Из старых журналов
                    Лев ВАКСЕЛЬ

 

                               Лев НиколаевичВаксель (1811—1885) родился в Ярославле. Окончил курс в Варшавской                                     юнкерской  школе, был произведен в офицеры. В 1834 году в чине штабс-капитана гвардии                               вышел  в отставку. Жил в Петербурге, за границей и в своем имении Ромаки Ковенской                                губернии  (в настоящее время Литва, г. Ковно— Каунас). С юношеских лет увлекся охотой,  занимался ею серьёзно и был известен в охотничьем мире как автор «Карманной книжки для начинающих охотиться с ружьем и лягавой собакой», издававшейся в 1856, 1858 и 1870 годах. В 1876 году переработал книгу и выпустил её четвертым изданием. После его смерти, в 1898 году, она вышла пятым изданием с комментариями и предисловием Н. В. Снессарева. Книга была высоко оценена писателями-охотниками — С. Т. Аксаковым, И. С. Тургеневым, А. А. Фетом.

 

НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ОХОТНИК

 

     Лет двадцать тому назад, а может быть и больше, на публичном экзамене в пансионе Р……, не мог я довольно налюбоваться наружностью одного воспитанника. Этот мальчик, лет четырнадцати, собой хотя был далеко не так хорош, как некоторые его товарищи, но не знаю почему, я видел в нем что-то необыкновенное: с черными, волнистыми волосами, большими карими глазами, с сильно означенными ресницами и бровями, он постоянно привлекал мое внимание. Впрочем, на экзамене мальчик этот отличался в одних только гимнастических упражнениях: сила и ловкость его были поразительны.

     Спустя несколько лет встретил я его уже молодым человеком, возмужалым и во всей силе слова красавцем; он был в одном из гвардейских кавалерийских полков юнкером. Познакомившись с ним коротко, узнал я, что страсть к охоте превышала у него всякое воображение, и не смотря на молодость, он был уже вполне развитым охотником. Отец его хотел, чтоб он служил по дипломатической части, но, не имея ни малейшего призвания к службе и в особенности к статской, он вступил на военную службу единственно в угождение своему престарелому отцу.

Появление юнкера в полку было очень эффектно, солдаты говорили: — Вот юнкер так юнкер! Какой же он славный малый! Должен быть хорошей фамилии и богач! Да и бульдог у него диковинный, такой мордас! Полковой командир, будучи сам одиннадцативершковым детиной и более всего обращая внимание на телосложение, был в восторге от своего нового юнкера. Ходя по комнате, начальник думал об нем, потирая ладони: какой-же он молодчина! На майском параде поставлю его на фланг.

     Хотя молодой человек по своему характеру в самом деле заслуживал всякое уважение, но в полку еще об этот могли только догадываться инстинктивно; а между тем на него уже смотрели, как на героя, совершившего величайший подвиг, и всякое упущение по службе сходило ему с рук, как с гуся вода.

     Наш юнкер находился уже несколько лет в полку, но едва ли случилось ему хоть раз отдежурить или быть в карауле; он всегда нанимал за себя какого-нибудь унтер-офицера. В манеж он ходил редко, устава в руки не брал и правил верховой езды почти не знал. Не смотря на то, едва ли был в полку наездник, который мог бы равняться с ним. Случалось, что попадалась какая-нибудь злая лошадь, с которой никто не мог сладить. Тогда наш юнкер за особенное удовольствие считал поездить на ней, и она не успевала повести ухом, как чувствовала уже на себе мощного всадника. Бешенство ее было страшно: с налившимися кровью глазами, оскаля зубы, с визгом и ржанием, она, то взовьется, то бросится в сторону, лягая задом и передом, и наконец, как бы в испуге, понесет всадника, как вихрь. При этом солдаты говаривали: «Ну, даст же она ему трепку!» Но когда, спустя несколько времени, юнкер возвращался верхом, и бешеная лошадь вся в пене шла шагом, то те же солдаты с разинутыми ртами посматривали друг на друга и не могли надивиться удали молодого человека.

     В полку его называли заколдованным, и действительно в нем было что-то непостижимое: нерадение к службе доходило до того, что он, бывало, пропадал на охоте по нескольку месяцев сряду. В этом случае все, начиная с младшего вахмистра и до полкового командира, скрывали эти отлучки, как полковую тайну, как собственное преступление. Редкие качества юнкера недаром приобрели ему любовь целого полка.

     После долговременного юнкерства, он был представлен в офицеры. Это его крайне огорчило; он хорошо понимал, что офицеру нельзя уже самовольно отлучаться на долгое время, а потому употреблял все возможные средства продлить юнкерство. Когда, наконец, производство сделалось неизбежным, и его поздравили с эполетами, он тотчас же подал в отставку и уехал на охоту.

