себя… словно бы запертым в своём кабинете!
    Представилось отчётливо: Лена — она утром провожала их, родителей, на работу… потом, значит, пошла на улицу с Мишкой, на поводке-верёвочке, погулять…
    А дальше — жутко и подумать!
    Недалеко от подъезда, в углу двора, дерево высоченное… И высоко на нём, не с пятым ли вровень этажом, сук толстый пологий…
    Неужели Мишка там?!..
    С этого самого дерева — мрачного и, как теперь казалось, словно бы беспородного — уже однажды приходилось доставать одну кошку, притом — в самый дождь, стоя на крыше строительного вагончика…
    И проделывал это он, Валерий Васильевич, сам — не смотря на свою солидность и на виду у всего двора.
    Но сейчас ему даже его собственная фамилия — такая-то величественная — показалась, мягко говоря, странной…
    Стучаться сию минуту по другим кабинетам просто было некогда. — Да и чем бы ему могли, любой сотрудник, помочь?
    Тут все, в отделе обкома партии, и без того всё знают про того кота: как его, котёночком, привезла, целая история, из летнего лагеря дочка… как выкармливали его молочком, что уж сумели придумать, из медицинской пипетки…
    …Какой ещё Мишка? — Спросил бы ныне, спустя больше двадцати лет, кто-нибудь посторонний — сообразительно и с разными намёками: не тот ли, что на гербе Ярославля?.. не тот ли, с отполированной, для счастья, медной лапой, что по улице на Которосль?.. не какой ли, может, ещё другой…
    Не наивные ли вопросы?!..
    …Теперь же — вот и Лена, второклассница, сообразила небось кому следует и кому не следует звонить.
    В самом деле! — Жена придёт с работы и…
    Ясно одно: как бы и что бы — а надо немедленно туда!
    Мишка и сейчас ещё неопытный баловень, а тогда был такой махонький и совершенно оригинальный — неподражаемый, незаменимый: мягонькая тонкая шёрстка — беленькими, серенькими, рыженькими пятнышками… Если и мяукал, то редко, тактично…
    Вот и кормили его, Мишку, пока он не привык к блюдечку, втроём.
    А дочка сейчас — где?.. что?..
    Валерию Васильевичу всё грезилась — и особенно реально: тот кряжистый истукан… тот недосягаемый сук…
    Он уже машинально запирал кабинет.
    Сказал секретарше — она на него почему-то вытаращила глаза! — что съездит на полчаса домой: мол, что-то там с дочкой.
    И быстро, как был без пальто, выбежал на улицу к служебной машине.
    …Потом всё было как в полусне.
    Въехал во двор — и обомлел: вагончика того, под деревом, не было!..
    Значит, на днях, он и не обратил внимания, увезли.
    Где дочка?!.. В квартире, наверно, прячется-увивается.
    У дерева — уже куча, конечно, соседок: разводят руками, вскрикивают.
    И все смотрят — вверх! вверх!
    Подбежал и Валерий Васильевич…
    Кот — так и есть: на длинном, посередине, голом суку.
    И — орёт!
    Именно орёт… разевая огромную пасть — разве у него такая?.. каким-то незнакомым, чужим голосом — где хоть он так научился?..
    Или он такой — настоящий?..
    Кот там, вверху, сейчас, когда нет вагончика теперь возле, — был точно над бездной.
    Да ещё и дочки в окне, вон, не видно…
    В толкучке под деревом теперь все глядели на него, на Валерия Васильевича.
    Он вроде бы попытался всех успокоить.
    А тут и сам опешил…
    Верёвочка, с шеи кота, была… обмотана вокруг сука!
    Ну всё… хоть плачь, хоть ругайся…
    Вот когда, наверно, и говорят: прозрел.
    Он пошёл в квартиру… просто, чтоб не стоять на месте… чтобы как-то шевелиться…
    Значит, ветер перехлестнул верёвочку… или кот сам разворачивался…
    Дочка — дома! Он ей что-то шептал скороговоркой, будто её саму торопил…
    Она, немного ободрённая, подошла всё-таки к окну.
    Валерий Васильевич наскоро переоделся в спортивный костюм.
    Быстро вышел — а зачем?..
    Во дворе уже окончательно было всё обсуждено и решено: по стволу, толстому, не залезть… лестниц же таких длинных вообще не бывает…
    Он, чтоб не встречаться ни с кем глазами, смотрел и смотрел  вверх…
    Бывало ли хоть раз когда-нибудь в душе так пусто?..
    Ко всеобщей печали, между тем, добавилось ещё одна нота — уж вовсе и траурная, и оскорбительная.
    Ворона! — Ворона сидела на суку перед самой мордой кота — и каркала, каркала!