     С лягавой собакой охотился он, как бы от нечего делать, и то, по большей части, лазил в лесах по валежнику за глухарями. «Эту птицу, — говаривал он, — по крайней мере добывать трудно, не то, что дупеля, который держится только что не в саду, глуп так, что на него наступить можно, а когда вылетает, то бей его, хоть ногой, как мячик.»

    Этот охотник, одаренный непомерной энергией и терпением, искал в охоте больше всего препятствий, и чем более встречал их, тем сильнее ощущал наслаждение охоты. Вот почему он любил более всего звериную охоту и преимущественно медвежью. Но когда предлагали ему ехать на найденную берлогу, то он всегда отказывался наотрез, замечая, что не находит ни малейшего удовольствия отправляться ватагою на медведя и находиться под прикрытием чужих рогатин и пуль. Он любил встречаться с медведем глаз на глаз и был совершенно прав: у медведя сила и когти, у охотника желание его убить и два выстрела; тут, по крайне мере, бой несколько равный. Впрочем, перевес все-таки на стороне охотника: медведь трус, охотник отважен, и пули его сильнее всякой звериной силы и опаснее когтей.

      — Скажи, пожалуйста, — спросил кто-то нашего охотника, — как ты не боишься ходить один на медведя? — А разве он страшен? — Как не страшен? Да я бы ни за какие блага в мире не пошел на него один. — А я так не люблю ходить с товарищами. Товарищ на охоте опасней самого лютого зверя: того и гляди подстрелит тебя. Если бы можно навести справки, скольких дураков поцарапал медведь и сколько дураков переранили своих приятелей, ты убедился бы, что ходить на медведя лучше одному. Я называю глупцами людей, которых коверкал медведь потому, что это всегда бывает от их вины. Они часто стреляют, чёрт знает из каких ружей и какими зарядами, да не выждав зверя, на авось выпускают свои выстрелы, и он раненый кидается на обезоруженного охотника. Нет, с медведем шутить нечего, подойди, или подпусти его на пятнадцать шагов и бей наверняка. А если не надеешься на себя, то лучше сиди дома.

      По первому снегу наш охотник, обходя медведей, мимоходом охотился на лосей, волков, лисиц и других зверей. Странствуя таким образом по неделям, он отлучался за сотни верст от постоянной своей квартиры, в которой иногда случалось ему ночевать. И, не смотря ни на какие морозы, спальня его не только не топилась, но еще на ночь открывалась в ней форточка, и он, покрытый легким шерстяным одеялом, утром прямо из постели садился в холодную со льдом ванну. Однажды в ноябрьский мороз, он отправился на голубиную стрельбу, одетый совершенно по летнему. Когда кто-то заметил ему, что платье его слишком легко, он пресерьезно показал свою руку с вязаным браслетом из красной шерсти, который он называл не иначе, как фуфайкой. И на деле наш охотник доказывал, что ему не было холодно. Он выигрывал постоянно пульки*, принимал самые невыгодные пари, и, не смотря на то, обстреливал лучших стрелков.

    Однажды этот удивительный охотник в декабрьские трескучие морозы нападает на след выдры. Под открытым небом ночью садится он стеречь зверя. Выдра подходит к нему довольно близко, но, желая убить её наверняка, охотник выжидает, чтоб она подошла еще ближе. Выдра однако же скрылась и в ту ночь не показывалась более. На завтра та же история, наконец наш охотник после 23-х ночей, проведенных им под открытым небом с ружьем в руках, выстреливает и убивает зверя наповал.

     В последних числах декабря он обыкновенно являлся в Петербург, где, сделав необходимые запасы, садился в свои похожие на лодку шведские сани, запряженные одной лошадью, и таким образом по скрипучему снегу отправлялся труском к ближайшему обойденному им медведю. За охотником следовал в таких же точно санях и в одну лошадь окруженный несколькими огромными на цепях собаками неизменный его товарищ, мужик из окрестностей Г….

     На этот раз, проехав всю ночь, рано утром сани останавливаются в лесу, где находилась берлога. Охотник спускает с цепей собак и сам идет за ними на лыжах с винтовкою Ланкастера за плечами. В лесу царствует совершенная тишина: только кое-где постукивает дятел, вскакивает с карканьем испуганная ворона да по временам от ветра шевелятся густые макушки елей и сосен, и снег падает с них серебристой пылью.

      Собаки рыщут вразброд далеко от охотника, но вдруг одна из них, почуяв берлогу, кидается к ней опрометью с визгом и лаем. Медведь испуганный выскакивает из своего жилья и, переваливаясь с боку на бок, бежит скоро и неуклюже. Собака то и дело хватает его сзади. Он всякий раз останавливается, кидаясь на собаку, но она ловко увертывается от его когтей и опять догоняет его. Тем временем охотник, мелькая между деревьями, нападает на медвежий след и с радостью видит, что за ним прошла и собака, ускоряет свой ход и скоро слышится ему рев медведя и лай и грызня собак. Но вот полянка, и на ней, прислонясь к вековой сосне, огромный медведь с остервенением грызет и отбрасывает от себя с яростью кидающихся на него собак. Они с визгом падают в помятый и местами окровавленный снег и снова бросаются на зверя. Клочки шерсти летают в воздухе, и по временам рев медведя так силен, что заглушает свист и вой ветра. Кажется, сами деревья трепещут от этого рева. Но тут с винтовкою в руках показался охотник и остановился шагах в пятнадцати от медведя. Выстрел раздался. Зверь грянулся без чувств, облако дыма медленно проходит над ним, собаки теребят мертвеца, но послушные голосу охотника сейчас же бросают убитого и подходят, окровавленные, к своему хозяину. Некоторые из них с оторванным ухом, с вырванным боком, но и эти собаки не жалуются на свои раны, напротив, виляя хвостом, смотрят весело на хозяина и словно довольны, что услужили ему.

     После нескольких часов беспрерывной ходьбы, поздно вечером охотник подходит с собаками к пылающему с треском костру, над которым клубится облако дыма и звездами летят к небу искры. У огня сидит знакомый нам мужик и щепкой помешивает в котелке корм для собак. Тут же в медном чайнике кипит снежная вода. Собаки подбегают к мужику, одни ласкаясь прыгают на него, другие, проголодавшись вероятно более, лукаво посматривают на котелок. Мужик крикнул на них и все чинно улеглись около огня. Из мрака, как привидение, выдвинулась фигура охотника и вдруг озарилась потоком света. — Ну, что, помог ли Бог? — Спросил мужик.

     — Убил.

     — Далече?

     — Нет, не будет и пятнадцати верст: знаешь, там, за большой моховиной, у сосны?

     — Как не знать! Сосну-то в прошлом году обожгла гроза.

     — Ну, да, та самая. А зверь-то дрянной.

     — Что так! Маловат что ли?

     — Нет, большущий, но скоро дался и попотеть-то не дал порядком.

  — Вишь ты какой неугомон; небось лучше было в прошлом голу, когда напал на такого диковинного, что замучил всех собак, а я промаялся на одном месте почитай с неделю, думал, что ты положил свою головушку.

    — Разумеется лучше: тот молодец, потешил меня, а это что? Дрянь, видно больно зажирел.

Между тем костер, ярко пылая во мраке ночи, сильно освещал небольшую охотничью картину. Свет, падая на выразительные фигуры приятелей, на угрюмых разношерстных собак, на лошадей, привязанных неподалеку к саням, на стволы и нижние сучья окружающих деревьев, постепенно слабел и наконец совершенно исчезал в потемках.

     Накормив собак и напившись чаю, два приятеля плотно завернулись в дубленые тулупы и тут же заснули молодецким сном. Тем временем выл ветер, трещал костер, да слышно было, как лошади жевали корм.

     Еще не каркнул ворон, и лиса не отправилась на промысел, а наши лесные жители уже были на ногах. Мужик, получа наставление, где пристать на ночлег, отправился за убитым медведем, а охотник опять на лыжах, следуя за собаками, пошел к другой известной берлоге. Таким образом, перебив всех заблаговременно найденных медведей, отправлялся он отыскивать других, но уже наобум и всегда находил их много.

     Однажды убил он медведя и в то же время, по несчастию, ранил пулею любимую свою собаку. С тех пор вместо винтовки начал он употреблять небольшую рогатину, которой в последнюю свою экспедицию заколол 32 медведя. Всякая его экспедиция продолжалась от трех до четырех месяцев, в продолжении которых, обыкновенно, какое-нибудь дерево служило ему кровом, а костер печью.

     Хотя я и не назвал по имени этого знаменитого медвежатника, но многие по моему рассказу догадаются, о ком идет речь; а те, которые знают его коротко, согласятся без сомнения, что он такой же отличный человек, как и хороший охотник, и до того правдив, что ему во всем можно верить безусловно. Однажды приходит он ко мне, и на этот раз что-то не в духе. Я заговорил о будущей его экспедиции на медведей и узнаю с величайшим удивлением, что он более и не помышляет о ней.

   — Право, совестно, — сказал он, — да признаться. Как-то и надоело мне бить такого беззащитного зверя, как медведь. Надо отправиться в Африку на тигров и львов.

     Но, вероятно, приятель мой впоследствии убедился, что и эта охота не доставит ему довольно сильного ощущения, а потому вместо тигра и льва он выбрал женщину, женился на ней и с этим бросил всякого рода охоту. Как жаль, что он не поехал в Африку.

___________

* На голубиной стрельбе тот, кто после условного числа выстрелов сделает меньше промахов, выигрывает пульку.

 

Журнал «Библиотека для чтения», 1858 год, том 147.

 

© журнал «Причал»

Авторизуйтесь, чтобы оставить свой комментарий:

Комментариев:
Яндекс.Метрика