    Она, ворона, всё, конечно, понимала… и теперь — то ли соболезновала, то ли издевалась, то ли предвкушала поживу…
    Эта мелочь Валерия Васильевича вдруг — и взорвала, и прояснила.
    Кот — там, вверху, казался сейчас… худым, мокрым… и в каких-то пегих оборванных лохмотьях…
    Какая, право, в жизни… возможность невозможного!
    И солнечный апрельский день нынешний, и даже сам весь город — сделался словно бы… для кого-то другого.
    Кот орал… ворона скрипела…
    Валерий, говоришь, Васильевич?!..
    И он твёрдо пошагал в квартиру.
    Дома, после яркого солнца, было словно темно.
    Или это у него в глазах?..
    Он лишь мгновение стоял в прихожей перед телефоном, уперев руки в бока.
    Набрал номер…
    И только когда ответил женский голос — стены квартиры как бы растаяли: ведь там, на другом конце провода, была… приёмная начальника УВД!
    — Кто спрашивает?
    — Величко.
    Он знал, не первый раз звонил по этому строгому номеру, что продлится ещё с полминуты… Стал припоминать, где и когда с тем, кому звонил, встречались…
    Наконец, голос знакомый, тот самый — всегда краткий и крепкий:
    — Слушаю!
    — Анатолий Александрович, у меня горе…
    — Ты чего, со вчерашнего?
    Валерий Васильевич заговорил — и почувствовал, что хотел бы говорить полушутя — как уж надумал: и про «пожарку», и про лестницу… и каким-то другим бы голосом — но выходило только просто искренно, да и всё тут…
    Анатолий Александрович там, и наверно, в форме, — он прямо увидел его — засмеялся.
    Потом, ещё несколько секунд, вызывал, слышно было, кого-то — понятно кого, по фамилии.
    — Привет! Слушай. У меня к тебе просьба. Пошли по этому адресу…     Машину с лестницей… Да одну, без расчёта!
    Валерий Васильевич не утерпел:
    — Высокую лестницу…
    — Пошли с самой высокой лестницей! Хороший кот погибает!.. Василич, слышал?
    — Анатолий Александрович!.. Так благодарен…
    Но — короткие уже были гудки.
    Зато он, Величко, прямо воспрянул. — Словно был сию минуту не в спортивном, а в обычном деловом костюме.
    Положил аккуратно в кармашек рубашки ножницы.
    Сам, правда, не замечая, что беспрерывно что-то говорил, теперь — громко, дочке…
    Поспешил на улицу: и пожарная часть, и управление — тоже в центре города и рядом.
    Солнце — точно бы сделалось ещё ярче!
    Однако…
    Кот? — никого на ветке не было…
    И — ни крика, ни карканья…
    Подбежал к дереву.
    Кот висел, за шею, на верёвке!.. кое-как цеплялся за неё обеими передними лапами…
    Вокруг берёзы все, опустив руки, молчали.
    Кот… там… вися… зачем-то размеренно водил хвостом…
    Но — въезжала уже, между тем, во двор алая машина! — пугающая обычно одним своим этим цветом, а сейчас — словно бы ещё и своими размерами.
    В кабине был один водитель. Он вышел и поднял глаза туда, куда уже никто и не смотрел…
    — Кто полезет?
    Валерий Васильевич с ним не был, конечно, знаком.
    — Да я!
    Машина — среди тишины — стала разворачиваться, подруливать.
    Лестница — наконец-то лестница устремилась… длинная, в три связи… туда,  верх, к той ветке…
    Все вокруг опять заговорили, сделались тотчас деловыми и опытными.
    Валерий Васильевич — ступенька за ступенькой, подымался… и только тут вспомнил, что с ним так — первый раз в его биографии...
    Лестница, узкая, холодная, ощутимо качалась…
    Вот он! Мишка!
    Подхватил ладонью снизу его тельце. Оно — словно набитый чем-то чулок…
    Живой?..
    У Мишки на носу, меж ноздрей, была кровь.
    Валерий Васильевич достал ножницы… перестриг верёвку…
    Ненавистную! — словно на ней висел весь мир.
    Засунул Мишку за пазуху.
    Стали, теперь — вдвоём, медленно спускаться.
    …Мишка чуть коснулся земли — и тотчас вскочил на все свои четыре лапки!
    Такой же, как ни странно, какой и был — разноцветный, симпатичный… Даже теперь вроде бы — загадочный…
    И, первым делом… образовал под собой целую лужу.
    Что же. — Признак здоровья!
    Ведь не совершил этого даже в свою самую крутую минуту.
    Есть тут, как ни суди, нечто знаменательное.
    Небось, не посмел, так сказать, свысока!

14 ноября 2014 года    

ШРАМЫ ЗДОРОВЬЯ

    Именно такой — конечно, именно такой попался когда-то на глаза нашему Певцу «птицы-тройки», что он вдруг окрестил нашего земляка: «расторопный ярославский мужик»!
    А я, сам здешний, всё было смотрел по сторонам, помня эту  характеристику, с некоторым, признаться, недоумением...
    Сегодня же, после нового знакомства, я вдруг ощутил в себе холодок призывной бодрости.
    Как бывает со мной, когда я словно бы впервые знакомлюсь собственно с жизнью!

    ...Сходу он — про то, что у него вот и на руках, и на лице шрамы. — Оправдывая, стало быть, забинтованную кисть руки: это он, говорит, так покатался с дочками с горки.
    — Я всю жизнь активный.
    «Генеральный директор», по визитке, — в простом чёрном свитере.
    Высокий, худощавый, коротко стриженный.
    И — подвижный, импульсивный, заряженный!
    Его, Алексея Ивановича Овченкова, сорок четыре кажутся несколько странными.
    Женился он ещё студентом — а дочерям его: два, четыре, шесть...
    В этом во всём есть что-то даже загадочное.
    А, пожалуй, и хорошо, что такое есть!            
    Говорит он прежде всего — самое, о себе, главное:
    — Я всегда опережал время.
    Ему было ещё только шесть, когда ему купили школьный ранец, — и он упрямо запросился в школу!
    В первый класс тогда там, в селе Дубки — в селе этом нашем ярославском, набралось столько, что не хватало лишь ещё одного, чтоб разделить, как положено было, всех на два класса...
    Потому и взяли его.
    — Если потянешь! — сказал ему директор школы.
    И получалось в дальнейшем — словно по определённой программе: и крепкой, и жёсткой.
    В пионеры принимали его тоже, по годам, раньше времени — но как раз случилось это в день его рождения!
    Выпускник он в школе был — тоже, некуда деваться, самый молодой.
    «Опережая-то время»!
    Сам деревенский — он и после школы хотел было в «тимирязевку».
    Но старший брат, уже студент физфака, убедил его поступать туда же, в университет:
    — Будешь иметь образование академическое!
    При поступлении (всё-таки — на факультет биологии) сдавать ему довелось лишь два экзамена — так как оба их сдал на «отлично».
    В день же тот, как он увидел себя в списке зачисленных, умерла у него мать...
    Всё — самое-самое всё у нас, у русских, соседствует и даже совмещается!..

    ...На занятия пришлось ездить ежедневно — из самих Дубков. Приезжал за час до занятий.
    Зато первые две сессии — все зачёты сдавал «автоматом»; стипендию получал — повышенную.
    Успел даже жениться на третьем курсе — на местной и притом из той же, из его родной, школы.
    — Мне нравилось сдавать экзамены.
    Вот кто бы ещё на всём белом свете так о самом себе сказал!..
    С первого курса в группе своей был, само собой, профоргом.
    Самый молодой оказался, соответственно, — по окончании  выпускник университета.
    Но получение диплома выпало — уже на девяносто второй, для Отечества трудный, год...
    И не напрасные получились слова, на первом ещё том курсе, декана факультета:
    — Мы научим вас думать!
    Настала пора — для того, кто с профессией биолога-эколога, — не только всерьёз думать, но и другие сдавать экзамены...
    Пытался заняться сельским хозяйством...
    Но с теми гектарами земли, что фермерам давали, оказалось попросту не выгодно.
    Что же, не впервой, — стал переучиваться!
    И опять — судьба: в том же году, как получил диплом менеджера, умер отец...
    Пока осваивался в новом деле, сменил несколько фирм.
    И вот наконец — он там и тот, где и кто теперь есть.
    Фирме его — уже десять лет!
    В названии самом — уж что-то закодировано крепкое и уверенное: «ИТ Стандарт».
    Даже — самоуверенное.
    Одноэтажное здание красного кирпича... В небольших кабинетах — по несколько человек...
    Зато все — напряжённо устремлены в мониторы. И — только все  молодые. И — только все сосредоточенные.

    ...Всё, всё у него и рядом с ним — прямо-таки загадочное!
    Потребовалась сотрудница в его команду.
    Взял — и по конкурсу — молодую одну: и замужем, и ребёнок у неё, и учится — даром что восемнадцать лет.
    Но наставник выдался ей, что ли, жёсткий...
    Испытательный срок трёхмесячный кончается, и она, стало быть, — его не выдержала.
    За неделю до конца он, Алексей Иванович, её об этом предупредил.
    А та в ответ ещё и — дайте, дескать, день отдохнуть, мол, заболела...
    Минул тот день.
    Вышла она... Притом в пятницу...
    И словно это — другой человек!
    Через неделю, однако, она подходит к директору увольняться...
    А он ей:
    — Ты остаёшься!
    И та отработала целых четыре года.
    Сделалась что называется эффективным работником — и ушла в другой бизнес.
    (Да ещё и развелась... Да ещё и вновь вышла замуж — притом за того, кто был в неё аж со школы влюблён!..)

    Сам он, Алексей Иванович, в своей семье целых семнадцать лет детей ждал... По врачам с женой ходили...
    Но победа, как всегда, — в нас самих!
    А теперь — легко подсчитать что к чему: старшей дочке шесть, средней — четыре, младшей — два...
    Нечего и гадать — что у него ежечасно на уме.
    Он — непоседливо встаёт, садится...
    Торопит — опять же! — время.
    В кабинете у него — стол, диван, кофеварка... два-три горшка с растениями...
    Его фирма рекомендует себя — как «от компьютера до канцелярской скрепки»….
    Он отвечает на звонок — обещает перезвонить...
    Я, разумеется — напоследок, спрашиваю его о любимом писателе.
    Отвечает — не задумываясь:
    — Анна Ахматова!
    И сразу он — привычно и как-то по-свойски:

— И мнится... голос человека
Здесь никогда не прозвучит...
Лишь ветер каменного века
В ворота чёрные стучит...

    Такое слышать — неожиданно?..
    Вот и выходит — для нас, соотечественников: что напротив, как раз ожидаемо!

    Его эти шрамы — теперь прямо бросаются в глаза...
    Они, как уж само собой разумеется, — от разных инструментов: всё бы ему своими руками!
    Это не просто здоровые шрамы — то есть метки породы и вехи закалки, но и впрямь, по духовной крепости, — шрамы Здоровья.
    Пожалуй, и в самом деле: для такого характера — именно такие стихи...
    Есть в его простом и строгом лице, и впрямь, что-то упрямое, мятежное...
    Даже улыбка его, с ровными крепкими зубами, — понятливая, строгая.
    ...Как всё на белом свете, и правда, загадочно!

И мнится мне, что уцелела
Под этим небом я одна —
За то, что первая хотела
Испить смертельного вина.

    «Одна»!.. «первая»! — В этих простых словах — и первобытная настырность, и откровенная самодостаточность.
    Я вот пишу сейчас всё это — рукой, на которой, между прочим, имеются такие же, трудолюбивые, шрамы...
    Буду знать теперь, что и от меня веет всегда-навсегда — тем же холодком Здоровья.
    
8 февраля 2017

©    Евгений Кузнецов